Алле скучно и тревожно. Курица пригорает, скатерть не разглаживается, вилки-ложки падают на пол. Тем не менее к назначенному часу все устраивается, стол почти накрыт, пол выметен. Но Алла устала, ничего не хочется. Как было бы здорово, если бы гости взяли, да и не пришли. Но звонок звенит, появляются муж с Володей. Что за манера звонить, если можно открыть дверь самому, есть же ключи, думает Алла, но понимает, что в противном случае рассердилась бы на то, что муж не дал ей времени, пусть полминуточки, собраться, "сделать лицо" перед первым гостем. Неужели у нее нет ничего — ни одной мысли, ни душевного движения — однозначного, успокаивающе простого? Неужели, сомнение — главное свойство ее и Алика, их жизни вообще? Как же можно так жить? Надо предпринять что-нибудь настоящее.
А Володя уже радостно здоровался, оригинальным, как ему казалось, приветствием, содержащим вопрос и ответ:
— Алла! Здравствуй! Ну, как твое ничего?
И вино разливалось, поднимались первые рюмки, раскладывалась картошка, недоваренная самую малость, повисала первая пауза, снова звенел дверной звонок, все вставали и дружно шли встретить вновь прибывшего, чтобы прервать паузу, шумно здороваться, снова поднять рюмки с непременной условной штрафной, то есть, вновь прибывший выпивал штрафную, а остальные очередную.
— Это Валера! — пояснил Алик в неукротимом порыве называть очевидное.
— А мы думали, что это Валера, — отвечал Володя.
Алла промолчала, выходя в прихожую вместе со всеми.
Валера пришел не один. Валера пришел с дамой.
— А вот моя маленькая подружка! — объявил он, именно объявил, а не объяснил. Представлять свою даму не стал, не стоило ее представлять. Все дамы моментально теряли имя, оказавшись Валериными дамами, вплоть до Валериной жены. Прежде эту даму, ту, с которой он пришел сегодня, звали Вика.
— Очень приятно, — сказала Алла, — Алла.
— А уж нам-то как приятно, — сказал Володя.
Алик не успел промолчать, потому что Валера устремился в комнату, громогласно вопрошая:
— Ну что, хозяева, чем народ травите?
Вика буквально побежала следом, хотя явно предпочла бы спрятаться под вешалку и посидеть там сколько дадут. Алла с недоумением посмотрела на мужа, пробормотала, что надо поставить еще одну тарелку и рюмку и удалилась на кухню. Володя вопросительно взглянул на хозяина, тот криво усмехнулся и пожал плечами.
— Ну ваще! — исчерпал тему Володя и пустился догонять исчезающую в комнате парочку.
Воротившаяся Алла хотела незаметно выяснить у мужа или рядом с ним сидящего Володи, как зовут Валерину девушку, но такой возможности ей не дали. Володя передвинул стулья таким образом, что Алла оказалась как бы отдельно от них двоих. Новые гости устроились напротив.
УбийствоЕсли бы та, которая собиралась наблюдать за развитием действия сверху, имела склонность к рассуждениям, подобно Алику, она бы не преминула заметить, что большинство событий почему-то сопровождается совместной трапезой. Свадьба ли, поминки, начало учебного года, получение квартиры или просто встреча с друзьями проходят за столом, уставленным напитками и закусками. Даже влюбленные, встретившиеся после разлуки, садятся за стол, чтобы выпить вина, кофе и только потом укладываются для объятий. В жизни, в отличие от литературы, еда занимает гораздо больше места и времени, нежели любовь или страх. И в одиночестве человек часто ест просто для развлечения, а продовольственных магазинов несравнимо больше, чем всех остальных вместе взятых. Но она, та, которая сверху, рассуждать не хотела, утратив способность вмешиваться в действие, она хотела именно действовать и не могла даже расстроиться сейчас от бессилия — она задремала в пыльном зеркале, то есть оцепенение, охватившее ее, подобно впавшим в спячку ящерицам, походило на сон.
Совместная трапеза изобиловала неожиданными паузами. Совместный разговор, если и складывался на короткое время, от размеренного ритма переходил к синкопированному. После очередного тоста и очередной томительной паузы Володя приступил к традиционному рассказу, предваренному экскурсом в древнейшую историю человеческих отношений.
— Все вы, разумеется, помните о первом на земле убийстве. Но вряд ли кому-нибудь приходилось задумываться о том, что же произошло на самом деле, я имею в виду, не фактически, а психологически, — плавно заструилась вторая, повествовательная Володина речь.
— Доживи до мое, отвыкнешь задумываться, — вмешался Валера, но не встретил поддержки. Алик, глядевший исключительно на Володю, казалось, забыл о присутствии остальных, но о Валериной подружке забыл сильней всего, это было заметно. Алла, искавшая объяснения странному поведению мужа, его нежеланию развлекать гостей, поддерживать разговор, его взгляду, не способному отклониться от раз и навсегда заданного курса: тарелка — Володя тарелка, начала прозревать истину, удивляясь тому, что истина не ранит ее, не повергает в меланхолию, а лишь еще больше отгораживает от остальных. Словом, Алле опять нашлось, чем заняться, новые ситуации — новые переживания, непочатое поле деятельности. Истинная виновница — разумеется, истинная, как иначе, кто-то должен взять на себя ответственность, не то ее привычно распылят на всех по чуть-чуть, и ответственности опять не станет, Вика старалась сделаться незаметной, но при том ухитрялась подробнейшим образом разглядывать все вокруг, от вещей, обстановки, до хозяйки. Точь-в-точь, кошка, распластавшаяся по ветке. Но маленькая такая кошка, можно сказать, недохищная, голодная и неопытная. Куда слабее вороны, к гнезду которой ей хочется подобраться, но даже маленьких мозгов хватает на то, чтоб понять — не стоит.
— Позволю себе напомнить всем известное, — продолжил Володя, не обращая внимания на Валерину реплику. — Первый на земле пастух Авель и первый земледелец Каин, сыновья Адама и Евы, принесли жертву Богу. Приношение Авеля понравилось Богу больше, что вызвало зависть Каина, побудившую мирного земледельца к убийству. Дальше известное дело, без конца цитируемый ответ "не сторож я брату своему", вопрос-то никто не помнит, вопрос Бога менее выразителен ответа человека, дальше проклятие, изгнание, скитание…
— Почему никто не помнит, — возмутился Валера. — Экий ты у нас резвый, прямо, как понос. А Господь, в скобках Бог, спросил всего-навсего: "Где Авель, брат твой?". И ответ ты цитируешь не по тексту…
Алик поднял глаза на Валеру с неким неопределенным выражением, и Валера немедленно откликнулся, перебив сам себя.
— Выпьем за то, чтоб все!
Чокнулись. Алла чокнулась с Викой, Валера с Аликом. Выпили. Володя выпил не чокаясь, он не смог отвлечься даже на такое приятное занятие, трубили неслышимые другим трубы, звали его самого к бескровной жертве чудесные боги.
— Испортил песню, дурак, а еще книготорговец, — позволил, однако, себе Володя заметить вслух и устремился далее.
— Рассказать же я хочу о своем знакомом, с которым мы два сезона вместе отыграли в театре-студии, вернее, о том как он, назовем его, к примеру, Андреем, ушел из театра и в дальнейшем вообще завязал с творческой работой. В то время мы ставили новый спектакль, где действие происходило то в наши времена, то во времена ветхозаветные. У каждого занятого в спектакле актера было по несколько ролей, так, Андрей, помимо современного студента, играл врача и Каина. Андрей, человек педантичный и последовательный, относился к ролям крайне ответственно, изучал материал и эпоху, не жалея времени на библиотеки. Историей же он интересовался всегда. Мне, игравшему роль Авеля, он часами рассказывал о древних кочевых племенах, занимавшихся скотоводством, как Авель, и оседлых землепашцах, таких, как Каин. У него получалось, что мирные землепашцы гораздо больше преуспели в науках, в развитии морали, в развитии вообще. Сидели на месте по своим поселениям, обрабатывали поля, встречали вечное чудо ежегодного рождения хрупких нежно-зеленых всходов из сухих зерен весной, следили за созреванием тугих колосьев осенью и исполнялись простой и мудрой философии о священной значимости всего живого. Опять же, поскольку они не мотались по степям, теряя нужное и оставляя лишнее, то обрастали скарбом, старались приукрасить свое жилище и свой быт, выдумывали ремесла и искусства. Они позволяли своей одежде меняться не из целесообразности, а по прихоти личных вкусов, непрестанно совершенствующихся, благодаря развитию ремесел. Каин вместе со всеми должен был участвовать в ежевечерних совместных играх, в хороводах, в пении песен, сложенных тут же, на берегу глубоководной темной прареки, еще не выродившейся в какую-нибудь худенькую Мойку.
— Баян, чистый Баян! — воскликнул Валера и добавил, — только с Мойкой ты лажанулся, увы!
— Скотоводы же, — не поддавался Володя, — носились по пыльным степям, перегоняя стада с одного пастбища на другое, нападая на встречных, более слабых кочевников, грабя попавшиеся по пути поселения землевладельцев, вытаптывая посевы, увозя с собой их женщин и дорогую искусную утварь и одежду. Их лица, красные от бьющего в лицо ветра и дождя, были грубы и жестоки. Они, и Авель тоже, не знали песен, заимствовали игры у собственных лошадей, но, в отличие от лошадей, не обладали ни грацией, ни добросердечием. Их женщины не расчесывали косы костяными гребешками с длинными волнистыми зубьями, а обрезали чуть ли не половину волос, так, что они нависали над глазами, подобно лошадиным челкам — спутанные, покрытые красной пылью длинных перегонов…
— Баян, чистый Баян! — воскликнул Валера и добавил, — только с Мойкой ты лажанулся, увы!
— Скотоводы же, — не поддавался Володя, — носились по пыльным степям, перегоняя стада с одного пастбища на другое, нападая на встречных, более слабых кочевников, грабя попавшиеся по пути поселения землевладельцев, вытаптывая посевы, увозя с собой их женщин и дорогую искусную утварь и одежду. Их лица, красные от бьющего в лицо ветра и дождя, были грубы и жестоки. Они, и Авель тоже, не знали песен, заимствовали игры у собственных лошадей, но, в отличие от лошадей, не обладали ни грацией, ни добросердечием. Их женщины не расчесывали косы костяными гребешками с длинными волнистыми зубьями, а обрезали чуть ли не половину волос, так, что они нависали над глазами, подобно лошадиным челкам — спутанные, покрытые красной пылью длинных перегонов…
— А у лошадей челки сами, что ли, растут короткими, им тоже выстригают, — поправил Валера совсем не агрессивно, но Алик вспылил в совершенно несвойственной манере:
— Заткнись, а? Утомил уже!
Повисла новая пауза, еще более неловкая, чем предыдущие, Валера отпил вина из фужера своей подруги и дурашливо прохрипел:
— Сру неистово, могу и обрызгать! Ладно, Володя, извиняй, я заткнулся.
Володя споткнулся о паузу и никак не мог вернуться обратно, в чудесный, одному ему видимый мир, но решил довести рассказ до конца.
— Стало быть, приятель мой Андрей играет культурного и тонкого Каина, а я — грубого скотовода Авеля. Так получается по его трактовке. Я пытаюсь втолковать Андрюше, что он не прав, что не было еще никаких кочевников и поселений землевладельцев, а были конкретные Каин и Авель, два брата, и людей, кроме их собственных родителей, на земле не наблюдалось. Речь-то не о племенах, а о предательстве, не об истории народов, а об отдельном поступке. А он мне твердит, не важно, что не было людей, дело в принципе, а отдельных поступков не бывает, все связано. И если бы Каин действительно оказался виноват перед Богом, с какой стати Бог повел от него весь человеческий род, через сына Каина, Еноха. Смутил меня окончательно своими разговорами, отправился я к режиссеру, совсем уже не понимаю, что мне играть. Режиссер хохочет:
— Вы, — говорит, — умники, двух Енохов перепутали, их там два было в библии, первоисточники читать надо внимательно, нет на вас марксистско-ленинской философии! Очень трогательно, что вы так во все влезаете, весьма поучительно, но совершенно бесполезно. Играть будете то, что я говорю, самим и думать нечего, не напрягайте понапрасну бледные мозжечки.
Закопался Андрюша в первоисточники — только пятки торчат, так носом землю роет. Но ему уж и то неважно, что от Каина не весь человеческий род, как выяснилось, а лишь ремесленники, музыканты, скотоводы, да кузнецы. Хотя и это неправда, режиссер сам, дескать, первоисточник невнимательно читает, все переложения, да сценарии. Ходит Андрей со своей отдельной правдой, в Каина перевоплощается бешеными темпами. А почти перед самым генеральным прогоном заявляет, что уходит из театра. Все опешили, режиссер рассвирепел, администрация в шоке. Поручили мне его уговорить, или хотя бы выяснить, в чем же дело. Андрюша долго не отпирался, не в его Каиновой простосердечной манере отпираться, он и говорить-то стал странно к тому времени, совсем перевоплотился.
— Пришел, — говорит, — ты ко мне ночью.
— Ты что, — кричу, — вовсе я к тебе не приходил.
А он так снисходительно, как неразумному, поясняет:
— Не ты, — Авель. Пришел ты ко мне ночью, под видом сновидения и благодарил до утра за то, что я сделал. Объяснил мне, что я твой грех на себя взял. Что так или иначе, тебе пришлось бы меня убить когда-нибудь, рано или поздно, кочевники всегда так поступали с хлебопашцами. А я, предвидя это, захотел освободить своего брата от греха и убил его первым, убил, чтобы избавить от мук совести, а не от страха за собственную жизнь и, тем более, не от зависти. Какая зависть! Неужели может сравниться бедное замученное животное, истекающее пред алтарем страхом и болью, с чудесными душистыми плодами, отданными деревом с радостью избавления от их спелой тяжести, с ворохом пахнущих будущим пышным хлебом колосьев, с венками из нежных пунцовых и голубых цветов, закрывающих к вечеру мохнатые серединки и просыпающихся утром совсем как мы, люди. Это потом придумали несвязную легенду о предпочтении одних даров другим. Придумать придумали, а все одно, без конца проговариваются. То у них — предпочтение одного другому, то все равны перед Богом. Неравны, конечно. Кто на себя грех добровольно взял, тот и выше, тому и поклониться.
Тут я сообразил, наконец, что же мне этот бред напоминает.
— Ты, Андрей, часом, не взялся «Карамазовых» перечитывать? Или тебе в другом месте роль предложили? Не сомневаюсь, что из тех же «Карамазовых». Скорее всего, роль Дмитрия. Или Ивана?
Андрюша посмотрел на меня соболезнующе, повернулся и хотел выйти, но то была его комната. Не стал я его мучить, ушел сам. Нашим сказал, что Андрюша умом подвинулся. Ввели мы замену, все равно, спектакль долго не продержался. А потом уж и я уволился.
— Он действительно сошел с ума? — вежливо поинтересовалась Алла, но было заметно, что ей неинтересно.
— Наверняка в другой театр устроился, и ты, Вова, в самую точку попал с Достоевским. Он насчет роли не признался, чтоб ты ему дорогу не перебежал, я таких, знаешь, сколько навидался. А уж в армии… Ну, порадовал рассказом, ну, прямо, как ширинку расстегнуть! — Валера махнул короткопалой рукой с максимально возможной для него выразительностью и полез в карман за сигаретами. Но, несмотря на выразительность и прорезавшееся сочувствие к рассказчику, курить в комнате ему не позволила Алла. Так ловко у нее получились два слова: "Курят на кухне", как не получалось ничего прежде. Гости приступили к свободному перемещению по квартире.
Хозяева и гости. Суббота.Вика, подобравшись к Володе близко-близко, как когда-то в кафе, умоляюще вытаращила на него глаза и быстро проговорила: — Я тебе потом все объясню. Предупреди Алика.
В том, что никакого «потом» не наступит, Володя не сомневался, сколько раз проходил на практике. О чем предупредить Алика — не понял, решил, что это импровизация на ту же тему объяснений потом. Его сильно подмывало обратиться к Вике за столом, сказать нечто нейтральное, вроде того: "А вы в кино, случайно, не снимались? Ваше лицо мне определенно знакомо. А в театральном училище я не мог вас видеть?", но пожалел друга. Алику ни к чему привлекать внимание жены к Валериной девушке. Валерина девушка, как же! И Валера, козел, что себе позволяет. Володя выпустил целое стадо козлов в адрес напористого приятеля Алика, но мысленно, вмешиваться не стоило, какое его дело? Сидит, не скучает, нравы наблюдает.
Вика тихо-тихо сидела на диване, курить не пошла: на кухне и Алик, и Алла. Обстановка квартиры произвела на нее удручающее впечатление. Все есть, и все — не так. Словно Алик и не живет здесь, ни на одной вещи нет его отпечатка, даже все магнитофоны куда-то запрятаны. Эта зануда-жена так поставила, совсем мужику житья нет. Комната совершенно безликая, о характере хозяйки ничего не говорит. Значит, жена у Алика хитрая, но бесцветная. С такой тягаться бесполезно, все равно, что с водой бороться. Правильно Вика поступила, с Аликом бы в жизни ничего не выгорело. И сюда не зря пришла, убедилась на собственном опыте, да интересно же и взглянуть, как они живут. Скучно живут, пусто. А курить хочется, и бояться нечего, она, слава Богу, ничего не украла, никому плохого не сделала. Хрен-то с ними со всеми.
Как только Вика появилась на кухне, Алик, болезненно сморщившись, прошел в комнату. Алла постояла минуту-другую и ушла следом, тем более, что не курила, а стояла так, за компанию. Валера курил у раковины, казалось, все собравшиеся на кухне старались использовать пять ее квадратным метров с тем, чтобы держаться как можно дальше друг от друга.
— Не боись, прорвемся! — подмигнул Вике любимый, с размаху размещая длань на ее круглой попке.
— Больно же, — взвизгнула Вика. — Зачем ты привел меня сюда?
— А ты думала, что только приятно будет? Ну-ну, бросай свою вонючку, хорош курить, не то все без нас выпьют.
Вика послушно потекла в комнату за повелителем, прикидывая про себя, как она с ним разберется. После.
За столом царила скука, и даже щекотливая ситуация, даже возможность конфликта или некрасивой сцены не могли разогнать ее.
Валера думал о том, что сумел-таки кинуть камень в это мещанское болото, но пока без особых последствий. Вика не думала, она ела полукопченую колбасу. Володя прикидывал, не сбегать ли за водкой сейчас, не дожидаясь пока опустеет эта бутылка, а для верности взять сразу две. Алик думал, что как раз сейчас, вот в эту минуту, он ничего не думает вообще. Не думает и не чувствует, а просто тупо сидит и поглощает водку, как тогда у Валеры. А чтобы не вспоминать, чем все у Валеры кончилось, надо продолжать не думать, чтобы не спровоцировать чего-нибудь еще более ужасного и невыносимого. Главное — не думать, а это у него отлично получается, этого у него сейчас не отнимешь. Не думать, не смотреть ни на кого. Замечательно получается.