— Так что не подведи, Кулибин. К первому августа. Не дойдет автопоезд до цели, не возьмем Перевал. Тогда уж только по морозу, а мне секир-башка гарантирована.
— Понял. Будет сделано, — ответил Илья, разглядывая чертежи.
Однако начальник СМП для верности повторил еще раз все с самого начала. Илья завелся:
— Да что ты заладил! Первое августа, первое августа… Делать там нечего до первого августа. Честно! Пять дней еще загорать будем. Да рыбку дергать от безделья. Или ты мою братву не знаешь? На спор, куль рыбки навялим? Честно! — Начальник СМП Деев ошарашенно примолк. Он знал Илью как парня делового и такой пассаж услышал от него впервые.
К тому же оба понимали: мостик через Ою хотя и не шедевр строительной техники, а поработать придется, культурным досугом и не пахнет. Конечно, в конце концов они договорились бы, мужчины и не такие проблемы решают, но, услышав про куль вяленой рыбки, Юлька дернула Илью за рукав:
— Плюнь, Илюша!
Илья посмотрел на нее, на Деева, сообразил, что сморозил ерунду, но плевать в помещении не стал, машинально повторил:
— Так, значит, к первому августа, — и вышел.
Юлька повисла на его руке.
— Плюнь, Илюша, через левое плечо, ну что тебе стоит! Ради меня, Илюша! Нельзя же с таким настроением начинать дело! — Хотя она говорила в шутейном тоне, Илья очень хорошо понял, каким индюком и фанфароном выглядел перед начальством, коли уж обычно невозмутимая Юлька разволновалась… — Ну, пожалуйста, умоляю тебя, Илюшенька!
— Брось, Юлька… ну о чем речь? Что доброе, а то… такие пустяки… две русловые опоры… Честно, не узнаю тебя: передовая девушка — и предрассудки, суеверия, сглаз, чох и черный кот…
— Илья, плюнь! — уже всерьез потребовала Юлька.
Наехал принцип на принцип. А тут еще, как назло, распахнулось окно вагончика, и Деев в седьмой раз напомнил: — Так учти, Кулибин, к первому августа! Запорешь — вся Трасса в тебя упрется.
— Тьфу! — плюнул раздосадованный Илья. Но это был совсем не тот спасительный плевок через левое плечо, о котором молила Юлька.
Разумеется, столь многообещающее начало не сулило ничего доброго.
* * *Однако все складывалось как нельзя лучше.
За два дня отряд благополучно преодолел сорок семь километров таежного целика: топи, гари, чащобу, глубокие распадки, каменистые осыпи — и ни разу не остановился для ремонта.
На место прибыли под вечер. По первому впечатлению Оя показалось вовсе несерьезной речушкой. Прыгающий с камня на камень озорной ручей. Сплошной перекат, багрово бликующий в лучах закатного солнца. Самая глубинка — по пояс.
Сколько таких безвестных речушек миновали они на пути! Неужто эта серьезнее?
Усатик немедля разделся, с ходу плюхнулся в глубину и завопил:
— О, я тону!
Но Илья холодным взглядом, точно нивелиром, окинул широкое русловище, тут и там хранившее следы разгула мощных паводков, и сказал тоном, раз и навсегда отрезающим всякое легкомыслие по отношению к Ое, мосту и работе:
— Она еще заставит себя уважать, Оя. Сычев и Пирожков, со мной на рекогносцировку! Остальные в распоряжение Юльки — оборудовать табор. Завтра приступаем в семь-ноль.
Видно, искупал свое прежнее легкомыслие.
Они ушли. Юлька осталась одна на берегу этой Ои, о которой прежде слышать не слышала, теперь же их пути пересеклись, и кто знает, может, в будущем она станет вспоминать Ою как самую счастливую пору юности. Юлька огляделась.
На противоположном берегу штабелями громоздился лес, подготовленный для строительства моста, — откряжеванный, ошкуренный, даже, похоже, отсортированный. А дальше лежал как попало — накатом и вразброс…
И вдруг она точно прозрела. На том берегу прямо перед нею начиналась просека — прообраз будущей Трассы. Не с неба же свалились штабеля, хоть небольшой участок, но всетаки именно Трассу рубили прошлогодние лесорубы.
Просека начиналась как поле, отвоеванное у тайги, разве что не раскорчеванное, не распаханное, уходила вдаль, раздвигая плечами сосняки, и, суживаясь в перспективе, все настырнее вгрызалась в густую синь тайги, как бы рассекала ее надвое — первая борозда будущего в этом глухом краю. Стремительным клином стратегического наступления просека врезалась в двугорбую сопочку на горизонте и терялась в ней, точно уходила в грядущее, в двадцать первый век…
За спиной заурчали бульдозеры, и Юлька сбежала к воде умыться. Звонко прыгающие по камушкам струйки оказались ледяными.
Ребята оттянули к опушке леса три вагончика бригады и сгрудили их на симпатичной полянке, соорудили кострище, стол, брезентовый навес для поварихи, наготовили дров и натаскали воды. Пока допревала каша, Усатик бренчал на гитаре, развлекая «наших милых дам». Федя и Арканя за полчаса, кинув на паута, ухитрились изловить для «наших милых дам» полтора десятка серебристых рыбешек неизвестной породы, по определению самих рыбаков — «взрослых малявок». А перед ужином заявился Валька Сыч — верен же себе человек! — с неохватным ворохом огненных жарков. Юльке новый табор понравился: наконец-то она стала полноправной хозяйкой в отряде.
После ужина Илья притормозил гитару, достал блокнот и Ознакомил бригаду с календарем строительства. Вечером третьего дня каждое звено предъявляет к сдаче береговую опору, шестого дня — русловую, восьмого — прогоны, десятого — настил. Одиннадцатый день — подходы, перила и недоделки. Двенадцатый — баня, бритье, стирка, рыбалка, он же резерв главного командования. Тринадцатый, то есть первое августа, — встреча автопоезда, подписание акта, торжественный митинг и товарищеский банкет.
Звеньевые Сычев и Пирожков высказались в том смысле, что график реальный, но прохладцы не потерпит (Юлька вела протокол). Кроме того, Пирожков высказался в том смысле, что крутой левый берег куда как потруднее правого, кому он достанется, тот попадет явно в проигрышное положение — какое уж тут соревнование! Бригадир дал разъяснение — кидайте жребий: кому достанется левый, в то звено он переходит в качестве Ваньки на подхвате. Звеньевые единодушно согласились.
Арканя по традиции высказался в том смысле, что работа предстоит ответственная и физически изнурительная, требующая соответствующего питания, что, в свою очередь, потребует от уважаемой поварихи известного мужества и напряжения всех сил.
До двенадцати бригада горланила у костра старинные романсы «по заявкам наших милых дам», но Юлька не слушала, незаметно ускользнула в свой вагончик и тут же провалилась в сон, потому что к шести тридцати должна была обеспечить мостостроителям горячий, вкусный и калорийный завтрак.
* * *И застучали на берегу топоры — вразнобой, вперестук, наперегонки. И им подпевали, захлебываясь, пилы, поддакивали скороговоркой бульдозеры, подвизгивала лебедка. Кувалда стучала глухо, если по дереву, звонко, если по металлу. Дрель жужжала рассерженным шмелем. «И-о-али!» — доносило протяжный вскрик. Это Пирожков командовал: «Еще взяли!» Сыч не командовал, не умел. Илья тем более отродясь голоса не повышал.
Без десяти двенадцать строительная разноголосица обрывалась, и Юлька накрывала на стол. Парни являлись уже умытые, взбудораженные, до крайнего допустимого предела голодные и без лишних слов наваливались на еду. А Юлька стояла за их спинами, дородная, чинная, хлебосольная, и, сложа руки на груди, ревностно следила, как они едят, нравится ли, все ли в порядке, чтобы, упаси бог, не опоздать с добавкой, подкинуть хлеба, подлить чаю.
Юлька, стряпуха уже со стажем, на один аппетит научилась не полагаться, не доводить до того рокового момента, когда все та. же каша, которая и вчера, и позавчера, и десять дней назад была «пальчики оближешь», вдруг вместе с миской летит в изумленную физиономию поварихи. И она вдобавок к тому скромному запасу, который всегда имела сверх официальной накладной, облазила и обшарила округу в поисках дикорастущего подспорья к меню — вспомнила детство, когда каждое лето гостила у деда и бегала с деревенскими ребятишками в лес, принося вечером беремя черемши и дикого лука. Вот и здесь в тенистой излучине реки нарвала она охапку духовитой сочной черемши, сколько могла унести, явно сверх реальных нужд.
Зеленый таежный борщ. Как его хвалили, как поглощали, как тянулись за добавкой! Впервые не хватило бака, и поварихе ложки хлебнуть не осталось. Но этот простительный количественный просчет настолько компенсировался обилием самых искренних и восторженных комплиментов, что непривычная к такому Юлька раскраснелась, расчувствовалась и до того похорошела, что даже Илья глянул на нее по-особому, а Сыч тот взгляд перехватил и еще более помрачнел. Юлька же, разливая типовой вишневый кисель, подумала с затаенной гордостью, что профессию ей Трасса выбрала правильную: иной истинной красавице, где-нибудь в конторе сидящей, во всю жизнь не выпадает столько комплиментов, сколько самой невидной поварихе за один только удачно собранный супчик.
А когда перемыла посуду и вышла из вагончика, парни вместо обычного перекура, как один, примостились вокруг ее впрок припасенной черемши, дергали из мешка пучками, тыкали в миску с солью и смачно жевали, изредка пощипывая зачерствевший каравай.
Дела, судя по всему, шли по графику. Весь берег был устелен свежей щепой, обрубками и обрезками дерева, пахло рекой, сосновой смолой и скипидаром, оба береговых невысоких устоя уже стояли на законных своих местах, как два бруска свеженького сливочного масла, а у самой воды вздымались примерно десятым-двенадцатым венцом трудные русловые опоры, быки, важнейшая и капризнейшая часть любого моста. Ей, уже чуть поднаторевшей в автодорожном мостостроении, бросилось в глаза, как по-разному делают одно и то же дело два звена, два берега. Если Пирожков на этом берегу суетился и покрикивал, когда вздымали наверх здоровенное бревно, то на левом, где в компенсацию «за трудность» работал Илья, звеньевой Валька Сыч молча и азартно рубил угол, оседлавши ярус, а бревна наверх не поднимали, а закатывали, благо берег был рядом.
Легонько, словно макаронину, Илья подталкивал бревно ножом бульдозера, и оно скользило по салазкам и мирно опускалось на уготованное ему место в срубе. Ох уж этот Илюха, механик-самоучка, не случайно прозванный Кулибиным, вечно он что-нибудь придумает!
Естественно, по случаю ее появления все оторвались от работы, посыпались шуточки, пришли в движение языки, а топоры и пилы примолкли, и она заметила, как нахмурился Илья и в мальчишечьей улыбке до ушей расплылся Валька Сыч.
— Вот уж голь на выдумки хитра, — похватила Юлька сычевское звено, ни к кому персонально не обращаясь. — Приспособили бульдозер вместо крана и глазом не моргнут.
— Понадобится — и заместо швейной машины присобачим, — тряхнул цыганским чубом с верхотуры Сыч.
— А левый берег чего же опыт не перенимает? — наивно полюбопытствовала Юлька.
— Одного опыта мало, — угрюмо ответил Пирожков. — Нужно, чтобы берег был под рукой.
— И голова, как у Кулибина, — самокритично добавил Усатик, — а у нас не имеется.
И все наперебой принялись нахваливать Илью, какой он мастер и умелец, какой мастак на изобретения, какие у него золотые руки и светлая голова. А Илья усмехнулся: — Вот поставим мост дугой, тогда и хвалите!
Тут начался прямо-таки фестиваль сатиры и юмора, все ведь не только плотники, бульдозеристы, вальщики и штукатуры, все еще остряки-самоучки седьмого разряда. Куда там радиопередаче «Опять двадцать пять»!
— Топором тесать — это вам не язык чесать…
— Тоже мне, работнички: что ни руб — гони рупь!..
— Строим мост от дороги за семь верст…
— Наш Илья мастер трефовой масти…
— Мастерство — это у стариков. У нас в лучшем случае навык да сноровка, — сказал Илья, чтобы остановить этот фонтан остроумия. — А ну, передовики, не отвлекаться! — Подошел к Юльке вплотную и шепнул так ласково, как, наверное, он один умеет: — Ты, Литвинова, мне график срываешь. Очень тебя прошу больше сюда не являться. И обаяние свое здесь не демонстрировать. Займись кухней — там ты царица!
* * *В Усть-Борск она приехала весной, в конце апреля, когда еще снег синел по теневым склонам сопок и на реке, когда просека лишь чуть потревожила тайгу, так и не убежав за горизонт, и когда первые отряды десантников только формировались.
Они почти всем курсом дошкольного педагогического поднялись на крыло — двадцать шесть девушек. Дома ахнули: куда же ты, дурочка, до диплома пустяки осталось, кому ты там нужна без профессии? Но они хотели «нюхнуть настоящей жизни»..
Удивительный это был май в Усть-Борске.
Старое деревянное село с действующей церковкой семнадцатого века, с дощатыми тротуарами и откормленными лайками, флегматично возлежащими посреди улицы, с бесконечными поленницами заготовленных впрок, на столетие вперед, дров, вдруг превратилось в столицу и «стартовую установку» гремящей на всю страну Трассы. За околицей и по огородам как грибы, росли палатки и сборные дома различных служб; сотрясающие округу бульдозеры заполнили тесные улочки; поверх крыш проплывали кабины красных самосвалов; а над пойменным лугом взметнулась полосатая «колбаса» аэродрома. Трещали от тесноты добротные пятистенки Усть-Борска; энтузиазм, песни, воодушевление, радиопереговоры, смех выплеснулись из помещений и растеклись по округе.
Весь месяц почти круглосуточно в бывшем сельсовете, в амбарах, палатках и щитовках формировались отряды, увязывались проекты, утрясались и срезались сметы, заседал комитет комсомола, давали рекомендации научные экспедиции, инспектировали представители министерств, обследовали, выслушивали и выстукивали будущих десантников медицинские комиссии, наседали журналисты и выколачивали вертолеты фотокорреспонденты. А каждую субботу в тесном клубе, по-допотопному рубленном «в угол», игралось десяток комсомольских свадеб.
Да и то потому лишь десяток, что Усть-Борский прокат сплоховал с запасом белых свадебных платьев. И каждое воскресенье в том же клубе с оркестром провожали на Трассу дватри десанта, самостоятельных отряда от десяти до ста человек, выбрасываемых на реки, туннели и будущие станции. Так что в этой атмосфере за май, за один май, наполовину подтаяли курсы автокрановщиц. Все, кто был посмазливее да побойчее, улетели в десанты вместе с молодыми мужьями — поварихами, подсобницами, учетчицами. А не улетевшие поглядывали друг на дружку растерянно: кого, мол, завтра недосчитаемся? И настороженно: кому же из нас, девоньки, суждено остаться последней?
Юлька была не дурнушкой, не мямлей, не занудой. Разве что в очках. Зато васильковые глаза, в которые только глянь… и золотистых волос копна… и фигурка что надо. Вот бы поразбитнее ей быть, неулыбчивей, позадирисгей, а она больно серьезная уродилась. Словом, не из самых видных была Юлька и там, у себя в педучилище, и здесь, на ускоренных курсах.
Но ведь и не из последних же! Тем не менее ряды автокрановщиц катастрофически редели, а Юльку все же еще никто не заметил и не отметил вниманием. Уж не ей ли суждено в одиночку слушать последнюю лекцию?
И вдруг! Вдруг посреди занятий заявляется Илья… то есть тогда она еще не знала, что это Илья… заявляется ладный такой, сухощавый и чистенький парнюга, волосы ершиком — сразу видно, головастый, целеустремленный и себя очень уважающий, отодвигает инструктора по автокранам и говорит:
— Товарищи девушки, срочно нужна повариха. Завтра уже в десант. Работа трудная, отряд особый — мостоотряд. Но в обиду не дадим, честно. Есть желающая? «*H — Есть, — пискнула Юлька, потому что горло перехватило и глаза затянуло внезапными слезами. То ли судьба ткнула в него пальцем, то ли сердце подсказало: твой!
— Как фамилия? — раскрыл блокнот Илья.
— Литвинова.
— Собирайся, Литвинова. В управлении спросишь Кулемина.
В брезентовой своей робе явилась она в управление, спросила Кулемина, Никто такого не знал. Подождала, потолкалась в толпе, присмотрелась, определила, у кого что следует спрашивать, — нет, Кулемина среди командиров отрядов не числилось. В ней закипели слезы. Неужто обманул, разыграл? И тут из толчеи курток, роб и беретов вывернулся Илья и вежливо набросился на нее:
— Ты где же пропадаешь, Литвинова? Битый час ищу!
Она объяснила. Он огорчился.
— Вот влдишь, даже по фамилии не знают, Кулибин да Кулибин. Механик-самоучка! Раз без зарплаты оставили, на Кулибина выписали. Честно! — И тут же присмотрелся к ней, будто впервые увидел, — пристально, заинтересованно. — Ну-ка, ну-ка, сними очки.
Юлька сняла и полыхнула на него застенчивой близорукой синевой. До этой минуты лишь она знала, какой может быть хорошенькой. Иногда. И не для всех — для одного.
Илья помолчал, ошарашенный, пробормотал:
— Промахнулся я с тобой, Литвинова, перессоришь ты мне отряд.
В этот вечер они долго пели у костра, причем, словно сговорившись, исключительно про любовь. Юлька чувствовала плечо Ильи и даже думать забыла про усталость, про сон, про завтрашний калорийный завтрак. А потом танцевали, и ей как «нашим милым дамам» туго пришлось, потому что никого нельзя было обидеть отказом.
Лишь на минутку очутились они с Ильей вдвоем под покровом близко подступившего к табору ельника, откуда костер смотрелся тлеющим красным угольком. Илья бережно обнял ее за плечи.
Это было второе их свидание. И вдруг Илья обнял ее и прошептал:
— Юлька… Вот погоди, закончим Трассу…
— Ты с ума сошел! Это же шесть лет! — несмело возразила она.
— Не могу дезертировать с Трассы, — трезво разъяснил Илья. — Даже вот так… в семейную жизнь. Честно. Построим, тогда уж…
— Ты с ума сошел, — пискнула она, чувствуя, что ее возносит за облака. — Вот построим мост, тогда…