С Ольгой он познакомился, когда комитет комсомола направил ее в его распоряжение для помощи в каком-то трудоемком общественно важном деле — кажется, в подготовке актового зала для очередной встречи факультетских команд КВН. На вид Оля была вполне ничего, крупная шатенка с зеленоватыми глазами и выраженными формами, которые тогда были в моде после сравнительно недавнего триумфа фильма «Колдунья». Эти качества перевесили даже довольно сильный запах барака, который Сергей всегда чутко улавливал, а потому с носителями его почти никогда не общался. Оля была, безусловно, самый настоящий «гегемон». Она и работала лаборанткой на какой-то из не самых важных кафедр. Однако, увлеченный мощными бедрами и немаленькой грудью, отчетливо видными под — неожиданно для «местной» — довольно модным платьем джерси — ну точно Марина Влади! — Сергей все же пригласил ее, когда закончили развешивание юмористических лозунгов и призывов, к себе, в общежитскую комнату. Комендантша на гостей одинокого преподавательского состава вообще смотрела снисходительно, а у Сергея еще были с нею и собственные добрые отношения.
Оля в комнату идти отказалась, чего можно было вообще-то и ожидать от «местной». И на том все должно было бы кончиться, Сергей никогда особенно не настаивал, скорее сам бывал объектом активности. Однако тут на него что-то нашло — он скромнейшим образом испросил разрешения и пошел провожать девушку домой.
Дом ее, в сущности, был деревенской избой с глухим забором. Когда подошли к калитке, Оля неожиданно предложила зайти, выпить чаю. Не понимая, что и зачем он делает, Сергей вежливо поблагодарил и согласился, даже не спросив, дома ли ее родители. На него нашло какое-то оцепенение, откуда-то возникла идиотская мысль «уйти неловко».
Родители, конечно, были дома; отец с очень некрасивым, грубым лицом и неожиданно художественной, голубоватой густой сединой был в старой вязаной кофте, вытянутых тренировочных брюках из шерстяного трикотажа и меховых тапках. По такому своему виду он казался скорее «академиком», чем «местным», но выяснилось, что работает в институте мастером по ремонту электроизмерительных приборов. Руку пожал сильно, но не улыбнулся и снова погрузился в чтение «Советского спорта». Мать, похожая на отца, как будто родная сестра, с таким же грубым лицом и такой же буйной сединой, тоже в вязаной кофте и лыжных штанах, повела себя более любезно — быстро сервировала чай со многими сортами домашнего варенья, конечно, и с одним особенным, из роз, приторным и одновременно горьковатым. Внизу вперевалку передвигались одинаково белые и одинаково толстые низенькие собаки, представленные как «болонки, но здешние».
Сели пить чай, тут отец на минуту оживился. «А? — спросил он, когда Сергей попробовал варенье из роз, и, не дожидаясь ответа, констатировал: — То-то и оно!» За чаем Сергей сидел лицом к удивительно обширным и битком набитым книгами полкам. Там он заметил две полных дореволюционных энциклопедии, Брокгауз-Эфрон и Гранат. Такого — обе вместе — он не видел ни у кого из настоящих «академиков», у которых изредка бывал дома по делам — не торопясь и не поступаясь ни единой гулянкой или институтским вечером, он ведь все же писал докторскую…
Словом, через три месяца Сергей Кузнецов женился на Ольге Шаповаловой, поставил во дворе частного дома свой «запорожец» и занял своей одеждой примерно половину шкафа в комнате жены, сильно потеснив ее немногие платья. Книги его на самодельных стеллажах поместить не удалось, зато удалось купить три чешские прекрасные застекленные полки, которые втиснули в комнату молодых. Комната эта и прежде принадлежала Оле, но в ней не было двери, проем был занавешен гэдээровским гобеленом с озером и оленем. Теперь тесть Георгий Алексеевич за полвоскресенья сколотил из обрезков досок и кусков ДСП вполне приличную дверь, поставил петли и навесил на них свое изделие, обеспечив таким образом изолированную жизнь новой семье. И даже замок в дверь врезал…
Но на ночь дверь приходилось оставлять открытой, потому что собаки, обнаружив непривычную преграду, начинали скулить. И молодожены вели себя тихо, как по отечественной традиции ведут себя все любовные пары, даже живущие в отдельных квартирах. Народный обычай беззвучной барачной любви…
Понемногу Сергей многое узнал и понял про свою новую семью. Иногда ему казалось, что он попал в старинный роман из тех, которые, при всей своей поздно обретенной страсти к чтению, не любил. Прямо какие-то тайны рождения, родовые проклятия и тому подобная чушь, которой в журнале «Юность» совершенно не было места…
Но он быстро отвлекался от этих мыслей и, на ходу кивнув тестю, поблагодарив тещу Варвару Артемьевну за ужин и поцеловав жену — в нос, ему так нравилось, потому что не обязывало ни к чему, — убегал до поздней ночи на какую-нибудь репетицию капустника в Дом ученых, где стал уже, естественно, членом совета… Если не сидел над статьей для институтского сборника или над очередной главой диссертации — тогда в доме устанавливалась мертвая тишина, тесть газетой не шуршал, а теща прекращала всякую кухонную деятельность, отложив ее на утро.
А с девушками все продолжалось, будто ничего и не поменялось.
…Сергей Григорьевич Кузнецов на этом месте воспоминаний задремал, а проснулся от того, что рядом с ним уселся новый пассажир — прежде место у прохода было свободно.
Глава четвертая
Вот что бывает в пригородных автобусах и какие от этого наступают последствия
Сосед на вид был так же немолод, как Кузнецов, и нечисто, по-стариковски, брит, так что островки седой щетины, заметной против света, оставались на щеках и морщинистой шее, вдоль которой протянулись длинные вожжи вислой кожи. Когда он сел, на Сергея Григорьевича сильно повеяло запахом редко мытого и, вероятно, во всех складках опрелого тела. Этим запахом нечистоплотные старики как бы предупреждают окружающих, что скоро будут пахнуть совсем невыносимо, и тогда их, с большими хлопотами, придется зарывать в землю или сжигать — мол, готовьтесь к расходам.
Но на вид сосед был вполне симпатичный, с мягкими, смазанными чертами лица, и даже багровый рыхлый нос — впрочем небольшой, хотя и повисший — не разрушал эту гармонию. Милый такой старичок, а что грязный, так пойдите ж вы в таком возрасте поухаживайте за собой, изогнитесь так, чтобы везде достать мылом и мочалкой, не говоря уж о стрижке ногтей на ногах, вообще акробатическом фокусе, старым людям почти недоступном. От этого ногти на ногах загибаются, врастают в пальцы, под ними скапливается грязь и начинается воспаление… А одежда! Ну-ка, постирайте трусы, и носки, и майки, и кальсоны, и рубахи так часто, чтобы они по сгибам не были бурыми и не пропитывались запахом тела и выделений! Стиралка сломалась и потекла, ремонт стоит дороже, чем новая, склониться до тазика, установленного в ванне, не удается, а от стирки в раковине она забивается, и вода не сходит…
Сам Сергей Григорьевич прилагал огромные усилия, чтобы противостоять всем этим отвратительным приметам одинокой — да хоть бы и не одинокой, об этих проблемах позже — старости. Тратил на это много сил, пыхтел, втягивал живот, чтобы все, подлежащее санитарной обработке, разглядеть, смазывался недорогим индийским кремом, препятствующим тресканию кожи, и в заключение щедро прыскался отечественной туалетной водой для мужчин, ничуть не уступающей всяким французским, только дешевле раз в пять.
Так ведь Сергей Григорьевич был, ни мало ни много, действующий профессор, и к своей сравнительно приличной пенсии прикладывал какую-никакую зарплату, и постоянно выходил на люди — так что и необходимости, и возможности были у него не рядовые стариковские.
А старик, с кряхтеньем опустившийся рядом, судя по безнадежно изношенной форменной теплой куртке с надписью на спине «Облэнергострой» и теплой бейсболке с эмблемой футбольного клуба «Строитель», был отставной работяга, какой-нибудь монтажник или даже сварщик, удаленный от дел начальством в связи с немощью и большой конкуренцией со стороны приезжих.
Сев, старый строитель еще поерзал, удобней вмещаясь в кресло, и, конечно, немедленно заговорил с соседом — видно же, что тоже пенсионер, хотя одет богато. Едва открыл попутчик профессора Кузнецова рот, как к земляному запаху грязи добавился запах сырого мяса, какой бывает от плохого алкоголя, болтающегося в больном желудке. Но деваться было некуда, и Сергей Григорьевич слегка повернул голову, вежливо приблизив ухо к зловонному рту.
Первые же слова, которые он услышал, его насмерть напугали, поскольку он решил, что на фоне неожиданного спазма сосудов головного мозга у него начались психические явления типа галлюцинаций.
— Простите, что, не будучи представлен, — сказал бомжеобразный попутчик с любезной интонацией персонажа старой пьесы, — начинаю разговор. Но обстоятельства вынуждают, Сергей Григорьевич. Через двадцать минут будем на конечной остановке, вы отправитесь читать лекцию по вашему любимому сопромату, а я пойду в свою любимую чебуречную, где сто граммов дурной водки стоят всего пятьдесят рублей…
Сев, старый строитель еще поерзал, удобней вмещаясь в кресло, и, конечно, немедленно заговорил с соседом — видно же, что тоже пенсионер, хотя одет богато. Едва открыл попутчик профессора Кузнецова рот, как к земляному запаху грязи добавился запах сырого мяса, какой бывает от плохого алкоголя, болтающегося в больном желудке. Но деваться было некуда, и Сергей Григорьевич слегка повернул голову, вежливо приблизив ухо к зловонному рту.
Первые же слова, которые он услышал, его насмерть напугали, поскольку он решил, что на фоне неожиданного спазма сосудов головного мозга у него начались психические явления типа галлюцинаций.
— Простите, что, не будучи представлен, — сказал бомжеобразный попутчик с любезной интонацией персонажа старой пьесы, — начинаю разговор. Но обстоятельства вынуждают, Сергей Григорьевич. Через двадцать минут будем на конечной остановке, вы отправитесь читать лекцию по вашему любимому сопромату, а я пойду в свою любимую чебуречную, где сто граммов дурной водки стоят всего пятьдесят рублей…
— Извините, не понимаю, о чем вы, какие обстоятельства, — Кузнецов заворочался в тесноте, с трудом доставая из кармана дубленки коробочку, где должен быть капотен от давления, — и ваша речь…
— А вы, уважаемый профессор, не придавайте значения внешнему, — перебил старый оборванец, — и даже не совсем внешнему, — тут он милейшим образом улыбнулся и, открыв рот с тремя разрозненными зубами, заслонил выдох ладонью с черными ногтями. — И о давлении не беспокойтесь, нормальное у вас давление для ваших лет, сто сорок на восемьдесят пять, позавчера в академической поликлинике измеряли… Последнее, от чего хочу предостеречь: как всякий мало-мальски культурный человек, вы сейчас вспомните удивительно популярный роман писателя Булгакова. «О, как я угадал!..» Да? Так вот: поверьте, я не Коровьев и никого и ничего из этого прекрасного, но, на мой вкус, легкомысленного сочинения в действительной жизни и нашей истории не появлялось и не появится. А хоть бы и появилось… Что, запрещено, что ли? Я же… ну, может, слышали такое выражение, если хотя бы раз смотрели американский полицейский фильм… нет?.. в общем, это называется «работаю под прикрытием», играю роль… Согласитесь, роль удобная: никакого интереса и опасения господин вроде меня вызвать не может. Только держался бы на обонятельно безопасном расстоянии, да? Словом, вот…
Тут он выдернул откуда-то из куртки красную продолговатую книжечку с золотым гербом, в которой любой, даже молодой и не сильно пуганый гражданин нашей страны, сразу распознает Удостоверение, именно так, с большой буквы. Вот уж почти двадцать пять лет прошло, а все вздрагиваем… Бомж удостоверение на миг распахнул, Сергей Григорьевич успел прочесть «полковник» и «ФСБ». Так и есть, подумал Кузнецов, дожил. Удостоверение в секунду само сложилось и исчезло, а полковник улыбнулся вполне нормальной, любезной улыбкой приличного человека.
— Если не запомнили, представлюсь устно: Петр Иванович Михайлов, — назвался он. — Возможно также обращение Петр или даже Петя — мы ведь, если не ошибаюсь, ровесники. И меня тоже сослуживцы, прямо скажем, пожалели, не турнули в отставку, хотя давно пора. Вот и служим мы, ну, скажем так, Родине, каждый, как еще может, да, Сергей Григорьевич?
Кузнецов молча пожал плечами. В голове стоял звон, болел затылок. Мало ли, что вчера было нормальное давление… Черт возьми, откуда он это знает? Следят, что ли?!.. В таком состоянии только лекцию читать, студенты сразу заметят и устроят свинский шум…
Автобус тем временем уж подкатил к конечной, затормозил, слегка оттопырив в сторону тяжелый зад, двери зашипели…
Главный учебный корпус и перед ним памятник головастому и носатому основателю института стояли через площадь, ее предстояло перейти, а голова кружилась, и надо было взять себя в руки, сосредоточиться… Однако первое, что заметил Сергей Григорьевич на этот раз, выйдя из автобуса, была никогда им прежде не замечавшаяся фанерная забегаловка с крупной надписью «Чебуречная» над дверью. Заведение было как бы пристроено к стеклянно-пластиковому навесу остановки и сводило на нет всю его современность и аккуратность.
— Итак, будем считать, что познакомились, — сказал все невыносимей благоухающий полковник Михайлов. — И до следующей встречи, Сергей Григорьевич, тогда и поговорим конкретно о нашем деле. А сейчас вы полкрупинки нитроглицерина рассосите, рисковать-то не надо. Ну, кланяюсь…
Преодолев площадь и придя на кафедру — до лекции оставалось еще минут двадцать, — Сергей Григорьевич без всякого стеснения прилег на старый кожаный диван, скинув с него какие-то папки. Коллеги немедленно засуетились, начали вызывать скорую, но он категорически эту несколько наигранную суету прекратил, твердо сказав, что полежит спокойно четверть часа и пойдет на лекцию. Принял все же полтаблетки капотена…
И крепко заснул. Лекцию вместо него прочесть было некому, и ее просто отменили. Студенты с грохотом и воплями обрушились по лестнице к выходу, а он спал.
Конечно, полноценным сном назвать это нельзя было, Кузнецов находился в как бы легком забытьи, но все слышал — и как шумели в коридоре студенты; и как приглушенно, будто уже при покойнике, разговаривали преподаватели; и как завкафедрой велел кому-нибудь из них, кто на машине, отвезти старика (то есть меня, понял Кузнецов) домой, а уж оттуда вызвать скорую и подождать, пока врач решит, госпитализировать или так пусть полежит. Когда же дед (опять я, подумал Кузнецов) очнется, сообщить, что ему оформляют академический отпуск на семестр, чтобы отдохнул и ни о чем не волновался, а насчет денег он, завкафедрой, с проректором договорится…
Неплохой оказался парень этот завкафедрой, хотя взялся неизвестно откуда пять лет назад, докторскую его найти не удавалось никакими силами ни в одной библиотеке, и лекционной нагрузки у него почти не было, а те лекции, что читал, легко определялись даже студентами как пересказ популярного учебника… Звали его Руслан Эдуардович.
А Сергей Григорьевич все лежал на холодном кожаном диване в помещении кафедры и дремал.
Потом брел по коридорам института, поддерживаемый двумя ассистентами, раздвигавшими студенческое месиво.
Потом ехал, полулежа на заднем сиденье чьей-то машины и слегка сползая с этого скользкого сиденья на ухабах.
Потом лежал в своей постели одетый, а ассистент — кажется, по имени Максим — стоял у двери и оттуда осматривал кабинет, книги, кипы старых ежегодников.
Потом вошли мужчина и женщина в одинаковых толстых синих куртках и штанах, с двумя металлическими ящичками в руках. Сергею Григорьевичу помогли раздеться, что его очень смутило, померили давление, потом долго возились с холодными и все время отклеивающимися от заросшей седым волосом груди кружочками кардиографа, потом сделали неприятный, горячий укол в вену… Наконец все успокоились, ассистент Максим исчез, сказав что-то об оплате отпуска, а двое в синих куртках помогли Кузнецову опять одеться, найти всякие мелочи вроде зубной щетки, сложить их в пластиковый пакет и сойти к их кургузому бело-красному автобусу, в котором пришлось ехать, лежа на носилках, — другого места для него не оказалось…
И все это время он не то чтобы спал, но дремал, иногда и совсем выключаясь.
И видел длинный сон про себя.
Сон этот удивительнейшим образом начался точно с того места, до которого успел он вспомнить свою биографию сегодня утром, по дороге в институт.
Глава пятая
Сон больного
Примерно через два года семейной жизни Сергея и Ольги Кузнецовых жизнь эта стала однообразной настолько, что можно было подумать, будто они женаты по крайней мере лет десять.
Сергей Ольгу не то чтобы любил — его отношения к женщинам вообще никак нельзя было описать этим словом, — но испытывал к ней сильную, ровную и, если можно так выразиться, безотказную страсть. Это значило, что как только они оставались в закрытом помещении — в своей комнате родительского дома Шаповаловых; в фанерном домике институтского пансионата на Азовском море, где они проводили по крайней мере месяц из длинного преподавательского отпуска Сергея; в купе дорогого вагона СВ, билеты в который, при жестком осуждении мотовства со стороны Георгия Алексеевича и Варвары Артемьевны, потому и брались, что купе было двухместное; или даже в большой темной комнате, в которой их оставлял ночевать после долгой гулянки приятель, живший на другом конце области, причем в этой же комнате спала на полу еще одна пара, — Сергей немедленно и без всякой подготовки удовлетворял свое желание. Он придавал Ольге более или менее удобную в этих обстоятельствах позу и через минуту-две однообразных и очень энергичных движений достигал желаемого, успокаивался, а еще через минуту крепко засыпал — поскольку очень часто бывал в это время не вполне трезв. Единственное ограничение, которому он привык подчиняться, — соблюдение тишины в любой момент ввиду абсолютной звукопроводимости всех стен, которые окружали их жизнь, а то и присутствия в помещении посторонних. Так что он почти беззвучно хрипел, будто во сне, вот и все, а Ольга и вовсе не издавала ни звука, только если приложить ухо к ее груди можно было иногда услышать тонкий писк, будто где-то далеко плакал потерявшийся щенок. Но Сергей никогда уха к груди Ольги не прикладывал, ему это было совершенно ни к чему.