Макмерфи включил скорость.
— Однажды я сюда приезжал — черт знает сколько времени прошло! — в тот год мы возвращались с корейской заварухи. Заехал навестить. Старик и мамаша были еще живы. Хорошо было дома тогда. — Он отпустил сцепление и тронулся, но тут же снова затормозил. — Боже мой, — сказал он, — посмотрите туда, видите платье? — Он показал назад. — На ветке того дерева? Тряпка желтая с черным?
Я разглядел что-то вроде флага, развевавшегося высоко в ветвях над сараем.
— Это то самое платье, девчонки, которая первый раз затащила меня в постель. Мне было десять, а ей, кажется, и того меньше; тогда считалось, что переспать с кем-нибудь — это очень серьезно, и я спросил у нее, не думает ли она, что нам следует как-то объявить обо всем этом? Ну, например, сказать старикам: «Мама, у нас с Джуди сегодня состоялась помолвка». Я говорил это вполне серьезно — большим был дураком; я ведь думал: если ты, парень, сделал это, значит, законно женился, прямо на том же месте и в тот же час, хочешь ты того или нет, и правило нарушать нельзя. А эта маленькая шлюха, — самое большее, восемь-девять лет — наклоняется, поднимает платье с пола и сообщает, что дарит его мне, мол, повесь его где-нибудь, а я пойду домой в трусах, вот и все объявление, они уж как-нибудь догадаются. Боже, девять лет, — Макмерфи протянул руку и ущипнул Кэнди за нос, — а знала намного больше иных профессионалок.
Кэнди засмеялась и укусила его за руку; он стал внимательно изучать это место на руке.
— В общем, так или иначе, пошла она домой в трусах, а я ждал, пока стемнеет, чтобы ночью забросить куда-нибудь это чертово платье… Но вы чувствуете этот ветер? Так вот, ветер подхватил платье, как воздушного змея, и оно улетело куда-то за дом, а на следующее утро, ей-Богу, вижу: оно уже висит на том дереве, и теперь весь город, как мне тогда казалось, шел сюда, чтобы на него поглазеть.
Макмерфи облизывал руку с таким горестным видом, что Кэнди рассмеялась и поцеловала ее.
— Таким образом, флаг мой был поднят, и с того дня до настоящего момента я старался быть достойным своего имени — Рэнди, преданный в любви; а во всем виновата та девятилетняя девчонка из моего детства.
Дом проплыл мимо. Макмерфи зевнул и подмигнул.
— Научила меня любить, спасибо ей, сладкой попке.
Он говорил, а задние огни обгонявшей нас машины вдруг осветили его лицо, и в ветровом стекле я увидел такое выражение, какое он позволил себе наверняка лишь потому, что понадеялся на темноту: страшно утомленное, напряженное и отчаявшееся, словно у него не оставалось времени, чтобы доделать задуманное…
А голос его, спокойный, добродушный, не спеша повествовал о его жизни, которая на время стала нашей, о веселом прошлом, полном детских шалостей, приятелей-собутыльников, любящих женщин, и пьяных драк ради мелких почестей; о прошлом, куда мы все смогли отправиться в мечтах.
Часть четвертая
Большая Сестра начала свой очередной маневр на следующий день, как только мы вернулись с рыбалки. Этот замысел родился у нее накануне поездки, после разговора с Макмерфи о том, какую выгоду он получает от рыбалки и прочих хитрых мероприятий такого рода. Она обдумывала свой замысел всю ночь, проанализировала его с разных точек зрения, окончательно поверила в то, что он вполне осуществим, и следующий день начала с осторожных намеков, чтобы слухи пошли не от нее, а от больных, а затем расширились и охватили все отделение прежде, чем она затронет эту тему на собрании.
Она знала: люди рано или поздно начнут сторониться того, кто, по их мнению, дает больше чем принято: санта-клаусов, миссионеров, благотворителей с их пожертвованиями, и подумают: а им-то что за выгода? Криво усмехнутся, когда, например, молодой адвокат принесет детям в местную школу мешок орехов — перед самыми выборами в сенат, вот хитрый дьявол, — и будут говорить друг другу: этот себе на уме.
Она знала: немного нужно, чтобы пациенты задумались, зачем Макмерфи тратит столько времени и сил на организацию рыбалки, игры в лото, на тренировки баскетбольной команды? Что заставляет его постоянно суетиться, когда все в отделении привыкли довольствоваться спокойной и размеренной жизнью, играя в пинэкл и читая прошлогодние журналы? Почему этот ирландский лесоруб, отбывавший срок за драку и азартные игры, вдруг повязывает голову платочком, воркует, как школьница, и битых два часа под восторженный рев всех острых разыгрывает из себя девушку, которая учит Билли Биббита танцевать? С чего бы этот прожженный плут, ярмарочный мошенник и закоренелый картежник, всегда просчитывающий все ходы, вдруг рискует продлить свой срок в психушке, все больше и больше настраивая против себя женщину, от которой как раз и зависит, кого выписать из больницы, а кого нет?
Сестра положила начало такому ходу мыслей пациентов и, кроме того, собрала информацию об их финансовом положении за последнее время. Она, должно быть, провела не один час, копаясь в документах. Информация свидетельствовала об устойчивом истощении капиталов всех острых, кроме одного. Его капитал с того дня, как он прибыл, продолжал неуклонно увеличиваться.
Острые начали подшучивать над Макмерфи, мол, он дерет с них шкуру помаленьку, а он спокоен, потому что никогда этого не отрицал. И даже хвастал, что, если пробудет в больнице с годик, выйдет отсюда не с худым кошельком, тогда уж точно отойдет от всех дел и проведет остаток жизни во Флориде. Они смеялись, когда он был рядом, но, если он находился на ЭТ, ТТ или ФТ, или когда сестра его вызывала на дежурный пост и отчитывала за что-то, при этом на ее застывшую пластмассовую улыбку он отвечал своей обычной широкой и нахальной, им становилось не до смеха.
Они спрашивали друг у друга, с чего это он в последнее время так шустрит, подначивая, например, пациентов отменить правило, по которому все перемещения пациенты должны осуществлять в терапевтических группах по восемь человек («Билли поговаривает о том, что снова будет резать себе вены, — говорил он на собрании, выступая против этого правила. — Так кто из вас войдет в его восьмерку, чтобы вместе с ним сделать это терапевтически?»), а еще своими интригами заставил доктора, который после рыбалки слишком сблизился с пациентами, организовать подписку на «Плейбой», «Нагтет» и «Мэн» и выбросил все номера «Макколз», которые пухлолицый тип из связей с общественностью приносил из дома, складывал стопкой в отделении, а статьи, которые, по его мнению, могут представлять для нас особый интерес, отмечал зеленым. Макмерфи даже послал петицию по почте куда-то в Вашингтон, в которой просил разобраться, почему в государственных больницах продолжают практиковать лоботомию и электрошок. Интересно, все чаще задавались вопросом пациенты, какую выгоду хочет извлечь Мак из этого?
После того как эти слухи уже с неделю бродили по отделению, Большая Сестра решила войти в игру на одном из групповых собраний. Но когда она попыталась это сделать, Макмерфи заткнул ей рот прежде, чем она как следует разошлась. А начала она с того, что шокирована и обескуражена тем ужасным состоянием, до которого докатилось отделение. Умоляю вас, посмотрите вокруг: везде на стенах порнографические картинки, вырезки из непристойных книг; это ненормально, и она собирается обратиться в Главный корпус, чтобы провели расследование, каким образом эта грязь попала в больницу. Она откинулась на спинку стула и, сидя как на троне, выдержала паузу в несколько секунд; наступила полная тишина, сестра уже готовилась продолжить, чтобы назвать виновника всего этого, как вдруг тишину разорвал оглушительный хохот Макмерфи и он сказал: ну, конечно же, прямо сейчас и не забудьте напомнить в Главном корпусе, чтобы они прихватили с собой зеркальца, когда займутся расследованием. Так что в следующий раз она решила действовать в отсутствие Макмерфи.
Ему должны были звонить по междугородному из Портленда, и он в сопровождении одного из черных отправился вниз к телефону, где сидел и ждал звонка. Около часа дня, когда мы начали перетаскивать мебель, подготавливая дневную комнату, черный коротышка спросил у нее, нужно ли позвать Макмерфи и Вашингтона на собрание, но она сказала, что нет, пусть звонит дальше, более того, кое-кто из пациентов, возможно, обрадуется, получив возможность обсудить нашего мистера Рэндла Патрика Макмерфи, когда его сильная личность ни над кем не тяготеет.
Они начали собрание смешными рассказами о нем и его выходках, какое-то время говорили и пришли к выводу: все-таки он отличный парень; она молчала и ждала, когда они выговорятся. Но вот начали всплывать вопросы: что с Макмерфи? Почему он себя так ведет и все это вытворяет? Кто-то предположил, что, может, его история о том, как он симулировал драки в исправительной колонии, чтобы попасть сюда, вовсе не выдумка и он действительно сумасшедший. Услышав это, Большая Сестра улыбнулась и подняла руку.
— Сумасшедший, как лиса, — заметила она. — Мне кажется, именно так вы хотите охарактеризовать Макмерфи?
— Что вы имеете в виду? — спросил Билли. Макмерфи был его близким другом и героем, и ему не совсем понравилось, что она связывает этот комплимент с чем-то не очень чистым. — Что з-з-значит «как лиса»?
— Это лишь наблюдение, Билли, — любезно ответила сестра. — Давайте посмотрим, может, кто-нибудь попытается объяснить, что это значит. Пожалуйста, мистер Скэнлон.
— Она имеет в виду, Билли, что Мак себе на уме.
— Никто и не во-во-возражает! — Билли ударил кулаком по ручке кресла, чтобы выдавить из себя последнее слово. — Однако мисс Вредчет подразумевала…
— Нет, Билли, ничего я не подразумевала. Я просто отметила, что мистер Макмерфи не из тех, кто рискует без выгоды. Разве вы с этим не согласны? Разве вы все с этим не согласны?
Все молчали.
— Тем не менее, — продолжала она, — он совершает поступки, будто совсем не думает о себе, ну прямо мученик или святой. Но отважится ли кто-нибудь назвать мистера Макмерфи святым?
Она знала, что теперь может спокойно смотреть на всех с улыбкой в ожидании ответа.
— Нет, не святой и не мученик. Давайте рассмотрим филантропию этого человека в разрезе. — Она достала из корзинки листок желтой бумаги. — Взгляните на некоторые его дары, как их, возможно, называют его преданные почитатели. Первый — ванная комната. Но его ли это дар? Разве комната принадлежала ему, чтобы он мог ее дарить? И потерял ли он что-нибудь, превратив ее в казино? С другой стороны, сколько, по-вашему, он заработал за то короткое время, когда выполнял функции крупье этого маленького Монте-Карло в отделении? Сколько, Брюс, проиграли вы? А вы, мистер Сефелт? Вы, мистер Скэнлон? Мне кажется, вы догадываетесь, какие убытки понесли вы, но имеете ли вы представление о том, какова общая сумма его выигрышей? Исходя из данных нашей сберегательной кассы — это почти триста долларов.
Скэнлон тихо присвистнул, остальные молчали.
— Если вас интересует, у меня записаны все его пари, в том числе связанные с преднамеренной попыткой внести беспорядок в действия персонала. Причем все эти азартные игры находятся в полном противоречии с существующим в отделении порядком, и каждый из вас знал об этом.
Она снова взглянула на бумагу, потом положила ее в корзину.
— А недавняя поездка на рыбалку? Как вы думаете, какова прибыль мистера Макмерфи от этого мероприятия? Машину ему предоставил доктор, даже деньги на бензин и, как мне сообщили, целый ряд других льгот — сам же он не заплатил ни цента. Выходит, точно как лиса.
Она подняла руку, чтобы Билли не перебил ее.
— Прошу вас, Билли, поймите: я не против подобной деятельности, просто я считаю, будет полезней, если мы перестанем заблуждаться в отношении мотивов, которые движут этим человеком. Но, по-видимому, все-таки неблагородно выдвигать такие обвинения в отсутствие мистера Макмерфи. Давайте вернемся к вопросу, который мы обсуждали вчера… о чем мы тогда говорили? — Она начала перебирать бумаги в корзинке. — Доктор Спайви, вы не помните, о чем мы тогда говорили?
Доктор вскинул голову.
— Нет… подождите… по-моему…
Она достала лист из папки.
— Вот оно. Мистер Скэнлон и его мысли о взрывчатых веществах. Отлично. Мы обсудим эту тему сейчас, а в следующий раз, когда мистер Макмерфи будет с нами, вернемся к его вопросу. Однако, как мне кажется, вам следует подумать над тем, о чем мы сегодня говорили. Итак, мистер Скэнлон…
В тот же день, чуть позже, когда мы ввосьмером или вдесятером столпились у двери буфета и ждали, пока наконец черный украдет масло для волос, кто-то вновь завел разговор об этом. Да, они не хотели соглашаться с тем, что говорила Большая Сестра, но, ей-Богу, кое в чем старушка была права. И все-таки, черт возьми, Мак — хороший парень… в самом деле.
В конце концов Хардинг начал разговор начистоту.
— Друзья мои, вы слишком протестуете, чтобы можно было вам верить. Ведь в глубине своих жалких душонок вы согласны с тем, что наш ангел милосердия, наша мисс Вредчет позволила себе заметить относительно поведения Макмерфи. Вы знаете, что она права, и я это знаю. Так зачем все отрицать? Будем честными и отдадим должное этому человеку вместо того, чтобы тайком критиковать его капиталистический талант. Пусть он делает на чем-то деньги. Тем более, общипывая нас, он всегда давал нам то, что мы хотели получить, разве не так? Он парень не промах и ищет, на чем заработать. Но разве он скрывает мотивы своих поступков? Так почему мы должны вести себя иначе? У него нормальное, честное отношение к своим махинациям, и здесь, друзья мои, я целиком за него, как и за милую капиталистическую систему свободного частного предпринимательства, за него и за его откровенно упрямую наглость, за американский флаг, благослови его, Господи, за линкольновский мемориал и за все прочее. Помните «Мэн», Ф. Т. Барнума и Четвертое июля[9]. Я обязан выступить в защиту чести моего друга, этого старого, доброго звездно-полосатого стопроцентного американского мошенника. Хороший парень? Черта с два! Макмерфи бы расстроился буквально до слез, если бы узнал о тех якобы подлинных причинах, которые, как мы думаем, лежат в основе его сделок. Он бы расценил это как прямое оскорбление своего ремесла.
Хардинг полез в карман за сигаретами, ничего не нашел и одолжил одну у Фредриксона, театральным жестом закурил и продолжал:
— Признаюсь, поначалу меня сбили с толку его действия. Когда он разбил стекло, я подумал: Боже, вот человек, который, кажется, действительно решил остаться в этой больнице, связать свою судьбу с приятелями и все такое прочее, но потом до меня дошло: Макмерфи поступал так, потому что ему это было выгодно. Каждый час, который он проводит здесь, идет ему на пользу. И пусть его деревенские манеры не вводят вас в заблуждение; он хитрый делец и очень расчетливый. Приглядитесь: что бы ни делал Макмерфи, он делает с определенной целью.
Билли не собирался так легко сдаваться.
— Ладно. А зачем он учит меня т-т-танцевать? — Пальцы опущенных рук Билли сжал в кулаки, и я заметил, что ожоги от сигарет уже зажили, а на их месте появились татуировки, сделанные химическим карандашом. — Что ты на это скажешь, Хардинг? Какая выгода в том, что он учит меня танцевать?
— Не расстраивайся, Уильям. И не спеши. Давай лучше подождем и посмотрим, как он станет поворачивать это дело.
Похоже, из тех, кто верил Макмерфи, остались только Билли и я. Но в тот же вечер Билли тоже изменил свое мнение и переметнулся на сторону Хардинга. Случилось это, когда Макмерфи, возвратясь после очередного телефонного разговора, сообщил Билли, что свидание с Кэнди состоится точно, и добавил, записывая для него адрес, что было бы неплохо послать ей немного зелененьких на дорогу.
— Зелененьких? Д-денег? С-с-сколько? — Билли метнул взгляд в сторону Хардинга, который с ухмылкой смотрел на него.
— Ну… ты же сам должен понимать… может, десятку ей и десятку…
— Двадцать долларов! Столько автобусный билет не с-с-стоит!
Макмерфи глянул на него из-под козырка, медленно улыбнулся, почесал рукой горло и облизнул сухие губы.
— О-хо-хо, меня просто измучила жажда. А к концу недели, в субботу, она будет еще сильнее. Билли, друг, неужели тебе жалко, если она привезет мне чуток промочить горло?
И так невинно посмотрел на Билли, что тот рассмеялся, покачал головой, мол, не жалко, и направился в угол, где начал возбужденно обсуждать свои планы на предстоящие выходные с пациентом, которого, кажется, считал сутенером.
Я все еще держался своей точки зрения, что Макмерфи — великан, пришедший с неба, чтобы спасти нас от Комбината, который опутывает землю медным проводом и стеклом, и он слишком велик, чтобы думать о такой мелочи, как деньги, но затем и я стал наполовину думать, как и другие. Случилось это так.
Перед началом собрания он помогал переносить столы в ванную и увидел, что я стою у пульта управления.
— Ей-Богу, Вождь, — обратился он ко мне, — мне кажется, после рыбалки ты вырос на десять дюймов. Боже мой, да ты только посмотри, какая у тебя большая нога, ну точно платформа!
Я глянул вниз — нога, действительно, стала такой огромной, как будто прямо от слов Макмерфи выросла в пару раз больше.
— А рука! Таких я еще не видывал, да это же рука индейца-футболиста! Знаешь, что я думаю? Не пора ли тебе попробовать, сколько весит этот пульт, просто, чтобы узнать, как у тебя идут дела?
Я покачал головой и ответил нет, но он сказал, что мы заключили сделку и я обязан попытаться, чтобы проверить, насколько эффективна его система роста. Я не видел выхода и подошел к пульту — пусть убедится сам, что не смогу. Я нагнулся и взял пульт за рычаги.
— Молодец, Вождь. Теперь выпрямись. Ноги поставь на уровне зада, так… ну, ну. Теперь потихоньку… только выпрямляйся. Ого! Сейчас осторожно опускай на палубу.