— Отлипни, толстяк. Ты не имеешь права держать меня здесь против моей воли.
— Или мы держим тебя, или тебя будут держать в кутузке округа. Ты покалечил врача и представляешь опасность для себя и окружающих.
— Это правда. — Больной еще раз попытался высвободиться, но безуспешно. Тяжело дыша, он откинул окровавленную голову на носилки.
В бокс вошла женщина с мертвенно-бледным лицом. На вид ей можно было дать около тридцати. Она была красива и стильно одета.
— С мистером Малхусом все будет хорошо? — спросила она.
— Все будет просто замечательно. Вы — его дочь?
— Нет, я пред… я его представитель в галерее.
— Может быть, после того как вы с ним поговорите, он позволит нам пришить на место свои уши?
От упоминания об ушах женщина сильно вздрогнула.
— Ему повезло. Уши в основном состоят из хряща, и они очень устойчивы. В них очень медленный обмен веществ. Кроме того, они лежат в холодном физиологическом растворе. Это еще лучше. Даже отрезанный палец можно хранить двенадцать часов. В Анкоридже, на Аляске, одна девица отрезала своему дружку член и спустила в унитаз. Это было вечером в субботу. Утром в воскресенье эту принадлежность обнаружил рабочий на очистной станции. Теперь мужчина снова в своем первозданном виде и в полном составе. Хотел сказать, что он снова готов к действию, но думаю, что это было бы преувеличением.
Женщина натянуто улыбнулась. Бледность ее приобрела зеленовато-пепельный оттенок. Вряд ли увидишь такой в какой-нибудь картинной галерее.
В течение пары часов история Малхуса — как и всякая хорошая история — облетела всю больницу. Ее передавали из уст в уста, и она, как прилипчивая инфекция, разошлась от отделения неотложной помощи концентрическими кругами по всем этажам Челси.
— Вы слышали о художнике, одержимом ушами?
Через два часа после шумного прибытия Малхуса в больницу эту историю услышал Тай, осматривавший в это время больного, головокружение которого оказалось обусловленным доброкачественной глиомой, давившей на участки головного мозга.
Билл Макманус узнал о Малхусе через несколько минут после того, как пришел на работу, от одного из своих резидентов. Он застонал, вспомнив свою пылкую отповедь Сидни Саксене по поводу права человека на художественную индивидуальность и на отказ от лечения. Билл достал из кармана сотовый телефон и набрал номер пейджингового оператора:
— Вы не наберете номер доктора Сидни Саксены?
Глава 41
Послеоперационный период протекал безупречно. Силы Пака восстанавливались, не было инфекционных осложнений, радовала и картина контрольных МРТ. В анализах крови число тромбоцитов и лейкоцитов стабильно оставалось в пределах нормы. Похоже, Хутену удалось удалить опухоль целиком. Словом, никаких признаков рецидива. Впрочем, Сун понимал, что у него нет поводов бить в литавры. Отсутствие клинических признаков болезни не позволяло говорить о выздоровлении, а нормальная МРТ — не повод для благоприятного прогноза. Полиморфная глиобластома — самая злокачественная из всех злокачественных опухолей. И он лучше многих знал, что она может в любой момент пробудиться и убить его в течение нескольких недель.
Пак проходил курс облучения и теперь каждое утро отводил старшую дочку на остановку школьного автобуса. Теперь он нисколько не волновался по поводу возможной встречи с коллегами.
— Папа, скажи, а ты облысеешь? — вдруг спросила его Эмили. Вопрос застал Пака врасплох.
— Почему ты спрашиваешь, Эмили?
— Моя подруга Кэйли говорит, что от рака лысеют.
«Интересно, откуда подруга черпает такие сведения о раке?» — подумалось Паку.
— Даже так?
— Но это правда?
После операции Пак сохранил все свои волосы. Хутен предпочитал оперировать больных с невыбритым черепом. Сначала волосы Пака в течение шести минут обрабатывали раствором гибиклена. Потом стерильной расческой обозначили в волосах линию разреза и стерилизовали ее раствором бетадина. Непосредственно перед операцией медсестра выбрила вдоль линии разреза узкую полоску. Если не присматриваться, то никаких следов операции со стороны видно не было. Волосы скрывали послеоперационный рубец. Хутен, как и многие другие врачи, считал, что больные, сохранившие волосы, выздоравливают быстрее. Потому что не выглядят больными. Если не считать легкой худобы, не было никаких признаков, что этот человек недавно перенес тяжелую операцию на головном мозге.
Они подошли к остановке автобуса. Эмили ждала ответа, сосредоточенно и с тревогой глядя на отца.
— Волосы не имеют значения, — сказал Пак. — Главное — это то, что под волосами.
— Папа, — спросила Эмили, — а это не больно, когда лысеешь? Я не хочу, чтобы тебе было больно.
Она обвила отца ручонками и прильнула к нему. Пак обнял дочь. Он боялся, что мысли о его раке отвлекут девочку от уроков.
— Не тревожься, Эмили, — сказал он и добавил: — Лысеть совсем не больно. Спроси у дяди Ли.
Эмили отстранилась от отца, уперла руки в бока и, наклонив голову, внимательно посмотрела на Пака. Он рассмеялся. Эмили поняла, что папа шутит, и тоже засмеялась. Дядя Ли был мужем сестры Пэт — великан с жидким венчиком волос на голове, похожим на тонзуру католического священника.
Сеансы облучения продолжатся еще две недели. Потом начнется курс химиотерапии — он будет принимать таблетки первые четыре дня каждого месяца. Это более цивилизованный метод лечения, нежели внутривенные вливания. Правда, Пака тревожило совсем не то, что химиотерапия сделает его голову гладкой, как у младенца. Лекарство начнет без разбора убивать и раковые, и здоровые клетки. В результате состояние его может ухудшиться. Больше всего он боялся, что химиотерапия нарушит мышление и память.
Нарушение когнитивных способностей было одним из известных и довольно частых побочных эффектов химиотерапевтических препаратов. Сохранность мышления и памяти тревожила Пака не меньше, чем успех или неуспех химиотерапии. Разум — вот его главное достояние. Он не слишком солиден, у него нет харизмы, да и особого ума нет, считал Пак. Многое он понимает слишком буквально. Иногда ему трудно понять шутки коллег и дочек. Единственное, что у него несомненно есть, — это глубокие медицинские знания и бульдожье упорство. Упорство ему и поможет, подумал он. Медицинские знания говорили о ничтожности шансов надолго подавить рак. Если бы Паку пришлось выбирать между успешной химиотерапией, которая помутит разум, и неудачной терапией при сохранении ясного ума, он бы выбрал второе. Но выбор сейчас заключался не в этом. Выбирать приходилось между химиотерапией и отказом от нее, и здесь Пак без колебаний выбрал первое. Всякое иное решение было бы самоубийственным.
У Пака был один больной, который перед курсом химиотерапии сильно тревожился за свою кратковременную память. Он начал изучать методики запоминания и учился запоминать все — от имен в телефонной книге до последовательности игральных карт в колоде. Можно было перетасовать все пятьдесят две карты, потом показать их этому человеку, и он безошибочно называл их в обратном порядке. После химиотерапии память у него сохранилась — наверное, благодаря мнемоническим техникам.
Современная медицина вообще странная смесь пользы и вреда. Для того чтобы сделать больному операцию, надо нанести ему резаную рану. Для того чтобы уничтожить раковые клетки, больного надо травить ядом. Коллеги Пака облучают его смертельно опасными частицами высокой энергии, чтобы уничтожить все те же раковые клетки. Но лучи эти целенаправленно бьют не просто по какой-то части тела, а по головному мозгу. Он был уверен, что когда-нибудь в будущем облучение, химиотерапия и даже сама нейрохирургия будут казаться диким варварством. Через пятьдесят или сто лет врачи будут смотреть на современную медицину так же, как сам он сейчас смотрит на кровопускание — метод избавления организма от дурных соков, как считали в восемнадцатом веке.
Что и говорить, даже не такие старые методы кажутся теперь грубыми и ошибочными. У него была больная с опухолью мозга, которую ребенком, в начале сороковых годов, облучали большими дозами рентгеновских лучей для того, чтобы восстановить слух в левом ухе. В результате она окончательно оглохла и ослепла. Не проходит и недели, думал Пак, как новые исследования и открытия порождают сомнения в апробированных и устоявшихся методах лечения и научных взглядах. В эффективности ангиопластики, радикальной мастэктомии, артроскопии коленного сустава, ПСА и хирургии… список можно продолжить. На каждые три шага вперед медицина делает два шага назад. Даже руководствуясь научным методом, врачи знают, реально знают, очень мало. Медицинское знание — очень ограниченное. Бывают случаи, когда врачу надо умыть руки и не мешать организму самому справиться с болезнью.
Правда, это не относится к больным с опухолями мозга. Здесь надо применять любое оружие — от хирургии до химиотерапии.
Пак изучал историю медицины и знал, что первым химиотерапевтическим средством борьбы с раком стал в сороковые годы горчичный газ — иприт. Еще во время Первой мировой войны врачи заметили, что у жертв отравления ипритом резко снижалось количество лейкоцитов в крови. По этой причине иприт попытались использовать для лечения лимфомы. Азотистые производные химического оружия Великой войны до сих пор используются для лечения болезни Ходжкина и лимфолейкоза.
Через три недели от начала химиотерапии он неминуемо облысеет, как и предсказала его дочка Эмили. Как отреагируют на это трое его детей? Их это позабавит? Они придут в ужас? Не назовут ли его инопланетянином? Станут ли относиться к нему по-другому, когда в облысении он перещеголяет своего шурина? Внешне он изменится, но что станет с его внутренним миром? Что покажет МРТ, когда на экране будет воссоздана трехмерная структура его мозга? Вот что имело значение, вот что было главным.
Подъехал автобус. Эмили подпрыгнула на высокую подножку, ухватилась за поручни и, подтянувшись, прыгнула в салон. Обернувшись, она помахала папе рукой, улыбнулась и села рядом с какой-то девочкой.
Возвращаясь домой, Пак проигрывал в уме куски из своего аудиословаря.
Пэт ждала его у окна и, увидев, приветливо помахала рукой. Не спеша он вошел в дом.
— Прости меня, — вдруг произнес Сун. — На случай если я не смогу сказать тебе этого потом, прости, если мне придется тебя покинуть.
Глава 42
Тай проснулся со смутным воспоминанием о сновидении. Он помнил лишь, что видел во сне брата и сестру. Они стояли рядом с ним и улыбались. Он не помнил, где они стояли, и вообще видел ли он, где все это происходило? Но их улыбки лучились любовью. Тай проснулся с невероятным чувством облегчения и внутреннего покоя, как будто очнулся после тяжелой лихорадки. После бури наступило затишье. Проснувшись, он сразу понял, что хирург Тайлер Вильсон вернулся в мир. Его окатила теплая волна невыносимой радости. Он вернулся.
Тай не верил в толкования сновидений. Он знал, что есть десятки, если не сотни книг, посвященных интерпретации снов. Он даже слышал о людях, которые записывают свои сновидения, чтобы потом поступать сообразно им в реальной жизни. Он не придавал этому никакого значения. Но нельзя было отрицать, что в это утро он наконец освободился от своих парализующих сомнений. Этот эмоциональный сон освободил Тая от обуревавших его демонов, и ему меньше всего хотелось убеждать себя в иллюзорности своих ощущений, в иллюзорности свободы, которой он сейчас наслаждался.
Тай встал и приготовил себе молочный коктейль с кусочками фруктов, продолжая думать о сне. Несчастья с братом и сестрой побудили его стать нейрохирургом. Он твердо решил отточить свое мастерство так, чтобы побеждать смерть там, где другие оказывались перед ней бессильными. Их смерть заставила его стать блестящим нейрохирургом, но он — всего лишь человек. И он тоже подвержен ошибкам и слабостям. Чистая любовь брата и сестры в сегодняшнем сне подсказала Таю, что он не нарушил данной им клятвы. Единственное, что он мог, — это работать на пределе сил, и это получалось у него лучше, чем у многих других. Тай рассмеялся нелепости ситуации. Сон освободил его от кошмара. Он снова стал самим собой.
Теперь ему не терпелось вернуться в операционную. Это его призвание, цель его жизни. На Окинаве это называют икигаи. Но перед тем как ехать в больницу, надо было сделать еще одну остановку.
Через час Тай постучал в дверь квартиры Эллисон Макдэниел. Она сразу открыла дверь. На ней было стильное красное пальто. В руке Эллисон держала пустую кофейную чашку. Приход Тая удивил ее и озадачил.
— Доктор Вильсон? Мне кажется, вы сильно изменились.
— Тай, прошу вас, называйте меня Таем. Вы собрались уходить?
— Да, мне надо на собеседование.
— Я провожу вас?
— Конечно. — Они начали спускаться по лестнице.
— Эллисон, я не знаю, как начать, поэтому начну с конца. Я чувствую, что вы — замечательный человек, щедрый, великодушный и добрый. Я хочу пригласить вас на обед, чтобы ближе узнать вас.
Они спустились в подъезд. Эллисон остановилась и пристально посмотрела на Тая, словно стараясь разгадать его мотивы.
— Речь пойдет о Квинне?
— Нет, речь пойдет о вас.
Эллисон на мгновение задумалась и тяжело вздохнула.
— Хорошо, почему нет? — сказала она наконец и улыбнулась. Тай не смог улыбнуться ей в ответ. Он хотел сказать что-то еще, он должен был это сказать.
— Эллисон, я не могу вернуть то, что потеряно, как бы мне этого ни хотелось. Но теперь я понял, что мне надо идти дальше, это все, что я могу сделать. Если я этого не сделаю, то пойду ко дну. Все, что я могу, — это быть лучшим врачом — насколько мне хватит для этого сил. И лучшим человеком — насколько мне хватит для этого души.
Выйдя из подъезда, они подошли к машине Эллисон. Она достала из сумочки ключ.
— Я поняла. — Эллисон открыла машину и помедлила. — Вы не сказали когда.
Тай растерялся. Он решил, что она иронично спрашивает, когда же он собирается стать лучшим врачом и человеком.
— Когда вы приглашаете меня на обед? — добавила Эллисон.
— О… Как насчет пятницы, в семь часов?
— Хорошо.
— Отлично, я за вами заеду. Эллисон села в машину и сдала назад. Тай смотрел, как она уезжает. Она помахала ему рукой и нажала газ. Тай Вильсон тщетно искал искупления — он не смог его найти. Но теперь он понял, что смысл вовсе не в искуплении. Искупление, думал он теперь, возможно, только если верить в идеальный мир, где добро и зло находятся в равновесии. Но такая вера наивна, и Тай наконец это понял. Брат и сестра из его сновидения давно это поняли и попытались рассказать ему. Неприятности случаются и с хорошими людьми. «Главное, — подумал Тай, — как хорошие люди на них реагируют».
Макманус сидел напротив Сидни за столиком японского ресторанчика. Пейджеры они положили на стол. Договорились: за обед платит тот, кого вызовут первым. Пригласить Сидни на обед оказалось нелегким делом. Макманус нашел ее после лекции, которую она читала в школе медсестер.
— Я не трачу время на обеды с резонерами и всезнайками, — отрезала Сидни. Она все еще злилась на Макмануса, посмевшего усомниться в ее способности к суждению в случае с этим одержимым ушами художником Малхусом.
— Ох! — В голосе Макмануса послышалось такое искреннее горе, что Сидни смягчилась. Наверное, она была чуть-чуть слишком строга к нему. Чуть-чуть.
— Хорошо, — добавила она. — Я пообедаю с вами, если вы повторите за мной: «Сумасшедших надо лечить».
— Сумасшедших надо лечить.
— Я никогда впредь не посмею подвергать сомнению способность доктора Сидни Саксены к клиническому суждению.
— Ну, это уже слишком! — воскликнул Макманус, но воскликнул это с подкупающей улыбкой. — Может быть, лучше так: «Я признаю, что сомнения в способности доктора Сидни Саксены к клиническому суждению могут обернуться для меня тяжелыми ментальными и телесными осложнениями»?
— Очень тяжелыми осложнениями! — рассмеялась Сидни.
С этим Макманус был прощен. Он выбрал ресторан, маленькую японскую забегаловку в одном из закутков Челси, где подавали якитори — приготовленное на шампурах мясо с овощами.
Они сделали заказ. Макманус извинился и встал. Когда он вернулся, зажужжал пейджер Сидни.
— Кажется, я знаю, кому придется платить за обед! — сказал он. Сидни посмотрела на номер, появившийся на дисплее пейджера, и нахмурилась. Номер был ей незнаком. Она достала сотовый телефон.
— Если это что-то срочное, они снова вас наберут, — сказал Макманус. Сидни не отреагировала на совет и набрала номер. Из кармана Макмануса донеслась зажигательная латиноамериканская мелодия.
— Так я и знала!
— Может быть, это просто совпадение, — сказал он, с трудом подавив улыбку.
— Теперь мне ясно, с какой патологией мы имеем дело. Макманус посмотрел на свой пейджер и увидел тот же незнакомый номер, что и на пейджере Сидни.
Подъезжая к больнице, Тай испытывал подъем, какой испытывает человек, выздоровевший после тяжелой, изнурительной болезни. Он чувствовал прилив энергии. Не терпелось начать работать, снова увидеть пациентов. Подъехав к стоянке врачей, он заметил выходившую из машины медсестру. Это была Моника Тран. Мысленно Тай сразу перенесся в операционную номер четырнадцать, в ночь 23 октября. Моника работала с ним, когда умер Квинн. Тай тяжело вздохнул, боясь, что сейчас на него снова нахлынут чувства, от которых он, как ему казалось, наконец избавился. Но ничего не случилось. Воспоминание об умершем ребенке не всколыхнуло прежних сомнений. Вместо этого Тай удивился, почему Моника остановила здесь свою машину — парковка сестер находилась на третьем этаже гаража. Потом он заметил, что из машины Моники вышел резидент, доктор Сэнфорд Вильямс. Молодой врач обнял маленькую Монику за плечи. Только сейчас Тай заметил округлый животик, выступавший под розовой операционной курточкой. Моника была беременна. Теперь все в мозгу Тая встало на свои места. Он тронул машину и поехал на следующий уровень, размышляя о захватывающем таинстве появления новой жизни. В это время зазвонил его пейджер. Тай посмотрел на дисплей. Непроизвольный страх исказил его лицо.