Меня захлестывали чувства. Мой рассказ становился более эмоциональным, чем все разговоры, которые у меня были с другими учителями, и даже более эмоциональным, чем мне самой хотелось бы. Я ничего не могла с этим поделать. Никогда в жизни я не видела такого понимания со стороны преподавателя, и никогда раньше у меня не возникало с преподавателем такого близкого контакта.
Пери не жалел меня. Он задавал уточняющие вопросы, советовал, вздыхал, услышав, как умерла мама и как ее хоронили, но ни разу не подал вида, что жалеет меня. Он проявлял интерес и понимал то, что я говорю. Я слушала звук собственного голоса и начинала сама себя судить. Мне казалось, когда я рассказываю о своей жизни такому человеку, как он, может сложиться ощущение, что я просто неблагополучный ребенок. Все в комнате выглядело таким нормальным: от компьютера на столе до чистых кожаных туфель Пери, в то время как на мне самой были разваливающиеся десятидолларовые сапоги.
Лицо Пери стало очень серьезным:
– Лиз, все это… ужасно. Тебе пришлось многое пережить. Но я должен быть уверен, что я помогаю тебе так, как это необходимо. Понимаешь меня?
Не знаю почему, но я тут же подумала, что он собирается вызвать представителей социальных служб. Я мгновенно оценила возможные пути отступления: выходы, то, что я бегаю быстрее, чем он, и что станция метро находится очень близко.
– Лиз, я читаю в твоей анкете: тебе скоро исполнится семнадцать лет и у тебя нет никаких оценок и зачетов из программы средней школы. Все правильно?
– У меня есть один зачет, – поправила его я.
Когда он произносил «семнадцать лет», мне казалось, что он имеет в виду сто. Ребятам, которые только что приходили на собеседование, было по пятнадцать.
– Я поддерживаю твое стремление учиться. Я пытаюсь понять, где тебе лучше учиться. Вопрос в том, что ты хочешь делать дальше. Пойми, для семнадцатилетнего человека посвятить четыре года на получение образования – это не шутка. Это долгий срок. Я должен тебе сказать, в соседнем здании ты можешь учиться по программе GED, вечерний курс которой ты пройдешь всего за полгода. Я хочу, чтобы ты знала обо всех возможностях выбора, которые у тебя есть.
Возможности выбора… Меня задели эти слова. Я помню, как мама унижалась перед Бриком, не реагировала на его грубости, крик, раздвигала для него ноги. И все потому, что у нее не было никаких возможностей выбирать что-то другое. Или, например, папа. Острый ум, богатый жизненный опыт, образование, а живет в приюте для бывших наркоманов и алкоголиков. Тоже никаких возможностей выбора.
«Я сидел в тюрьме, – часто повторял папа. – Наймете меня?»
Я сама жила в мотелях, питалась объедками, которые оставлял Карлос, – никаких возможностей выбора. Я слышала, что программа GED очень помогла многим людям. Но после всего, что пережили мои родители, что-то подсказывало мне – я должна получить нормальное среднее образование. Только это даст мне варианты и возможности выбора.
– Пери, я вам очень признательна и понимаю вашу точку зрения… Но я хочу закончить среднюю школу. Я обязательно должна это сделать.
Я произнесла это вслух, и эта мысль стала для меня реальной. Одно дело думать, а другое – сказать. Я почувствовала, что действительно хочу это сделать и не скрываю это от других. Меня трясло.
Пери не сводил с меня внимательного взгляда. Я пыталась угадать, что он про меня думает: неудачница, грязнуля, лентяйка. Может быть, он подбирал слова вежливого отказа. В своих туфлях, в галстуке и очках он создавал впечатление вежливого человека. Он, наверное, живет в Уэстчестере, пронеслось в моей голове. Наверняка постоянно отказывал таким, как я, точно так же, как делали все остальные.
Пери откинулся на спинку стула и издал глубокий вздох. Казалось, что его тоже захлестывают чувства. Я терпеливо ждала решения своей судьбы.
– Лиз, – сказал он и распрямился на стуле. Мое сердце учащенно забилось. «Вот оно», – подумала я. С серьезным лицом Пери спросил: – Ты в состоянии приезжать в школу без опозданий?
Я расплылась в улыбке, и на глазах появились слезы.
– Конечно, да, не вопрос, – ответила я ему.
* * *Чтобы меня могли официально записать в школу, я должна была привести с собой своего опекуна или взрослого, который возьмет за меня ответственность. Это надо было сделать как можно быстрее.
На той же неделе мы встретились с папой на пересечении Девятнадцатой улицы и Седьмой авеню. К тому времени я разработала детальный план действий. Меня запишут в школу, летом я буду работать и копить деньги, а потом – ходить в школу и жить на собственные сбережения. Но сейчас мне была необходима помощь папы, который взял бы за меня ответственность и поставил свою подпись. Все остальное я была в состоянии решить сама.
Когда пасмурным утром в четверг я пришла на встречу, папа уже стоял в назначенном месте. Облокотившись на фонарный столб, он читал книгу. Я не хотела, чтобы во время разговора мы с папой слишком расчувствовались, поэтому, подходя к нему, делала глубокие вдохи, чтобы успокоиться. Мы с папой пытались изобразить, что у нас нет чувств, чтобы эти самые чувства нас не захлестнули.
Тем не менее один вид папы разбудил во мне бурю эмоций. За последние месяцы я привыкла видеть вокруг себя новые лица и постоянно перемещалась из одного места в другое, поэтому знакомое с детства папино лицо вызвало во мне массу чувств и воспоминаний. Пусть в наших отношениях было много боли, но я все равно скучала по отцу. Вот он снова стоял передо мной – постаревший, побитый жизнью и похудевший. Он выглядел таким же ранимым, как мама в тот день, когда мы загадали желания и сдули «парашютики» одуванчиков. Я помнила своих родителей главным образом в обстановке квартиры на Юниверсити-авеню, а не на улицах города, где по сравнению с другими людьми они казались такими хрупкими, болезненными и легко ранимыми.
Вчера вечером я позвонила в его приют и услышала, как ответившая на мой звонок женщина резким и грубым тоном подозвала его к телефону. Голос папы был тихим, и мне показалось, что он спал, а я его разбудила.
– Папа, я иду в школу. Ты должен помочь мне в нее записаться. Я надеюсь, что ты мне поможешь.
Я сразу перешла к делу потому, что знала, что в приюте не разрешают долго разговаривать по телефону. Он два раза просил меня разъяснить, что происходит.
– Нет, папа, эта никакая не программа, это обычная средняя школа. Да. Мне очень нужна твоя помощь.
Я очень не хотела от него чего-либо требовать. Я даже не знаю, что бы делала, если бы он отказался. Но папа без колебаний согласился со мной встретиться. Я не упомянула о том, что ему придется соврать. Это я приберегла для личной встречи.
Для школы я придумала историю, в которой я выглядела совершенно нормальным человеком, а не бездомной. В графе «Адрес» я написала выдуманные данные. Я скажу в школе, что мой отец работает водителем-дальнобойщиком, месяцами находится в отъезде и поэтому с ним сложно связаться. Эта история казалась вполне реалистичной, и теперь мне надо было убедить папу меня поддержать.
Папа улыбнулся мне. По мере того, как я подходила ближе, его улыбка становилась все шире и шире. Я улыбнулась в ответ, забыла обо всем, что я от него хочу, и почувствовала, насколько рада его видеть. Мы обнялись, потом папа аккуратно загнул край страницы своей потрепанной книги, положил ее в рюкзак, и мы пошли.
Я чувствовала себя слишком зыбко во всех серьезных вопросах, которые мы могли бы обсудить: наши жизни, маму, Лизу, поэтому сразу перешла к делу и рассказала ему о школе, словно мы виделись каждый день и нам надо было решить только эту небольшую проблему.
Я стала «натаскивать» папу и учить его тому, что он должен говорить.
– Номер дома 264 на 202‑й улице, Восток. Индекс 10458. Пап, ты в состоянии это запомнить?
Он сморщился, и я поняла, что он волнуется по поводу авантюры, в которую я его втравливала.
– Лиззи, ты хочешь, чтобы я все это сказал? Ты уверена, что я выгляжу как водитель-дальнобойщик?
– Как ты выглядишь, не имеет никакого значения. Они же не будут выспрашивать у тебя какие-либо детали жизни водителей? И, да, я хочу, чтобы ты все это им сказал.
Папа запаниковал, и его руки начали трястись.
Я подумала, что наверняка мое отвращение к любым бюрократическим формальностям передалось мне от него по наследству.
– Так, еще раз, где я живу? – переспросил меня папа.
* * *Мы должны были встретиться с Винсом, вторым директором Академии. Винс оказался мужчиной средних лет в очках. Он был гораздо более серьезным, чем Пери, хотя тоже часто улыбался. Мы вошли в его кабинет, и Винс разложил перед папой документы. Все строчки, которые папа должен был заполнить, были предусмотрительно отмечены крестиками.
Мы должны были встретиться с Винсом, вторым директором Академии. Винс оказался мужчиной средних лет в очках. Он был гораздо более серьезным, чем Пери, хотя тоже часто улыбался. Мы вошли в его кабинет, и Винс разложил перед папой документы. Все строчки, которые папа должен был заполнить, были предусмотрительно отмечены крестиками.
– Доброе утро, мистер Мюррей, – произнес Винс и протянул папе руку.
Папа улыбнулся в ответ. По нему было видно, что папа явно чувствует себя не в своей тарелке.
– На самом деле моя фамилия Финнерти, – поправил он Винса. – Мы с мамой Лиз не были официально женаты. Это были семидесятые, сами понимаете. Мама Лиз была очень возбудимой и все такое, более того, я бы сказал, что она была сумасшедшей.
Папа рассмеялся. Я нахмурилась. Лицо Винса было непроницаемым. Он улыбнулся папе.
– Зовите меня просто Питер, – сказал папа.
Он явно нервничал, и от этого начинала нервничать я сама. Что я буду делать, если сейчас все сорвется? Куда я подамся? Я же не могу упустить свой последний шанс. Я внимательно посмотрела на Винса, пытаясь понять, какое впечатление мы на него производим.
– Хорошо, – влезла я в разговор. – Давайте перейдем к делу. Я никого не хочу торопить, но у папы много дел. По работе и вообще.
Папины руки дрожали, но он аккуратно вывел свою подпись. Я много раз видела, как он расписывается на различных документах для социальных контор. Он что-то невнятно бормотал про себя и облизывал губы.
– Так… Отлично… Все готово, – произнес он.
Я не отрывала глаз от Винса, и мое сердце учащенно билось. Тем не менее я старалась выглядеть радостной и расслабленной.
– Адрес? – спросил папу Винс, положив пальцы на клавиатуру компьютера.
Папа устремив взор в потолок, потом потер лоб, силясь вспомнить адрес.
– 933 … – начал неправильно давать адрес Бобби.
– 264! 264, папа! – быстро вставила я. – Вот видишь, что происходит, когда мало спишь! – Я погладила папу по руке и нервно улыбнулась, неодобрительно покачивая головой. – Он слишком много работает, – объяснила я Винсу. – 264, 202‑я улица, Восток, – сказала я и продиктовала номер телефона.
Меня начало трясти. Мы чуть было все не провалили. Но Винс протянул папе руку, что значило – встреча подошла к концу, и я расслабилась. Папа улыбнулся Винсу так же, как я улыбалась всем социальным работникам.
– Прекрасно, Лиз. Добро пожаловать в Подготовительную гуманитарную академию, – сказал Винс, повернувшись ко мне. Я надеялась, что папа будет молчать. – Теперь тебе надо подойти к секретарю и договориться, когда ты заберешь расписание занятий на следующий семестр.
Я улыбнулась, поблагодарила его и начала подталкивать папу к двери. По пути на улицу мне пришлось убедить папу, что не стоит воровать журнал Time, который лежал в приемной.
Мы вышли на улицу, и я проводила папу до станции метро. Мы успели все сделать за сорок пять минут. Мы стояли перед входом на станцию, и папа мялся и маялся – он открывал и закрывал хлястик, стягивающий зонтик, поглаживал голову, смотрел не мне в глаза, а куда-то в глубь станции.
– Ну, Лиз, кажется, у нас все получилось… Извини, что немного тормознул… но, по-моему, все прошло нормально. Послушай, ты действительно собираешься ходить в школу?
В его тоне звучало сомнение.
– Да, обязательно буду ходить, – ответила я даже с большей уверенностью, чем ожидала от самой себя.
В тот день на мне была одежда, которую я взяла у Бобби. Чуть больше размером и висела на мне мешковато, но чистая. Я сама придумала историю с «работой» папы. Я сказала ему, что живу у Бобби постоянно. Папа не задавал мне никаких вопросов, и я надеялась, что и не будет. Я очень хотела скрыть от него все, что со мной сейчас происходит. Если он узнает, что я бездомная, ему будет больно, и он обязательно начнет волноваться. А если он начнет волноваться, то я буду волноваться и переживать потому, что он волнуется. От этого ни мне, ни ему никакой пользы. Пусть лучше думает, что у меня все в полном порядке.
– Я рад, что у тебя такой хороший настрой, – сказал папа. – Приятно слышать. Думаю, что у тебя все получится. Это отлично… Будем надеяться, что ты далеко пойдешь.
– Есть такой план, – улыбаясь, ответила я.
Папа вынул из кармана салфетку с логотипом McDonald’s и высморкался. Он брал салфетки в McDonald’s и в других ресторанах фастфуда, сколько я себя помню.
– Как там у тебя в приюте идут дела? – поинтересовалась я. Мне кажется, что и я не хотела слишком много знать про его жизнь – потому что не хотела слишком много волноваться за него и переживать.
– Там все в порядке, – ответил он. – Есть кондиционер. Ко мне хорошо относятся. В общем, грех жаловаться. Лиззи, у тебя есть деньги? На жетоны метро и на обед?
Я заняла у Бобби десять долларов, из которых у меня осталось восемь. Я взяла себе деньги на поездку обратно в Бронкс, остальное отдала ему.
– Спасибо, – поблагодарил папа.
Мне было приятно снова быть ему полезной.
– Не за что. Я немного накопила денег, так что все нормально, – соврала я.
Я спустилась с ним по лестнице. Мы обменялись обещаниями не забывать друг друга и скоро увидеться, потом обнялись. Он попрощался и пошел по платформе. Проходя мимо телефона-автомата, он засунул пальцы в отделение для монеток в поисках забытой мелочи.
* * *Я должна была начать учебу в сентябре, а сейчас шел май. Я хотела использовать время, чтобы подготовиться. Чтобы закончить процесс регистрации в Подготовительной гуманитарной академии, я должна была отвезти туда справку о своих оценках, забрав ее в своей старой школе имени Джона Кеннеди.
Я приехала в школу, которая по сравнению с Академией показалась мне невероятно огромной. Прошла через металлические детекторы на входе. Никто не обращал на меня внимания. Вокруг меня сновали тысячи студентов. У меня было ощущение, словно я нахожусь на центральном автовокзале.
Сидя в вагоне метро по дороге в Академию, я разорвала полученный в старой школе конверт и увидела список предметов, которые так никогда и не сдала. Выписка об успеваемости была такой, что хуже не бывает. Одно дело – говорить про свои оценки, другое – воочию их увидеть. Выписка об успеваемости – это конкретный документ, показывающий, чего я в этой жизни добилась, а также напоминание, что мне предстоит сделать. Я смотрела документированное доказательство своего академического провала и понимала, что мне предстоит много работы.
Потом меня осенило, и я поняла, что зачетки, которые я получу в Академии, будут абсолютно пустыми, в них не поставят оценок. Получалось, что у меня вообще нет никаких оценок, и я могу начать новую жизнь.
Мне понравилась идея начать все с чистого листа. Я осознала, что у меня есть возможность убежать от собственного прошлого и всех ошибок, которые я совершила. Я получила у секретаря Эприл пустые зачетки, которые представляли собой распечатку списка всех предметов с колонкой для будущих оценок. И передала Эприл документы с моими прошлыми оценками из средней школы имени Джона Кеннеди, чтобы больше никогда в жизни их не видеть.
Незаполненные зачетки из Академии я стала носить с собой, ведь они напоминали мне, что я могу изменить свое будущее. Однажды ночью на лестнице дома в районе Бедфорд-парка я вынула распечатку и мысленно поставила в графе «Оценки» несколько пятерок. Я смотрела на распечатку и понимала, что в один прекрасный день мои мечты могут стать реальностью. В мечтах я уже получила эти пятерки, и теперь осталось получить их наяву.
Я помню, какие документы собирала мама. Это были бумаги, необходимые для получения социального пособия. Любые вопросы в социальной конторе решались только на основании полного набора правильно составленных документов. Стены социальной конторы были покрашены в блевотный зеленый цвет, на потолках гудели длинные лампы, а на окнах стояли решетки. В коридорах всегда было так много людей, что стульев не хватало, и люди сидели на подоконниках, на полу или ходили из угла в угол.
Втроем с мамой и Лизой мы часами просиживали в этих коридорах в ожидании своей очереди. Мама время от времени нервно проверяла принесенные документы. Когда нас, наконец, вызывали, и мы входили в кабинет, общение между работником социальной службы и мамой было очень странным. То, что мама говорила или могла сказать, не имело никакого значения, потому что смотрели только на принесенные ею документы: свидетельства о рождении, удостоверенные нотариусом письма, справки врачей, подтверждающие ее заболевания, и контракт на аренду квартиры. Никто не слушал, что мама говорила, да и сама мама оставались для сотрудников совершенно невидимой. Все было очень просто: или у тебя на руках есть набор правильно подготовленных документов, или его нет. Третьего не существовало.