Рио-де-Бобдениро. Щедрый ломоть сознания. Идеальное перо при тоске и одиночестве. Оно дает путешественнику насладиться подборкой снов мистера Бобдениро. Бог его знает, кем он там был; кто говорит, реально живший убежденный убийца, отправивший на тот свет больше пятнадцати человек. Другие говорят, он был кинозвездой (кино – это то, что люди принимали до изобретения вирта). Опять же еще говорят, что он был настоящим маменьким сынком, даже из родительского дома сумел уйти только через дверь снов. Как бы то ни было, сны у него были жестокими и тошнотворными. Людям нравилось подключаться к его видениям, ненадолго поселяться в его сознании. Ненависть приветствуется. Любовь под запретом. Вирткоп Томми Голубь летел в псевдоперо под названием «Охотник на оленей», распутывать зацепку. На улице появились пиратские «бобдениры», продаются по сниженной цене, сдобренные экстранасилием, и менеджеры уже оплакивают недополученную прибыль. Другая копработа Томми Голубя – находить и вытаскивать обмененных невиновных. Каждый раз, когда виртварь нелегально проникала в Реал, кто-то другой, кто-то случайный, а следовательно, невиновный должен был занять ее место в снах. Этот принцип назывался законом обмена Хобарт, потому что два человека или объекта, участвующих в обмене, должны были быть одинаковой ценности. Небольшой разброс допускался, если он оставался в пределах постоянной Хобарт. Хобарт была первооткрывателем Вирта, и она добавила этот закон, чтобы поддержать баланс между сном и реальностью. Том сейчас занимался пятью пропавшими невиновными, которые «исчезли», но самым интересным из них был девятилетний Брайан Ласточка, потому что у него была самая высокая хобартианова ценность. Том почувствовал тяжелое присутствие Вирта в опустевшей спальне мальчика, оно тянуло на 9,98 по шкале Хобарт. Сам Том весил 9,99, так что выходило, через обмен прошло что-то очень мощное. В те дни двери между двумя мирами еле держались, а стены теряли стабильность. Раньше, бывало, случался один обмен в пять лет. Сейчас выходил скорее один в месяц. Похоже, Манчестер стал очень тонкой пленкой между Виртом и Реалом. Может, потому, что мисс Хобарт придумывала здесь перья Вирта. В любом случае, у Томми Голубя было поганое ощущение, что если исчезнет стена в Манчестере, процесс охватит всю страну. Голубь бросил все дела, разыскивая пропавших людей, но этот паренек Ласточка был хуже всех. До сих пор никаких зацепок, только перьевые намеки то здесь, то там. И это была еще одна причина, по которой Томми Голубь выискивал Рио-де-Бобдениро; следы нарушений в Вирте обычно свидетельствовали об ослабевшей двери.
Вариация Бобдениро «Охотник на оленей» была основана на Вьетнамской войне, и Том приземлился в сознании вьетконговского офицера, заставляющего Бобдениро и его соактера играть в русскую рулетку на вылет. Бобдениро убедил гуков зарядить в пистолет три пули. Два пустых патронника уже отщелкали; настало время поражать, смеяться и строить рожи, а потом отвести ствол от своей головы, в лоб офицеру, в которого как раз заглянул Томми Голубь. Теперь Том ждал, что в любой момент ему вышибут мозги: пистолет уже двигался (со скоростью света, согласно сценарию) в его сторону. Но потом мерцание слева, зеленое мерцание, желтые искры…
Аааааааааапппччччхххииииииии!
Бобдениро чихает. Промах. Томми Голубь, заправленный игрой, тянется к собственному пистолету, стреляет. Голова Бобдениро взрывается. Остальные гуки валят соактера. В замедленной съемке – волны пороха и крови. Два популярных вирт-актера лежат неопрятными кучами. Гуки не знают, что делать дальше; раньше всегда получалось по-другому. К этому моменту они всегда уже мертвы. Они похожи на призраков, в их движениях нет смысла. Томми Голубь, внутри головы главного гука, не может поверить в то, что только что сделал; он убил Бобдениро во всемирно известной сцене с русской рулеткой! Виртуальное святотатство. Удар по системе. Крылья Тома наливаются тяжестью.
Гуки направляют оружие друг на друга, в массовом порыве к сокращению рабочих мест. Цель их жизни – умереть от рук звезд – покинула их. Все, на что они теперь способны, – переубивать друг друга, имитируя классическую развязку, и чихать во время стрельбы.
Томми Голубь чувствует, как пуля товарища входит в его сердце, но он уже выскакивает, вырывается в Реал. Где законы работают. Его крылья тяжелы, тяжелы, ужасно тяжелы; всего его вирт-знания едва хватает, чтобы оторваться от земли, от схлопывающегося сознания гука. Пуля убивает его. Последний рывок…
Прорвался. Назад в отделение манчестерской полиции, Рио-де-Бобдениро выползает из его сознания – тяжело дышать, хрипеть, возвращаться в плоть.
Том чувствует, что законы нарушены, но только не пиратами. Все гораздо опаснее. Он знает, что чихание – вирусное вторжение, нечто, чего не было в оригинальной программе игры. И исходит оно от желто-зеленого мерцания, которое он заметил на вирт-стенах. Там была точка инфильтрации, и Тому придется разобраться с этой дырой. Копы вокруг него, настоящие плотские копы, тоже чихают, совсем как в игре. Цветы прорастают через крошечные трещинки, в стенах отделения. Копы поливают цветы микробами. Томми Голубь знает об аллергии всё; знает также, как эксперты предсказывают урожайный год. Он знает, что дорожная полиция жалуется на цветы, прорастающие сквозь дорожные покрытия, что это вызывает кучу пробок.
«Господи Боже, аллергия уже добралась до Вирта. Вирус обосновался и там. На что нам теперь надеяться?»
А потом Томми Голубь опять чихает, на этот раз в Реале.
Аааааааааааапппчччхххиииииииииииии!
Ему надо возвращаться в Рио. Надо найти этот прорыв.
Голоса сотен псов сливаются в подвывающий хор. Чихающая, лающая молитва за хорошего парня, помесь пса и человека. Стая соболезнующих псов стоит на задних лапах, ровными рядами по всему Южному кладбищу. Статуи каменных собак то тут, то там, среди более привычных могильных камней.
Похороны Койота. Хороший выдался денек. Солнце плещется на могилах, укутанных мутировавшими побегами самых изумительных цветов. Оплакать Койота пришли из самых дальних уголков манчестерской карты, потому что этого вольного пca-таксиста знали на улицах – и как пса, и как таксиста.
Шел второй день дела «Цветов Зла». В активе два тела: одно – полупса, второе – зомби. Большие копы аккуратно закрыли дело. Но я, Сивилла Джонс, теневой коп, я не могла прекратить поиск. Кроме того – безумно взметнувшееся содержание пыльцы, больше 500 гранул на кубометр по утреннему сообщению. Весь город чихал, и газеты требовали лекарства.
Гамбо Йо-Йо призывал людей вооружаться против цветов и полицейских. В своих передачах он в пику копам устроил охоту на убийцу, подкалывая Крекера с его дешевой фишкой про зомби-убийцу. Этот пират ушел дальше меня, и это меня злило. Но несмотря ни на что, дело рассыпалось. Крекер поставил Зеро на новое дело. Я запросила Колумба загрузить мне фотографию Боды; в ответ – отказ. Но это «дело цветов» разъедало мою Тень. Я вновь и вновь видела вспышки зеленых взрывов, которые поймала в головах Койота и зомби. А чего стоили цветы, растущие по всему городу… Определенно, тут была связь. Но какая? И ниточка к Боде, которую копы упорно отрицали. Имя Боды, пойманное в голове умирающего таксопса, убитого цветами. Цветы, цветы, цветы. Моя Тень расцветала и зацветала. Что случилось с цветами? И что это значит? Как цветы могут приносить проблемы? Я работала одна, странный союзник Гамбо; если копы спят, охраняй себя сам. И вот я неофициально пришла на похороны Койота.
Мне было страшно. Меня пугали все эти кошмарные псоглавцы и сукодевки. Огромная толпа выла-причитала, оплакивая утрату. Мою Тень обтягивал страх, хлопья дыма тянули царапины по коже, псы с сердитым сопением втягивали ноздрями запах копа и запах тени. Там были все сочетания. Не слишком много чистых людей и чистых псов, зато сотни безумных помесей-мутантов. По большей части злобные твари – челюсти пса на человеческом лице, побеги человечности отблескивают на морде, поросшей шерстью. Даже теперь, с расстояния в сто шестнадцать лет, я еще чувствую следы моего омерзения, мой внутренний страх перед собаками. Особенно в таких количествах. К Зеро у меня выработался иммунитет, но тогда, вдень похорон, меня душил мех, и моя Тень истекала паникой. Я боялась, мне хотелось, чтобы З. Клегг был рядом со мной, но песокоп сказал, что похороны – полный глушняк, и повторял как мантру «Дело закрыто».
Ну да, дело было закрыто, но меня терзало смутное предчувствие, что Бода может появиться на похоронах жертвы. Я уже отказалась от мысли прошерстить Лимбо – тут Зеро был прав, – но если Бода действительно так любила песопарня, она вполне может прийти, чтобы проводить его в последний путь. Улицы донесли, что ее череп украшает карта центра Манчестера. Пять желтых перьев Гамбо еще ждали нового хозяина, так что охотников наверняка полно. И я одна из них. Проблема: если Бода появится на похоронах, она наверняка приедет в гриме и, может, даже на другой машине. А может, она уже мертва, стала жертвой голодных обитателей Лимбо. Пять икс-кэбов стояли у ворот кладбища, так что они еще считали, что она где-то поблизости.
Горячее солнце жгло мою Тень. Цветы на могиле налились и распустились. Казалось, их слишком много и они появились слишком рано: не то еще время года для такого изобилия. Большие жирные соцветия свисали со стеблей, обвивающих каменные надгробия. Меня тошнило от запаха, я впивала аромат, растворяясь в нем. На ближайшем надгробии надпись: «Брайан Альбион… любимый сын… не умер… сменил мир». Слово «любимый» было частично замазано липким собачьим дерьмом. И повсюду рыла гибридов выхаркивали мокроту из глоток – казалось, солнечное небо моросит дождем собачьих соплей. Они испоганили мою лучшую черную униформу.
Вот гробовщики пробираются через толпу псов с гробом Койота на плечах. Крышка усыпана орхидеями, и гробовщики никак не могут перестать чихать. Надо отдать им должное, гроб при этом не раскачивается. Псы расступаются, словно их тренировал Моисей; лай и подвывания прекращаются, слышно только тяжелое дыхание сотен глоток. Я видела процессию, которая шла за гробом Койота. Молодая женщина и девочка-щенок, обе в трауре.
По моей информации, женщина – бывшая жена Койота. Ее зовут Твинкль. Она чистый человек, ей всего двадцать два года. Она познакомилась с Койотом в шестнадцать. У него в то время еще не было такси. Это был безбашенный покоритель улиц, находившийся в поиске. У Твинкль был пунктик насчет песопарней. Она дружила с хорошим робопсом по имени Карли, когда была маленькой, и, может быть, ее одержимость от этого. Песопарни ей никогда не надоедали, а Койот был лучшим из всех. Они любили и смеялись, и поженились в июне. Сделали всё как надо, произвели на свет полукровку, поселились в Боттлтауне. А потом Койот нашел черное такси. Дела пошли в гору, но подъем закончился, и он начал брать опасные заказы, возвращаться домой раненый. Твинкль насмотрелась на раны в детстве, и теперь ей хотелось простой спокойной и бескровной жизни. Разногласия привели к ссорам, ссоры – к разборкам, а разборки – к разводу. Классическая схема.
Девочку-щенка звали Карлетта. Четыре года. Дочь Твинкль и Койота. Разве она не красавица? Персиковая человеческая кожа, усеянная черными пятнами. Карлетта крепко держалась за руку матери, уверенно вела ее следом за медленно плывшим гробом. У нее была собачья любовь к хозяину, хотя ее собачьи корни выдавали только несколько тонких полосок шерсти на щеках. И тут она чихнула, и мне захотелось подбежать к ней, обнять ее дымными руками, прижать к себе, вытереть ее мокрый нос. Твинкль вытерла ей нос, и я почувствовала ревность. Я оказалась способна на такие чувства?
Вот гроб достиг края могилы. Псы вокруг тяжело дышат, чихают, даже подвывают. Это не вой голода, это вой сочувствия. Я поборола дискомфорт от собачьих звуков и могу поискать в толпе Боду. Морг – под наблюдением копов, вооруженных против возможных собачьих беспорядков. Ни следа девушки с картой на голове.
Гроб погружается в землю, священник-пес читает литанию…
«Плоть к плоти, кость к кости…»
Среди копов – движение. От деревьев за моргом доносится собачий вой. Начались проблемы? Я перевела внимание на плакальщиков. С этой стороны все спокойно, но теперь я заметила одного из копов в гражданском чуть в стороне от основной группы. Он пошел к проблемной точке типичной развязно-уверенной походкой…
«Когти к когтям…»
Я вижу Твинкль, прижимающую Карлетту к груди. Жест любви. Позади сквозь волны ярости идет большой коп, его контуры размыты, словно он покрыт мехом…
Зеро?
«Прах к праху…»
Что здесь делает Зеро Клегг? Он все утро бубнил мне, что поездка на кладбище совершенно бессмысленна. Я посмотрела вниз в могилу…
Твинкль бросила на крышку гроба одинокую собачью фиалку. Голубой цветок с прожилками желтого. Я подняла глаза…
Зеро растворился в тумане.
Роберман Пинчер идет с церемонии через ворота кладбища туда, где припаркован его икс-кэб. Он уладил дела с системой, чтобы получить отгул на похороны Койота. Кое-какие собачьи связи. Прямо в этот момент, за несколько шагов до входа Нелл-лейн, в голове робопса появляются чуждые мысли. Как струя дыма, всплывает его имя…
«Роберман…»
Роберман выдает три низких рыка, которые можно перевести единственно как «Робопес-Христос!».
«Не пугайся, иксер».
Роберман оглядывается, ищет того, кто с ним говорит. Рычит: «Кто-куда-ехать?» Перевод: «Кто здесь?» Но видит только надгробия вокруг, каждое с посланием смерти.
«Это Бода».
Рычит себе под нос:
– Куда-ехать?
«Я слушаю. Я в твоей Тени, Роберман».
Рычит:
– Что за?
«В твоей Тени, пес-драйвер, говорю тебе. Иди смотри, драйвер. Большой вяз слева от тебя. Правильно. Продолжай искать. Горячо. Сразу за этим надгробием, правильно».
Роберман заходит за надгробие, и около вяза стоит женщина, ждет его. Длинные белые волосы, ковбойские сапоги, широкая клетчатая юбка, жилетка без пуговиц. Роберман бросается бежать прочь от этого видения, но щупальца чужой Тени достигают его сознания…
После похорон я вернулась в отделение и обнаружила на столе сообщение от Крекера. Мне было предписано прибыть с докладом в его офис, чем быстрее, тем лучше. Когда я приехала, Зеро уже там присутствовал. На его лице был респиратор.
– Ублюдок!
Я немедленно пошла на него, невзирая на присутствие Крекера.
– Что?
– Что ты делал на похоронах Койота, Клегг?
– Сивилла… – Его дрожащий голос был приглушен респиратором. – Я не…
– Я тебя там видела. Ты мне говорил, что идти туда бессмысленно.
– Я только пытался… – начал Зеро и, несмотря на респиратор, чихнул. Как через глушитель.
Крекер заговорил за Клегга.
– Инспектор Клегг просто следил там за порядком, Джонс. Это была моя инициатива. Я боялся собачьего бунта, а с псами никто не умеет справляться лучше Клегга. Он выполнял роль охранника.
– Вы что-то от меня скрываете, – сказала я. – В пизду вас обоих. Выкладывайте все как есть.
Крекер поднимает пальцы к свежему синяку на лбу. Ему славно досталось. «Жена ударила». Извиняется. В его сжатом рту покачивается градусник. Тонкое дрожащее тело втиснуто в кожаное кресло. Он предлагает мне сесть. Я отвечаю, что лучше постою.
– Ты все еще ищешь убийцу Койота, Джонс, хотя мы выяснили, что его убил зомби.
– Вы знаете, что это не зомби, сэр. С делом как-то связана иксер Бода. Вы слышали, что Гамбо рассказывал о ее утренних передвижениях?
– Неважно, что там думает Гамбо Йо-Йо. И не важно, что думаешь ты, Джонс. Не важно даже, что думаю я. Гораздо важнее сохранить в городе мир и спокойствие. Я закрыл это дело. Клегг целиком и полностью переходит на поиски Гамбо. Мне надоело, что этот пират лезет в коп-систему. Что касается тебя…
Крекер перевел взгляд на бедного песопарня. Зеро опять чихнул на всю громкость, и Крекер грубо сказал ему:
– Я с тобой закончил, Клегг. Можешь идти. Зеро выбрался из кресла и со слезами поплелся к двери, умоляя Хозяина простить его. Когда за ним закрылась дверь, Крекер посмотрел на меня.
– Садись, Сивилла. Давай поговорим по-дружески. Я села в освободившееся кресло Клегга. Обивка еще хранила тепло его тела.
– Так вот, – начал Крекер. – Колумб уже сообщил мне, что ты была днем на похоронах Койота. Твоя «Комета» засветилась на карте именно там и именно тогда. Именно поэтому я тебя и позвал.
– Вы работаете в тесном контакте с Колумбом, сэр?
– Ты знаешь, как это бывает, Джонс… Копы и кэбы работают вместе ради общественного блага.
– Отличный лозунг, сэр, но можно ли мне узнать…
– Можно ли мне узнать, что ты делала на похоронах этого пса? Это была несанкционированная поездка.
– Клегг тоже был там.
– По моему приказу.
– Я искала драйвера Боду, сэр.
– И что нашла?
– Ничего, сэр.
– Хорошо. Просто отлично.
Крекер был растерян, я видела это в потоках дыма в его Тени. У него был от меня какой-то важный секрет, а усилия, с которыми он удерживал темную сеть на месте, причиняли его мозгу боль.
В нашем текучем мире темная сеть – это жирный стоп-сигнал, перекрытая дорога на карте, дверь, закрытая для дыма; разновидность антиваза, которую мыслитель может выставить против взгляда чужака. Руки Крекера вертели градусник, постукивали им по столу, где отдыхала закрытая папка, а потом снова засунули его в рот. Потом он вытащил его и посмотрел на шкалу. На его лице застыла хмурая гримаса.
– Я беспокоюсь, Сивилла. Очень беспокоюсь.
– У вас аллергия, сэр? – спросила я.
– Пока нет, слава богу, но у меня уже свалилось двенадцать полицейских. Ты-то сама ничего не чувствуешь?
– Ничего, чтоб не сглазить, – я постучала по его столу.
– Хорошо. Отлично. Клеггу тяжело приходится. Ты видела слезы? Как он шмыгает носом? Это не подобает защитнику правопорядка. Согласна?
– Я уверена, он делает работу как надо. Он хороший полицейский.
– Вполне, вполне.
Крекер сделал паузу, короткую, будто собираясь с мыслями.
– Можно я буду честным с тобой, Сивилла?