Откуда-то донесся нарастающий басовитый клекот, и над поселком, держа курс прямиком на закат, прошло, возвращаясь с боевого вылета, звено “вертушек”. Вечернее солнце сверкало на их лопастях кровавыми вспышками, стекла кабин горели оранжевым пламенем, словно на всех вертолетах одновременно случился пожар. Старший прапорщик проводил вертолеты одобрительным взглядом, попытавшись, но так и не успев разглядеть, на месте ли ракеты, и наконец закурил, выпустив вслед “вертушкам” длинную струю дыма. Где-то далеко ухала артиллерия, расковыривая очередной аул. “Чего их ковырять, – лениво подумал старший прапорщик Славин, прислушиваясь к отдаленной канонаде. – Сровнять, на хрен, с землей, и заасфальтировать вместе с ихними хвалеными горами и шашлыками. Ей-богу, дешевле обойдется."
Потом по улице, натужно рыча двигателями и с плеском разбрызгивая жидкую грязь, прокатился БТР. Поверх забора Славин разглядел только пятнистую грязную башню и сидевших на броне солдат – судя по нашивкам, омоновцев. Один из них помахал старшему прапорщику рукой и, надсаживаясь, проорал что-то, чего Олег Ильич все равно не разобрал за ревом двигателей. Славин скорчил пренебрежительную гримасу: эмведешников он не жаловал, и то, что этим рыцарям резиновой дубинки приходилось теперь, рискуя жизнями, отрабатывать свой хлеб не на разгоне безоружных демонстрантов, а здесь, под пулями, вызывало у него чувство, близкое к обыкновенному злорадству.
– Козлы, – послышалось с той стороны, где стоял уцелевший гараж.
Гараж был большой, кирпичный, с очень удобной асфальтированной дорожкой перед широкими железными воротами. При желании в этот гараж можно было загнать тентованную фуру, но теперь помещение, из-за которого, собственно, старший прапорщик Славин и выбрал этот дом для размещения своего хозяйства, использовалось в качестве склада. При складе, как водится, имелся кладовщик – круглоголовый, костлявый и тщедушный, но хитрый, как черт, контрактник по фамилии Гуняев.
Сейчас Гуняев сидел у задней стены гаража, греясь на закатном солнышке. Все, что можно расстегнуть, не рискуя потерять штаны, на нем было расстегнуто, из-под пятнистой “афганки” выглядывал засаленный десантный тельник в голубую полоску, автомата нигде не было видно, а со слюнявой, вечно оттопыренной нижней губы свисал тлеющий чинарик. Беспокойные поросячьи глазки Гуняева были прищурены то ли от избытка хитрости, то ли из-за бьющего в них низкого солнца, и от этого все его рябое лицо казалось сморщенным как печеное яблоко, если только бывают на свете небритые яблоки.
– Козлы, – повторил Гуняев, неторопливо отлепил от губы окурок и длинно сплюнул в грязь. – Они, слышь, Ильич, вчера винный погреб нашли, падлы. Поделитесь, говорю, будьте людьми. Куда вам, в натуре, столько? А они мне, слышь, втирают: да нет там, типа, ни хрена, уксус один… А сами с утряни все в стельку. Так на зачистку бухие и пошли.
– Значит, будут клиенты, – довольно равнодушно откликнулся Славин, щурясь на солнце.
– Запарили эти клиенты, – скривился Гуняев, глубоко затягиваясь своим чинариком. – И что это за служба у нас с тобой, Ильич?
– Не нравится – пиши рапорт, – все так же равнодушно ответил Славин, тоже затягиваясь сигаретой. – На твое место десяток желающих найдется. А ты, блин, порезвишься. Погреба винные поищешь, на зачистки походишь. Медаль, елы, заработаешь. “За взятие Аргунского ущелья”.
– Да ладно тебе, Ильич, – поспешно отработал назад Гуняев. – Чего ты, в натуре? Знаем мы ихние медали. Девять граммов в сердце, вот и все ихние медали. А у меня дома жена, сын – Валеркой звать…
– Знаю, что Валеркой, – проворчал Славин. – И что ты его уже года три в глаза не видел, тоже знаю, – он фыркнул, покрутив толстым носом. – Интересный ты мужик, Гуня. Кто бы еще додумался от алиментов в Чечне прятаться?
– Да ладно, – обиделся Гуняев и, надув щеки, далеко выплюнул окурок. – Эй, Аслан! – обрадованно заорал он, увидев появившегося во дворе чеченца, вооруженного совковой лопатой. – Почему на территории бардак? Бычки валяются, и вообще… А ну, сделай, чтоб красиво!..
Чеченец был плюгавый, худой, до глаз заросший черной с проседью щетиной, одетый в драную кожаную куртку и серые камуфляжные брюки милицейского образца. Ниже брюк красовались грязно-белые шерстяные носки и самые настоящие резиновые галоши, всегда приводившие Славина в состояние немого изумления. Галоши вызывающе сверкали сквозь слой грязи, и Олег Ильич, глядя на них, всякий раз вспоминал о том, что на дворе стоит двухтысячный год. Помнится, в свое время ему пришлось писать в школе сочинение на тему:
"Каким я вижу двухтысячный год”. Эта дата тогда казалась далекой, как конец света, и Олег Славин, никогда не отличавшийся полетом фантазии, написал, что в двухтысячном году все люди на земле будут жить при коммунизме, а работать станут роботы. Роботы представлялись ему в виде железных болванов с круглыми головами и шестидесятиваттными электрическими лампочками вместо глаз. Еще повсюду летали ракеты, похожие на головки артиллерийских снарядов с длинными раздвоенными хвостами.
Славин усмехнулся: насчет ракет он, пожалуй, не ошибся, только это были немного не те ракеты. Что же касается роботов и коммунизма, то тут, пожалуй, надо было подождать еще годиков тысячу, а то и все две. Вот он, робот, стоит посреди двора с лопатой под мышкой, посверкивает глубоко запавшими черными глазами, и не поймешь, что у него в башке. Хоть ты инженера вызывай, честное слово.
Считалось, что Аслан мирный и никогда не был членом, как принято выражаться, незаконных вооруженных формирований. Он имел на руках справку о том, что у него хронический гастрит и плоскостопие, все соседи в один голос утверждали, что ему неизвестно, с какой стороны у автомата приклад, а сам он охотно вызвался помогать русским. Помощи от него было как от козла молока, в гантамировские ополченцы он не годился по состоянию здоровья, и как-то само собой вышло, что Аслан прибился к хозяйству старшего прапорщика Славина – подметал, подносил, помогал Гуняеву и еще двоим подчиненным Олега Ильича грузить гробы и вообще был на подхвате. Он почти все время молчал, и Олег Ильич как-то незаметно утвердился во мнении, что у Аслана не все дома – не так чтобы очень, но все-таки не все. Время от времени ему начинало казаться, что Аслан не придурок, а, наоборот, великий хитрец – гораздо хитрее алиментщика Гуняева, но считать тихого чеченца дурачком было удобнее, и Олег Ильич успокаивался до тех пор, пока в очередной раз не ловил сумрачный, исподлобья взгляд Аслана, в котором полыхал непонятный и оттого страшноватый огонь.
Сейчас этот странный, пугающий взгляд был адресован Гуняеву, но Гуня, при всей своей хитрости не отличавшийся особым умом и тонкостью чувств, ничего не заметил.
– Давай-давай, – начальственным тоном сказал он, – отрабатывай пайку. По тебе, Аслан, следственный изолятор плачет, а ты сидишь тут как у Христа за пазухой и в ус не дуешь.
Аслан погасил полыхавший в глазах холодный огонь и принялся бестолково ковыряться своей неразлучной лопатой в кучах горелых кирпичей, неуклюже переступая обутыми в галоши плоскостопыми ногами. Его выпирающие лопатки хаотично двигались под облупленной кожаной курткой, как поршни какого-то разладившегося механизма, лезвие лопаты громко скрежетало по кирпичам. От этого звука по спине у Славина бегали мурашки.
У исклеванной осколками стены дома стояла сколоченная хитрым Гуняевым из выдранных где-то половых досок скамейка, в данный момент ярко освещенная косыми красными лучами заходящего солнца. Славин присел на нее, задумчиво попыхивая сигаретой. Сегодня на их участке фронта никого не убили, так что работы у его команды не было. Впрочем, напомнил он себе, еще не вечер. Далеко не вечер. Настоящий вечер наступит утром, после ночного “концерта”, когда вынырнувшие словно из-под земли боевики соберут с федеральных войск ежесуточную дань убитыми и ранеными и снова расползутся по своим норам. “А ты? – в который уже раз подумал старший прапорщик, глядя в согнутую спину Аслана. – Ты тоже этим развлекаешься? Ночью стреляешь, а утром помогаешь Гуне укладывать трупы в цинковые гробы и грузить это дело сначала на машину, а потом в самолет… Вряд ли, конечно, хотя я бы не удивился, будь это так."
Буквально позавчера омоновцы обнаружили через два дома от хозяйства старшего прапорщика Славина оборудованную в подвале огневую точку. Там нашли “Калашников” без рожка и снайперскую винтовку. Подвал взорвали к чертям вместе с домом. Старший прапорщик Славин считал, что это пустая трата времени и взрывчатки, но командовал здесь не он, и это обстоятельство его вполне устраивало. Что может быть хуже, чем командовать и нести ответственность в такой дерьмовой ситуации!
Славин снова покосился на Аслана. Чеченец уже перестал ковыряться лопатой в кирпичном завале. Теперь он курил, присев на корточки и глядя себе под ноги с таким видом, словно там было что-то неимоверно интересное. Сейчас он выглядел полным идиотом, но Олег Ильич вдруг ни с того ни с сего припомнил, как неделю назад нечаянно застукал Аслана за очень странным занятием: убогий чеченец о чем-то беседовал с полковником Логиновым, причем беседа, судя по их виду, шла на равных.
Славин снова покосился на Аслана. Чеченец уже перестал ковыряться лопатой в кирпичном завале. Теперь он курил, присев на корточки и глядя себе под ноги с таким видом, словно там было что-то неимоверно интересное. Сейчас он выглядел полным идиотом, но Олег Ильич вдруг ни с того ни с сего припомнил, как неделю назад нечаянно застукал Аслана за очень странным занятием: убогий чеченец о чем-то беседовал с полковником Логиновым, причем беседа, судя по их виду, шла на равных.
О чем они говорили, Славин расслышать не успел, потому что, как только он вошел, собеседники замолчали и Аслан, привычно сгорбившись, зашаркал своими галошами к выходу. С тех пор старшего прапорщика не оставляло неприятное подозрение, что деньги, которые время от времени передавал ему начальник тыла полковник Логинов, на самом деле идут от Аслана или кого-то, кому Аслан на самом деле подчиняется. Это было очень странно. На что, в самом деле, чеченцам могли понадобиться гробы? То есть, гробы, конечно же, требуются всем без исключения, но приобретают их, как правило, пустыми, а тут…
Время от времени полковник Логинов наведывался в хозяйство старшего прапорщика Славина, отдавал короткое распоряжение, совал Олегу Ильичу пару сотен долларов и величественно удаляйся восвояси. Честно говоря, эти визиты случались частенько, и, когда по каким-то неизвестным причинам в них наступал перерыв, Олег Ильич начинал грустить: работа была чепуховая, риска почти никакого, а жиденькая пачка стодолларовых купюр, запрятанная в укромном местечке, постепенно толстела. Конечно, деньгами приходилось делиться с Гуняевым и его приятелем Лыковым, поскольку именно они таскали цинковые ящики, но тут уж деваться было некуда, разве что пристрелить своих подчиненных и ворочать тяжеленные гробы с телами убитых омоновцев и десантников в одиночку.
Процедура была проста: получив приказ, Славин передавал его Гуне, и тот на пару с Лыковым принимался за дело. Вечером они грузили в старенький бортовой УАЗик запаянный, уже готовый к отправке на родину гроб, отвозили его в условленное место, которое указывал полковник Логинов, выгружали его там, а вместо него ставили в кузов точно такую же запаянную жестянку. Что было в гробах, которые привозили Гуняев и Лыков из этих “командировок”, никто из них не знал. Дурак Лыков считал, что таким странным способом полевые командиры выходят из окружения, и даже то обстоятельство, что в запаянном цинковом гробу было нечем дышать, не могло поколебать его уверенности. Он утверждал, что в этих гробах либо полно микроскопических отверстий, незаметных глазу, либо боевики берут с собой баллоны со сжатым кислородом, как аквалангисты. Это был бред собачий, так же как и версия Гуняева, который был уверен, что в гробах басаевские орлы переправляют в Россию оружие и взрывчатку для террористических актов. Старший прапорщик Славин не принимал участия в этих спорах: о чем говорить с дураками? Какой смысл отправлять оружие из Чечни, где его и так не хватает? И потом, подозревать полковника Логинова в подготовке террористических актов было как-то неудобно. Все-таки начальник тыла… Вот контрабанда – дело другое. Олег Ильич был почти уверен, что в цинковых гробах полковник переправляет в Москву какие-то найденные в здешних разоренных местах ценности, а то и что-нибудь из военного имущества: при той должности, которую занимал полковник Логинов, это было бы вполне логично.
В гробы ни Славин, ни его подчиненные не совались. Полковник Логинов был мужчиной серьезным, и ссориться с ним никто не хотел. Оглянуться не успеешь, как окажешься в траншеях, под огнем, или на улице только что отбитого у какого-нибудь Хаттаба селения – с автоматом поперек живота, в бронежилете и опять же под огнем засевших в развалинах снайперов. А то, чего доброго, и под трибунал загремишь – Логинов это организует в два счета. Платил полковник не скупясь, хотя порой Славину начинало казаться, что ему недоплачивают. Так что же теперь – торговаться? С ним, пожалуй, поторгуешься…
Аслан вдруг легко, как завзятый спортсмен, поднялся с корточек, бросил окурок в груду битого кирпича и, подхватив свою лопату, молча удалился в неизвестном направлении. Славин проводил его взглядом, с головой уйдя в свои мысли, и вздрогнул, услышав голос Гуняева:
– Вот клоун! Приплыл, помаячил и уплыл… Прямо тень отца Гамлета. Странный фрукт, да, Ильич?
– Ты поаккуратнее с ним, – все еще глядя в ту сторону, где скрылся чеченец, посоветовал Славин. – Кончай его доставать.
– Да кто ему виноват, если он, чурка с глазами, шуток не понимает? Я же просто подкалываю…
– Смотри, как бы он тебя не подколол. Здесь тебе не Рязань, и шутят тут по-другому. Выйдешь ночью по нужде и не вернешься, вот тебе и все шутки.
Гуняев высморкался в два пальца и, задрав голову, посмотрел в быстро наливающееся темной вечерней синевой небо.
– Да, – сказал он, – здесь тебе не там, это факт.
– Вот именно, – сухо подтвердил Славин и тяжело поднялся со скамейки.
* * *В Пятигорске Слепой первым делом отправился на рынок и без труда обзавелся полным комплектом полевого армейского обмундирования. Этим добром была завешана половина рынка, так что никаких проблем с перевоплощением не возникло. Жуликоватый молодой человек, сидевший за складным столиком рядом с пивным павильоном, продал Глебу кокарду на кепи и набор знаков различия. Он предлагал “для солидности” купить комплект орденов и медалей, но от этого Сиверов отказался, с некоторым трудом подавив в себе желание накостылять молодому человеку по шее. В сущности, злиться на него было не за что: спрос рождает предложение, а в городе, где давным-давно нет никакой приличной работы, каждый выживает как умеет.
Ссыпав звездочки и эмблемы в карман и держа в руке перетянутый портупеей тюк с обмундированием, Глеб покинул рынок. Ему нужно было найти место, где можно было бы не торопясь переодеться, и, кроме того, ему требовался транспорт. Можно было попытаться добраться до места с каким-нибудь военным эшелоном, но тогда ему пришлось бы предъявлять свое удостоверение капитана ФСБ, а делать это ему почему-то не хотелось. Никогда нельзя заранее предугадать, насколько широко разойдется слух о приставшем к эшелону эфэсбэшнике и чьих ушей он в результате достигнет. “Удостоверение – это на самый крайний случай, – твердо решил Глеб. – Пока никто не пытается поставить меня к стенке, документами размахивать нечего. Машину бы мне…"
Видимо, небо услышало его молитвы, потому что, не пройдя и двух кварталов, он увидел припаркованную у тротуара старенькую “ниву” с помятым передним крылом. Белые борта машины потемнели от грязи, сквозь которую кое-где проглядывали рыжие пятна ржавчины, передний бампер бессильно обвис, как оттопыренная губа старой заезженной клячи, но резина на высоких колесах выглядела не слишком изношенной. На забрызганном заднем стекле с внутренней стороны был укреплен написанный от руки плакатик. Неумело выведенные шариковой ручкой огромные печатные буквы складывались в слово “Продам”. Ниже был записан номер телефона, но Глеб решил, что звонить не станет, поскольку водитель сидел за рулем, покуривая в приоткрытую форточку.
Глеб подошел к передней дверце и постучал в стекло. Водитель повернул к нему широкое усатое лицо, немного поморгал глазами, словно пытаясь понять, чего от него хотят, и нерешительно опустил стекло.
– Да?
– Вы действительно продаете эту колымагу? – спросил Глеб.
– Кому колымага, а кому машина, – проворчал водитель. Это был грузный мужчина лет пятидесяти, уже начавший седеть и покрываться морщинами, но еще довольно крепкий с виду. – А ты купить хочешь или просто языком почесать?
– Как получится, – честно сказал Глеб. – Если тележка еще бегает, а цена подходящая, то почему бы и не купить? Мне как раз требуется что-то похожее.
Мужчина за рулем заметно оживился.
– Машина – зверь, – сказал он. – На ней еще ездить и ездить. А цена…
– Да, – сказал Глеб, – что там у нас с ценой?
– Шестьсот.., пятьсот долларов, – поспешно поправился водитель.
– Дешево, – сказал Глеб. – Слишком дешево для машины, которая не разваливается на ходу.
– Деньги нужны до зарезу, – признался хозяин “нивы”. – Пятьсот баксов – капля в море, но все-таки лучше, чем ничего.
– Долги? – с деланным сочувствием спросил Глеб. Финансовые проблемы усача его не волновали.
– Можно сказать и так, – кивнул мужчина. – Понимаешь, парень, сына у меня за Терек увели. Выкуп требуют. Сто тысяч. А где их взять, эти тысячи?
Глеб покачал головой.
– Извини, друг, – сказал он. – Это в корне меняет дело. Только таким макаром ты сто тысяч не наберешь.
– Сам знаю, что не наберу, – безнадежно откликнулся усач. – Одна надежда на армию. Может, отобьют.
– Может быть, – сказал Глеб. – Очень может быть. В конце концов они сошлись на тысяче долларов, потому что Глебу показалось, что усач не врет. Сделку оформили совсем просто: Слепой передал хозяину деньги, получив взамен ключи от машины. Он знал, что старенькая “нива” не прослужит ему долго, и не стал забивать голову всякой чепухой наподобие документов и регистрации. Ему нужны были колеса, и он их получил.