— Мне тоже, — ответила она, — и до того, как ты спросишь, сразу скажу, прически у них тоже разные.
— Брат Константин не совершал самоубийство, — сообщил я ей. — Его убили.
Ее глаза широко раскрылись.
— Никогда не слышала, чтобы за хорошей новостью так быстро последовала плохая.
— Он остается здесь не потому, что боится суда в следующем мире. Нет, он отчаянно тревожится за своих братьев в аббатстве.
Сестра Анжела оглядела приемную.
— Он здесь?
— Стоит рядом со мной, — я указал, где именно.
— Дорогой брат Константин. — От избытка чувств она запнулась. — Мы каждый день молились за тебя, и каждый день нам тебя не хватает.
Глаза призрака заблестели от слез.
— Ему не хотелось покидать этот мир, пока братья верили, что он покончил с собой.
— Конечно. Он опасался, что его самоубийство заставит их усомниться в его преданности Богу.
— Да. Но, думаю, его волновало и другое. Убийца ходит между ними, а они об этом не подозревают.
Сестра Анжела соображала быстро, но десятилетия жизни в монастырях приучили ее к тому, что все зло находится вне их стен.
— Ты, конечно, говоришь о постороннем человеке, который забрел сюда однажды ночью, а брат Константин, к своему несчастью, оказался у него на пути.
— Если мы говорим о таком раскладе, то человек этот пришел снова, и теперь уже на его пути оказался брат Тимоти, а только что, на колокольне, он попытался убить меня.
В тревоге она взяла меня за руку.
— Одди, ты в порядке?
— Я еще не мертвый, но, с другой стороны, на десерт подадут пирог.
— Пирог?
— Извините.
Просто сорвалось с губ.
— Кто пытался тебя убить?
— Лица я не видел, — ответил я. — Он… носил маску. И я убежден, что знаю этого человека, он — не посторонний.
Она посмотрела на то место, где стоял мертвый монах.
— Разве брат Константин не может опознать его?
— Не думаю, что и он видел лицо убийцы. И потом, вы и представить себе не можете, какую малую помощь я могу получить от мертвых. Они хотят, чтобы справедливость по отношению к ним восторжествовала, очень хотят, но, думаю, должны следовать какому-то закону, запрещающему им вмешиваться в дела мира, к которому больше не принадлежат.
— А теоретически?
— Конкретно никого назвать не могу. Мне говорили, что брат Константин страдал от бессонницы и, если не мог спать, иногда забирался на колокольню нового аббатства, изучал звезды.
— Да. Аббат Бернар рассказывал мне об этом.
— Подозреваю, будучи на колокольне, он увидел что-то такое, чего видеть ему не следовало, никому не следовало, и его убрали как нежелательного свидетеля.
Сестра Анжела поморщилась.
— Создается ощущение, что у нас не аббатство, а какая-то клоака.
— Я ничего такого не говорю. Я прожил здесь семь месяцев и знаю, какие братья порядочные и набожные. Я не думаю, что брат Константин увидел что-то постыдное. Если он и увидел, так что-то… экстраординарное.
— И недавно брат Тимоти тоже увидел что-то экстраординарное, и его убрали как нежелательного свидетеля.
— Боюсь, что да.
Какое-то время она переваривала полученную информацию, а потом пришла к наиболее логичному выводу:
— А теперь ты увидел что-то экстраординарное.
— Да.
— И что… это было?
— Я не хочу об этом говорить, пока не попытаюсь понять, что же я видел.
— А ты что-то видел… отсюда и твоя просьба проверить, заперты ли все двери и окна.
— Да, мэм. И одна из причин, по которым нам теперь нужно принять дополнительные меры предосторожности по охране детей.
— Мы сделаем все, что нужно сделать. Твои предложения?
— Укрепляться, — ответил я. — Укрепляться и защищаться.
Глава 27
Джордж Вашингтон, Харпер Ли и Фланнери О'Коннор улыбались мне со стен, словно иронизируя над моей неспособностью догадаться, что же у них общего.
Сестра Анжела сидела за столом, наблюдая за мной поверх очков для чтения, которые соскользнули на кончик ее носа. Ручку она держала над открытой разлинованной страницей блокнота.
Брат Константин не пошел с нами в кабинет сестры Анжелы. Может, все-таки решил покинуть этот мир, может, и нет.
Я кружил по кабинету, насколько позволяли его размеры.
— Думаю, большинство братьев — пацифисты, пока этого требует здравомыслие. Но они будут сражаться, чтобы спасти невинную жизнь.
— Бог требует противления злу, — указала сестра Анжела.
— Да, мэм. Но готовности вступить в бой недостаточно. Я хочу, чтобы люди знали, как сражаться. Запишите первым брата Костяшки.
— Брата Сальваторе, — поправила она.
— Да, мэм. Брат знает, что нужно делать, если дерьмо… — Я замолчал, покраснел.
— Ты мог бы закончить фразу, Одди. Слова «полезет наружу» не оскорбили бы мой слух.
— Извините, сестра.
— Я — взрослая женщина, не наивное дитя.
— Да, мэм.
— Кого кроме брата Сальваторе?
— Брат Виктор прослужил шесть лет в морской пехоте.
— Я думаю, ему семьдесят лет.
— Да, мэм, но он служил в морской пехоте.
— «Нет лучшего друга, нет худшего врага», — процитировала сестра Анжела знакомую всем характеристику морских пехотинцев.
— «Semper Fi» действительно нам очень нужны.[20]
— Брат Грегори служил в армии.
Наш заведующий лазаретом никогда не говорил о военной службе.
— Вы уверены? — спросил я. — Я думал, у него сертификат медбрата.
— Да. Но он много лет служил в медицинских частях и участвовал в боевых действиях.
На поле боя медики обычно демонстрировали не меньшую храбрость, чем люди с оружием.
— Конечно, нам нужен брат Грегори, — кивнул я.
— Как насчет брата Квентина?
— Он был копом, мэм?
— Думаю, что да.
— Внесите его в список.
— Сколько людей нам потребуется? — спросила сестра Анжела.
— Пятнадцать-шестнадцать.
— Пока у нас четверо.
Я продолжал кружить по кабинету. Постоял у окна. Пошел на очередной круг.
— Брат Флетчер, — предложил я.
Выбор ее удивил.
— Дирижер?
— Да, мэм.
— В мирской жизни он тоже был музыкантом.
— Это жестокий бизнес, мэм.
Она задумалась.
— Иногда он показывает зубки.
— Для саксофонистов это обычное дело, — кивнул я. — Я знал одного саксофониста, который вырвал гитару из рук другого музыканта и прострелил ее пять раз. Хорошую гитару, фирмы «Фендер».
— Почему он это сделал? — спросила она.
— Расстроился из-за того, что гитарист фальшивил.
На ее лице отразилось осуждение.
— После того как все закончится, может, твоему приятелю-саксофонисту стоит провести какое-то время в аббатстве. Мы можем подсказать ему, как разрешать конфликтные ситуации.
— Мэм, он и разрешил конфликтную ситуацию, прострелив гитару.
Она посмотрела на Фланнери О'Коннор. Потом кивнула, вероятно соглашаясь с тем, что когда-то сказал писатель.
— Хорошо, Одди. Ты считаешь, что брат Флетчер может дать кому-то хорошего пинка.
— Защищая детей — да. Думаю, что может, мэм.
— Значит, у нас уже пятеро.
Я присел на один из стульев для посетителей.
— Пятеро, — повторила она.
— Да, мэм.
Я посмотрел на часы. Мы переглянулись. После паузы она сменила тему:
— Если дело дойдет до боя, чем они будут сражаться?
— Во-первых, бейсбольными битами.
Братья каждый год играли в три команды. Летними вечерами, в часы отдыха, друг с другом.
— У них много бейсбольных бит, — кивнула сестра Анжела.
— Жаль, что монахи не охотятся на оленей, — вздохнул я.
— Жаль, — согласилась она.
— Братья рубят дрова для каминов. У них есть топоры.
При мысли о насилии сестру Анжелу передернуло.
— Может, нам сосредоточить усилия на защите?
— Насчет защиты они точно позаботятся.
В большинстве монастырей придерживались мнения, что труд — важная часть служения Господу.
Некоторые монахи делают отличное вино, другие — сыр и шоколад, третьи — разводят и продают породистых собак.
Братья аббатства Святого Варфоломея специализировались на мебели. Поскольку малая толика процентов с состояния Хайнмана оплачивала их текущие расходы, продавать изготовленные ими стулья, столы и буфеты необходимости не было. Все отдавалось организациям, которые обставляли дома для бедных.
И с помощью имеющихся у них инструментов, досок и умения они без труда могли укрепить все окна и двери.
Сестра Анжела постучала ручкой по листу со списком:
— Пятеро.
— Мэм, может, вам следует позвонить аббату, рассказать ему обо всем этом, потом поговорить с братом Костяшки?
— Братом Сальваторе.
— Да, мэм. Рассказать брату Костяшки, что нам здесь нужно, насчет защиты и укреплений. Пусть он проконсультируется с остальными четырьмя, которых мы выбрали. Они знают своих братьев лучше, чем мы. И назовут лучших кандидатов.
— Братом Сальваторе.
— Да, мэм. Рассказать брату Костяшки, что нам здесь нужно, насчет защиты и укреплений. Пусть он проконсультируется с остальными четырьмя, которых мы выбрали. Они знают своих братьев лучше, чем мы. И назовут лучших кандидатов.
— Да, это правильно. Если бы только я могла сказать им, от кого им придется защищаться.
— Я бы тоже хотел это знать, сестра.
Все автомобили, которыми пользовались братья и сестры, стояли в гараже, расположенном в подвале старого аббатства.
— Скажите брату Костяшки… — продолжил я.
— Сальваторе, — поправила меня сестра Анжела.
— … что я подъеду к аббатству на одном из вездеходов, чтобы привезти их сюда, и скажите ему…
— Ты сказал, что за стенами школы враждебно настроенные люди.
«Люди» я точно не говорил.
— Враждебные. Да, мэм.
— Не опасно ли это — ехать в аббатство?
— Для детей будет опаснее, если мы не привезем сюда подмогу.
— Это я понимаю. Дело в том, что тебе придется сделать две ездки, чтобы привезти так много братьев, их бейсбольные биты, инструменты. Я сяду за руль одного вездехода, ты — второго, и мы все сделаем за один раз.
— Мэм, я бы очень хотел погонять с вами по снегу, в реве двигателей и визге покрышек, но я хочу, чтобы за руль второго вездехода сел Родион Романович.
— Он здесь?
— На кухне, покрывает шоколадной глазурью пироги.
— Я думала, ты относишься к нему с подозрением.
— Если он — верзила, то я — большой поклонник цимбал. Когда мы будем защищать школу, если до этого дойдет, мне бы не хотелось, чтобы мистер Романович находился здесь. Я попрошу его отогнать один из вездеходов к новому аббатству. Когда вы будете говорить с братом Костяш… альваторе.
— Костяшальваторе? Я не знакома с братом Костяшальваторе.
До встречи с сестрой Анжелой я и представить себе не мог, что монахини и сарказм могут давать такую гремучую смесь.
— Когда вы будете говорить с братом Сальваторе, мэм, скажите ему, что мистер Романович останется в новом аббатстве, а на обратном пути за руль сядет он, Сальваторе.
— Как я понимаю, мистер Романович не узнает, что у него билет только в одну сторону.
— Нет, мэм. Я ему солгу. Предоставьте это мне. Что бы вы обо мне ни думали, лгун я умелый и изобретательный.
— Если ты еще играешь на саксофоне, тогда от тебя исходит двойная угроза.
Глава 28
По мере приближения ленча активность на кухне нарастала. Теперь уже пели не две монахини, а четыре, и не на испанском, а на английском.
Все десять пирогов покрывала шоколадная глазурь. Выглядели они потрясающе аппетитными.
Закончив смешивать большую миску ярко-оранжевого апельсинового масляного крема, Родион Романович наполнил им большой кулинарный шприц и разукрашивал первый пирог.
Когда я возник рядом с ним, он не поднял головы, но сказал:
— А вот и вы, мистер Томас. И, как я вижу, надели лыжные ботинки.
— В носках я ходил так тихо, что пугал сестер.
— Вы уходили, чтобы поиграть на цимбалах?
— Цимбалы — пройденный этап. Сейчас меня больше интересует саксофон. Сэр, вы бывали на могиле Джона Диллинджера?[21]
— Как вы, очевидно, знаете, он похоронен на кладбище Краутон-Хилл. Я видел могилу преступника, но на кладбище приходил, чтобы засвидетельствовать мое почтение покойному писателю Буту Таркингтону.
— Бут Таркингтон удостоен Нобелевской премии, — ввернул я.
— Нет, мистер Томас. Бут Таркингтон[22] удостаивался Пулитцеровской премии.
— Как я понимаю, вы должны это знать, будучи библиотекарем Библиотеки штата Индиана, расположенной в доме сто сорок по Северной Сенатской авеню, где хранятся тридцать четыре тысячи наименований книг как об Индиане, так и написанных писателями из Индианы.
— Больше тридцати четырех тысяч, — поправил меня Романович. — Мы гордимся этим числом, и нам не нравится, когда его уменьшают. Возможно, в следующем году у нас будет уже тридцать пять тысяч наименований книг об Индиане и написанных писателями из Индианы.
— Bay. Это будет повод для праздника.
— Я наверняка испеку не один пирог.
Разговаривая со мной, он продолжал украшать пирог витиеватым рисунком, и рука его ни разу не дрогнула.
Если бы он уж очень не напоминал хамелеона, сидящего на ветке дерева в ожидании, когда подлетит бабочка, и цветом замаскировавшегося под эту ветку, я, возможно, начал бы сомневаться в том, что он — потенциальный злодей.
— Раз уж вы — верзила, у вас должен быть опыт езды по снегу.
— Да, мне частенько приходилось иметь дело со снегом, и в приютившей меня Индиане, и на моей родине — в России.
— У нас в гараже два вездехода, каждый оснащен плугом-снегоочистителем. Нам нужно отогнать их в аббатство и привезти сюда несколько братьев.
— Вы просите меня сесть за руль одного из вездеходов, мистер Томас?
— Да, сэр. Если вы сядете, я буду вам очень признателен. Мне не придется ездить в аббатство дважды.
— А для чего братьям ехать в школу?
— Для того, чтобы помочь сестрам в случае, если из-за бурана прекратится подача электроэнергии.
Он нарисовал миниатюрную розу, закончив украшение одного из углов пирога.
— Разве у них нет аварийного электрогенератора?
— Да, сэр, разумеется, есть. Но мощность его недостаточна. Где-то придется отключить освещение, где-то обогрев, перейти на камины. И сестра Анжела хочет, чтобы поломка генератора не застала ее врасплох.
— Неужели бывало, что аварийный генератор выходил из строя одновременно с обрывом проводов?
— Не знаю, сэр. Я так не думаю. Но по собственному опыту знаю, что монахини предпочитают подстраховываться на все случаи жизни.
— Я не сомневаюсь, мистер Томас, что если бы монахини проектировали и обслуживали атомную станцию в Чернобыле, мы бы обошлись без ядерной катастрофы.
Интересный поворот.
— Вы из Чернобыля, сэр?
— У меня есть третий глаз и второй нос?
— Не вижу, сэр, но большая часть вашего тела скрыта под одеждой.
— Если мы когда-нибудь окажемся на одном пляже, мистер Томас, вам представится возможность увидеть скрытое сейчас. Я могу украсить эти пироги или мы должны спешить?
Брату Костяшки и остальным требовалось как минимум сорок пять минут, чтобы собрать все необходимое для поездки.
— Доведите дело до конца, — ответил я. — Пироги выглядят потрясающе. Как насчет того, чтобы встретиться со мной в гараже в двенадцать двадцать пять?
— Можете рассчитывать на меня. К тому времени я закончу с пирогами.
— Благодарю вас, сэр, — я уже двинулся к двери, потом вновь повернулся к нему. — Вы знаете, что Коул Портер[23] был верзилой?
— Да. А также Джеймс Дин,[24] Дэвид Леттерман,[25] Курт Воннегут и Уэнделл Уилки.[26]
— Коул Портер, вероятно, величайший песенник двадцатого столетия, сэр.
— Да, согласен с вами.
— «Ночь и день», «Все уходит», «В тишине ночи», «Я выбью это из тебя», «Ты — лучший». Он написал и гимн штата Индиана.
— Гимн нашего штата — «На берегах Уобаша, далеко-далеко», — уточнил Романович, — и если бы Коул Портер услышал, что вы приписываете ему эту песню, то, несомненно, поднялся бы из могилы, нашел вас и жестоко отомстил.
— Да? Наверное, меня неправильно информировали.
Он на секунду оторвался от пирога, чтобы бросить на меня ироничный взгляд, впрочем, достаточно тяжелый, чтобы придавить к земле перышко, подхваченное ветром.
— Я сомневаюсь, что вы когда-либо пользовались неправильной информацией, мистер Томас.
— Нет, сэр, вы ошибаетесь. Я первым признаю, что ни о чем ничего не знаю… хотя вот об Индиане всегда старался узнать побольше.
— И в какой момент этого утра вы заболели верзиломанией?
Да, он, похоже, видел людей насквозь.
— Не в это утро, сэр, — солгал я. — Всю мою жизнь, насколько себя помню.
— Может, вы были верзилой в прошлой жизни.
— Может, я — Джеймс Дин.
— Я уверен, что вы — не Джеймс Дин.
— Почему вы так говорите, сэр?
— Стремление показать, что он достоин обожания, и грубость, которые демонстрировал мистер Дин, не могли полностью исчезнуть в его следующей инкарнации.
Я обдумал его слова.
— Сэр, я не имею ничего против мистера Дина, но вашу последнюю фразу могу истолковать только как комплимент.
— Вы же похвалили мои пироги, — пробурчал Романович. — Теперь мы квиты.
Глава 29
С курткой в руках (снял ее с вешалки в приемной) я спустился в подвал, довольный тем, что там нет настоящих катакомб с захороненными трупами. А если бы были, из одной могилы наверняка поднялся бы Коул Портер.