Дверь открыл сам Лендвич.
— Добрый день, Вишер, — сказал он равнодушным тоном и провел меня наверх.
Четырехкомнатная квартира; два выхода — главный и черный; обстановка обычных меблирашек в доходных домах. На своем веку мне довелось повидать множество таких квартир.
Мы уселись в гостиной, закурили и принялись трепаться о пустяках, внимательно изучая друг друга. Мне, например, показалось, что Лендвич нервничал; складывалось впечатление, что он совсем не рад моему приходу. Скорее, наоборот.
— Вы мне обещали немного помочь, — наконец, напомнил я.
— Мне очень жаль, — ответил он, — но выяснилось, что в настоящее время я ничего не могу для вас сделать. У меня были кое–какие планы, но в последние часы обстановка изменилась. — Он немного помолчал и добавил: — может быть, немного попозже…
Из его слов я понял, что он хотел поручить мне Бойда, но поскольку Бойд уже вышел из игры, работы у Лендвича для меня не нашлось.
Лендвич встал и принес бутылку виски. Какое–то время мы еще беседовали о том о сем. Он не хотел показать, что желает поскорее избавиться от меня, а я тоже не спешил.
Несмотря на то, что разговор шел о всяких пустяках, мне все–таки удалось понять, что он всю жизнь промышлял мелким жульничеством, а в последнее время нашел более выгодный бизнес. Это подтверждало слова Пенни Граута, сказанные им Бобу Филу.
Потом я стал рассказывать о себе. Рассказывал намеками, недомолвками, делая многозначительные жесты. Короче говоря, дал ему понять, что за мной тоже водятся грешки, а в довершение всего намекнул, что в свое время был членом банды Джимми—Пистолета, которая сейчас почти в полном составе отбывает наказание в Уолл—Уолле.
Наконец Лендвич решил дать мне взаймы некоторую сумму, которая поможет мне встать на ноги и обрести уверенность. Я ответил, что мелочишка мне, конечно, не помешает, но хотелось бы найти какую–нибудь возможность подработать основательно.
Время шло, а мы так и не могли договориться до чего–нибудь определенного. Наконец мне надоело говорить обиняками, и я решительно сказал:
— Послушай, приятель, — говоря это, я внешне был совершенно спокоен. — Мне кажется, ты здорово рисковал, ухлопав шустряка, которого я наколол.
Я хотел внести элемент оживления в нашу скучную беседу, и мне это удалось как нельзя лучше. Лицо его сразу же исказилось от ярости, а в следующее мгновение в руке блеснул кольт. Но я был начеку и сразу же выстрелил. Выстрел превзошел самые смелые мои ожидания: револьвер вылетел из его руки.
— Вот так–то будет лучше, — сказал я. — И не вздумай рыпнуться!
Лендвич сидел, потирая онемевшую от удара руку и с удивлением таращась на дымящуюся дыру в моем кармане. Он был ошарашен. Это и понятно: выбить выстрелом оружие из руки противника — очень эффектная вещь, и удается она крайне редко. Но, тем не менее, удается. Не очень опытный стрелок — а я именно таковым и являюсь — всегда стреляет лишь приблизительно в ту сторону, куда хочет попасть. Это получается автоматически. Раздумывать тут некогда. А если противник делает какое–либо подозрительное движение, то стреляешь обычно в том направлении, где это движение возникло. Когда Лендвич выхватил револьвер, я, естественно, выстрелил в сторону его оружия. Остальное сделала пуля. Но выглядело это, повторяю, очень эффектно.
Я погасил тлеющую ткань куртки и прошел к тому месту, куда отлетел револьвер.
— Нельзя играть с огнем, — назидательно сказал я — Так и до беды недалеко.
Он презрительно скривил свой маленький ротик.
— Выходит, вы из легавых, — процедил он не то утвердительно, не то вопросительно, но тем не менее постарался вложить в свои слова все то презрение, которое питал к полицейским и частным детективам, а презрение, судя по всему, он питал к ним немалое.
Возможно, мне удалось бы его убедить в противном: что я не легавый, а действительно Шейн Вишер, за которого себя выдаю, но я не стал этого делать.
Поэтому я кивнул.
Он глубоко задумался, все еще потирая себе руку. Лицо его было совершенно бесстрастно, и лишь неестественно блестевшие глаза выдавали работу мысли.
Я продолжал молча сидеть и ждать результатов его раздумий. Конечно же, он пытался в первую очередь разгадать, какую роль я играю в этом деле. А поскольку я встретился на его пути только вчера, намекнув ему о слежке, тс он, видимо, решил что я ни о чем не знаю. Кроме того, что он прикончил Бойда. Видимо, он посчитал, что я не знаю даже о деле Эстепа, не говоря уже о других грехах, которые водились за ним.
— Вы не из полиции? — спросил он чуть ли не радостным тоном, тоном человека, который понял, что еще не все потеряно. Ему, может быть, еще удастся выкрутиться из неприятного положения.
Я рассудил, что правда мне не повредит, и сказал:
— Нет, не из полиции. Из Континентального агентства.
Он подвинулся ближе.
— Какую роль вы играете в этом деле?
Я снова решил сказать правду:
— Меня беспокоит судьба второй жены доктора Эстепа. Она не убивала своего супруга.
— И вы хотите добыть доказательства ее невиновности, чтобы она могла выйти на свободу?
— Да.
Он хотел придвинуть свой стул еще ближе к моему, но я сделал знак оставаться на месте.
— Каким образом вы собираетесь это сделать? — снова спросил он, и его голос стал еще тише и доверительней.
— Перед смертью доктор Эстеп написал письмо, — сказал я, — и я почти уверен, что оно содержит доказательства невиновности его второй жены.
— Ах, вот оно что! Ну, и что дальше?
— Дальше ничего. Неужели этого мало?
Он откинулся на спинку стула. Его глаза и рог снова уменьшились: видно, он опять задумался.
. — А почему вас интересует человек, который умер вчера? — медленно спросил он.
— Дело не в этом человеке, дело в вас самом, — сказал я> не скрывая правды и на этот раз. — Ведь следил–то я за вами, а не за ним. Второй жене доктора Эстепа это, возможно, и не поможет непосредственно, но я знаю, что вы вместе с его первой женой затеяли какую–то опасную игру против нее. Из своего же опыта я знаю: что вредит одному — на пользу другому. Поэтому и решил, что если прижму вас немного, то это пойдет на пользу миссис Эстеп. Скажу откровенно, мне многое еще неясно; я бреду в потемках, но я всегда быстро иду вперед, как только завижу свет. И темнота вокруг меня рано или поздно рассеивается, уступая место солнечному дню. И одну из светящихся точек я уже узрел: я уже знаю, что произошло с Бойдом и кто виноват в этом деле.
Глаза Лендвича снова широко раскрылись. Раскрылся и его рот — насколько вообще мог раскрыться такой маленький ротик.
— Ну, что ж, пусть будет так, — сказал он тихо. — Только имейте в виду, что дешево вы меня не купите. Тут нужно будет приложить много усилий…
— К чему вы клоните?
— Вы думаете, что меня будет просто обвинить в убийстве Джона Бойда? Ведь у вас нет никаких вещественных доказательств!
— Вот тут–то вы и ошибаетесь…
Но в глубине души я и сам был уверен, что он прав. Хотя бы потому, что ни я, ни Боб не были уверены, что человек, которого Лендвич вытаскивал из квартиры, был Бонд. Вернее, мы были уверены в этом, но поклясться в этом перед судом присяжных не смогли бы. Ведь если они проведут следственный эксперимент, то выяснят, что с такого расстояния в темную ночь мы не могли бы увидеть его лица. К тому же мы тогда посчитали, что Бойд не мертв, а пьян. И лишь позднее, узнав о трупе, найденном в парке, мы поняли, что, когда Лендвич выводил его из дома, тот уже был мертв. Все это, конечно, мелочи, но частный детектив должен иметь безукоризненные доказательства.
— Вот тут–то вы и ошибаетесь, — повторил я вопреки своим размышлениям. — Если хотите знать, мы добыли против вас столько материала, что его хватит не только для того, чтобы засадить вас за решетку, но и в более тепленькое местечко. То же самое относится и к вашей сообщнице.
— Сообщнице? — протянул он не очень удивленно. — Вы, наверное, имеете в виду Эдну? И вы ее, наверное, уже взяли?
— Ты угадал!
Лендвич рассмеялся:
— Ну, ну, с богом! Только вряд ли вы узнаете от нее что–нибудь. Во–первых, потому что она сама мало что знает, а во–вторых… Да и вы сами, наверное, уже убедились, что ее не так–то легко расколоть. Поэтому предупреждаю заранее: не вкручивайте мне мозги, уверяя, что она все выболтала!
— Я этого и не собираюсь утверждать.
Несколько минут мы оба молчали, а потом он вдруг сказал:
— Я хочу сделать вам предложение… Хотите верьте, хотите нет, но письмо, которое доктор Эстеп написал перед смертью, было адресовано мне. И из него ясно видно, что он покончил жизнь самоубийством. — Лендвич сделал паузу и добавил: — Дайте мне возможность скрыться! Всего полчаса.. а потом действуйте так, как сочтете нужным Я же, со своей стороны, обещаю переслать вам это письмо…
— Вы способны выполнить такое обещание? — спросил я не без сарказма.
— Значит, вы мне не верите? Что ж, в таком случае мне придется поверить вам, — сказал он. — Я отдам письмо, если вы пообещаете, что ничего не предпримете в течение получаса!
— К чему мне давать такие обещания, — бросил я, — ведь я могу забрать и вас, и письмо впридачу!
— Не удастся! Неужели вы думаете, что я настолько глуп, чтобы хранить письмо в ненадежном месте?
Этого я, конечно, не думал, но тем не менее считал, что письмо найти можно. Нужно только хорошенько постараться.
— Чего мне с вами нянчиться? — буркнул я. — Ведь я и так загнал вас в угол. Могу обойтись и без обещаний.
— Ну, а если я скажу, что освободить миссис Эстеп можно только с моей помощью? Тогда вы согласитесь?
— Возможно… Только сначала я должен выслушать, что вы скажете.
— Хорошо. Я расскажу всю правду, но ее не доказать, если я сам не сознаюсь. Если вы сблефуете, то не удастся установить, что все было действительно так. А присяжные подумают, что пройдоха–детектив их морочит.
С этим я был полностью согласен. Мне приходилось выступать свидетелем на судебных процессах, но я никогда не видел, чтобы суд доверял частному детективу — считают, что мы ведем двойную игру, выгораживая своего клиента.
Между тем Лендвич начал свой рассказ:
— Один молодой врач попал в грязную историю. От суда отвертелся, но власти лишили его частной практики. Бедняга по пьянке поплакался делашу — и тот предложил доктору фальшивые документы — Врач согласился; делаш исполнил обещание… Этого врача вы и знаете под именем доктора Эстепа, и это я вновь поставил его на ноги и помог обрести место в обществе. Да, еще одно… Настоящее имя человека, которого нашли сегодня в парке мертвым — Хамберт Эстеп…
Это новость… Правда, нельзя поручиться, что Лендвич не лжет. Тот между тем продолжал:
— Сейчас фальшивые документы достать легко. Ими торгуют все, кому не лень. Но тогда, двадцать пять лет назад… Мне помогла Эдна Файф… Эту женщину вы знаете как первую жену доктора Эстепа.
Эдна вышла замуж за настоящего Хамберта Эстепа. Хамберт — чертовски плохой врач, и, прожив какое–то время впроголодь, Эдна уговорила его закрыть практику. Она вообще могла из Хамберта веревки вить.
Я передал диплом и лицензию молодому доктору: тот уехал в Сан—Франциско уже под именем Хамберта Эстепа и открыл здесь частную практику. Настоящая супружеская чета Эстепов пообещала никогда не пользоваться своим настоящим именем — это было им только на руку.
Я, соответственно, продолжал держать связь с молодым доктором, получая свои проценты. Короче говоря, я держал его в руках, а он был не настолько глуп, чтобы сделать попытку освободиться. Через несколько лет я узнал, что его дело процветает, и тоже поселился в Сан—Франциско — здесь легче следить за его доходами. Примерно в то же самое время он женился, и дела его шли все лучше и лучше. Он даже стал помещать капитал в предприятия. В общем, доходы росли, а моя доля оставалась довольно скромной. Доктор, правда, никогда не нарушал наш первоначальный договор, но на повышение моего гонорара не соглашался. Он отлично понимал, что я не стану резать курицу, которая несет золотые яйца. Конечно, его деньги мне помогали, но капитала, как он, я не сколотил, и это меня очень огорчало. И вот несколько месяцев тому назад, узнав, что он увеличил капитал почти вдвое, я перешел к более активным действиям.
За эти годы я изучил характер доктора, когда выколачиваешь деньги, то волей–неволей изучаешь человека. Так, например, я знал, что доктор никогда не говорил жене о своем прошлом, отговаривался какими–то общими словами. Сказал, между прочим, что родился в Западной Вирджинии. Кроме того, я знал, у него в письменном столе всегда лежит револьвер, и понимал зачем: если все откроется — он покончит с собой. Доктор рассуждал так: власти, учитывая его безупречную жизнь здесь, в Сан—Франциско, наверняка замнут это дело и не допустят огласки. В этом случае жена не будет опозорена перед общественностью, хотя и узнает правду. Мне самому, разумеется, никогда бы не пришла в голову подобная мысль, но доктор был человек со странностями — ради репутации мог пожертвовать жизнью.
Вот таким я его себе представлял и не ошибся. Мой план на первый взгляд может показаться очень сложным, но на самом деле он прост. Я пригласил супружескую чету Эстепов приехать ко мне. Их, правда, нелегко было разыскать, но в конце концов я напал на их след Собственно, я пригласил только Эдну, а ее супругу приказал оставаться на месте. И все сошло бы как нельзя лучше, если бы Хамберт послушался меня… Но он испугался… Испугался того, что мы с Эдной обманем его. Поэтому и приехал: разнюхать, что мы собираемся делать. Я узнал об этом только тогда, когда вы сказали мне о слежке…
Я пригласил Эдну, но не стал посвящать ее в подробности, сказал, что нужно, и приказал как следует выучить свою роль. За несколько дней до ее приезда я сходил к врачу и потребовал 100.000 долларов. Он высмеял меня, и я сразу же ушел, бросив напоследок, что готов на все.
Как только приехала Эдна, я послал ее к нему. Она попросила сделать ее дочери криминальный аборт. Он, конечно, наотрез отказался. Эдна начала умолять — достаточно громко, чтобы слышала сестра или кто–нибудь другой в соседней комнате Она придерживалась текста, который мог быть истолкован в нужном смысле. Эдна безупречно сыграла свою роль и ушла от доктора вся в слезах.
После этого я приступил ко второй части: попросил знакомого наборщика сделать клише и оттиск небольшого со” общения. В нем говорилось, что городские власти напали на след врача, который практикует под чужим именем, и что документы он, несомненно, добыл незаконным путем. Клише было размером 10 на 16 дюймов. Если вы внимательно просматриваете “Ивнинг Таймс”, то обратили внимание, что ежедневно на первой странице помещается фотография точно таких размеров.
Знакомый вытравил из одного экземпляра фотографию и на ее место впечатал эту заметку. Остальное — совсем просто. Я знал, что почтальон оставляет газеты прямо в двери доктора, не заходя в дом. Нужно было просто подкараулить его и подсунуть на место свежей газеты газету с фальшивкой.
Во время рассказа Лендвича я старался не показать, как меня это заинтересовало, и в то же время не перебивал его, стараясь не упустить ни единого слова. Сперва я думал, что он наворотит с три короба лжи, но вскоре убедился: не врет. Он прямо–таки наслаждался своей подлостью, смаковал ее… Говорил и говорил — больше, чем нужно, просто не мог не хвастаться. Он весь кипел от тщеславия, которое обычно одолевает преступников, удачно провернувших дельце и созревших для кутузки.
Глазки Лендвича блестели, а его маленький ротик победно улыбался. Он продолжал свой рассказ:
— Доктор прочитал эту заметку и… застрелился. Но до этого написал мне письмо. Я никак не ожидал, что полиция примет самоубийство за убийство, поэтому считаю, что нам здорово повезло.
Я рассчитывал на то, что в суматохе, вызванной смертью доктора, никто не обратит внимания на фальшивую заметку, а после самоубийства Эдна должна будет сделать свой второй ход и заявить, что она — первая жена доктора Эстепа. Это должно было найти подтверждение в словах помощницы доктора, которая слышала их разговор, и в том факте, что доктор покончил с собой после визита Эдны. Таким образом, я представлял его перед всеми как двоеженца.
Я был уверен, что никакое следствие не сможет опровергнуть этого факта. О прошлом доктора никто не знал, а Эдна действительно вышла замуж за доктора Эстепа и прожила с ним два года в Филадельфии. Ну, а о том, что Эстеп на самом деле не Эстеп, трудно было разнюхать. Двадцать семь лет — слишком большой срок. Оставалось лишь убедить жену доктора и его адвокатов, что она — фактически не жена, точнее говоря, не законная жена, поскольку он женился на ней, уже будучи женатым. И мы этого добились! Все поверили, что Эдна — законная жена.
Следующим шагом должно было быть соглашение между Эдной и миссис Эстеп о разделе имущества и состояния доктора. Причем Эдна должна была получить львиную долю или по меньшей мере половину его состояния, только в этом случае мы ничего не доводили до общественности. В противном случае мы грозили обратиться в суд. Положение наше было отличное. Я лично удовольствовался бы и половиной состояния. Несколько сот тысяч долларов — это тоже деньги. Мне бы их наверняка хватило — даже за вычетом тех 20 тысяч, которые я пообещал Эдне.
Но когда полиция засадила за решетку жену доктора Эстепа, я понял, что можно рассчитывать и на все состояние. Мне и делать–то ничего не нужно было. Только ждать, когда она будет осуждена.
Единственное доказательство ее невиновности — письмо доктора — находилось в моих руках. И даже если бы я захотел ее спасти, то не мог бы этого сделать, не выдав себя с головой.