Что же это такое происходит? Неужели даже теперь он по-прежнему ничего не чувствует, ничего не видит и не слышит?
Но, может быть, это не он, а она ошибается, и в действительности вовсе ничего нет, и все это только сон, галлюцинации, сумасшествие?
Она крепко зажмурила глаза, но сквозь веки еще явственнее увидела, как неумолимо приближается, подступает к ним смертоносный страшный луч.
Впрочем, теперь это уже не луч и не столб. Это целая стена, огненная, брызжущая большими острыми искрами и рваными хлопьями пламени. Она постепенно придвигается ближе и ближе, захватывая все живое на своем пути, Вот и рой нежных игривых мотыльков, недавно улетевших от сигареты, ничего не заметил и врезался прямо в огонь, сгорел в нем, растаял, исчез.
А вон чайка в небе. Она тоже приближается к смертельной преграде. Стой, птица, остановись! Не маши так стремительно своими сильными гибкими крыльями. Чувствуешь, что несет тебе навстречу ветер? Запах гари, тлена. Не лети туда, поверни назад, поближе к горам. Ты ведь можешь, у тебя такие быстрые крылья. Нет, она тоже ничего не видит, белая красавица чайка. Вот -и последний рывок ее стройного упругого тела.
Оборвался легкий стремительный птичий полет, только несколько опаленных перьев закружилось над морем, медленно опускаясь на воду.
Совсем уже рядом - гибель, смерть.
Но вдруг она почувствовала: что-то вокруг нее и в ней са мой изменилось. Потускнели краски, приглушились звуки, ослабли запахи. Напряжение стало спадать, и весь тот ужас, который только что ее так волновал, отодвинулся куда-то в сторону. Все окружающее поблекло, отошло за какую-то странную полупрозрачную стену, которая с каждым мгновением становилась все больше. Сплошная сферическая поверхность куполом нависла над головой, отгородила от всею света.
Стало как-то тихо, спокойно, мирно. Перед глазами добежали чьи-то лица, близкие и чужие, знакомые двухэтажные деревянные дома, заснеженный горбатый переулок. А вот и она сама, первоклашка, с коньками-”снегурками” на валенках, в длиннополом зимнем пальто и шапке-ушанке с кожаным верхом.
Сфера стала вращаться, растягиваться, наполняться новыми запахами, звуками. Растянулось и время. Горбатый переулок выпрямился расширился, превратился в просторную ровную улицу. Низенькие домики частного сектора сменились белоснежными многоэтажками. А это их дом-башня! Возле подъезда бурно цветет акация, косо подстриженные кусты нависают над крашеной деревянной скамьей. А вот он стоит рядом, глаза его смеются, радуются, любят. Он протягивает к ней руки и зовет:
– Иди сюда! Я давно уже жду тебя здесь.
Но что это? Его лицо вдруг бледнеет, расплывается. Дома, улица, кусты - все растворяется в густом белом тумане. Потом и он рассекается, растекается в разные стороны.
Вокруг все было по-прежнему. Пляж, море, горы, небо, звезды.
Но где же ее любимый?
Он исчез.
Встревоженная, она вскочила на ноги, оглянулась. Его нигде не было. Яркие сполохи желтого огня бушевали далеко в стороне, за ручьем. Неужели враг направляется к городу? Какой ужас: теперь гибель грозит еще и ее близким, родным, всем, всем. Она побежала. Рыхлый песок расползался под ногами, ветки кустарника до крови царапали руки, лицо. Она споткнулась о камень, упала, больно ушибла ногу. Что делать, где взять силы? Ей сейчас нельзя расслабляться, надо заставить себя встать. Она поднялась на ноги, шатаясь, сделала несколько шагов и, превозмогая боль, снова побежала.
Вот и ручей. Он глухо рокочет между камнями, ворочает серую гальку. Одинокий куст опустил ветви в быстрое течение пенящейся воды.
Еще издали она увидела его. Он лежал на спине, запрoкинув голову и раскинув ноги. Куртка, зажатая в правой руке, свешивалась в воду, шапка валялась рядом. Она подбежала к нему, склонилась над его головой. Милый, дорогой! Дышит.
Значит, жив, еще жив…
В этот момент стена за ручьем зашевелилась, меняя форму и величину, повернулась к людям прямым острым краем, вытянулась в длину и выплеснула перед собой пригоршни желтого огня. Потом она совсем изменила обличье: свернулась снова в луч, в острое огненное копье, пику и, разбрасывая вокруг себя брызги сверкающих искр, ринулась вперед.
Не подпустить, остановить! Она бросилась наперерез приближавшемуся врагу, вытянула руки и вдруг кончиками пальцев ощутила перед собой уже знакомую ей полупрозрачную гибкую завесу. Она потянула ее на себя и, не удержавшись на ногах, упала. Большой сферический купол накрыл их сверху и, как в прошлый раз, быстро уплотнился, отвердел, окреп.
Удар последовал тут же. Оглушительный грохот потряс все вокруг, ослепительное пламя взметнулось вверх. Огненный луч сломался, раскололся на куски. Его обломки свалились на землю, сникли, поблекли и торопливо поползли к морю. Они зашипели в воде и упали на илистое дно, исчезнув в нем навсегда.
Он открыл глаза и посмотрел яа нее долгим непонимающим взглядом. Потом встрепенулся, попытался приподняться на локтях, но не удержался и упал снова. Сил у него совсем не было.
Она обняла его, поцеловала.
– Родной ты мой, очнись, встань.
Он опять приоткрыл глаза, узнал ее, улыбнулся.
– Я же хотел увеети его от тебя подальше, - прошептал он, чуть шевеля губами, - но сил не хватило, я потерял память, сознание.
– Ничего, ничего, милый, все уже хорошо, все прошло, все кончено. - Она заплакала и протянула руку, пытаясь нащупать только что спасшую их завесу. Но ее не было.
Рядом шелестели листья приземистого куста, у самой воды шуршала галька, перекатываемая морской волной, и где-то совсем близко, за платановой рощей, шумел их родной город.
А над головами низко нависало бархатное небо с крупными ярко мерцающими звездами. И одна из них, маленькая оранжевая падающая звезда, медленно скользила по краю небосвода, уменьшалась, тускнела, пока совсем не ушла за бледнеющий горизонт.
СТАНИСЛАВ ГАГАРИН АГАСФЕР ИЗ СОЗВЕЗДИЯ ЛЕБЕДЯ
Низкие рваные облака неслись над застрявшим во льдах теплоходом. Экипаж и пассажиры, рискнувшие постичь романтику полярного круиза, с нетерпением ждали помощи от ледокола. Но “Ермак”, затеявший проводку каравана в проливе Вилькицкого, едва освободился и был сейчас на переходе от входа в Карское море к архипелагу Норденшельда.
Погода была ненастной. Ветер заходил от норд-остовой четверти к весту, и его переменчивость то поджимала к берегу ледовое поле, в которое неосмотрительно вошел “Вацлав Боровский”, и это весьма не нравилось капитану, то вновь разряжала лед, и тогда начинались тщетные попытки теплохода самостоятельно вырваться из западни.
Впрочем, серьезному сжатию судно не подвергалось, да и “Ермак” радировал, что на рассвете он подойдет к “Воровскому”.
Пассажиры объявили, что пребывание во льду и последующее вызволение с помощью ледокола носит запрограммированный характер. Оно имеет целью наглядно показать, какую опасность представляло сие в “старое доброе время”, а теперь это сущий пустяк для современного плавания в Арктике.
Пассажиры приободрились, у всех появился аппетит, вечером были танцы, люди веселились, не подозревая, как ловко успокоил их первый помощник капитана, известный в пароходстве остряк Игорь Чесноков.
К часу ночи народ угомонился, и первый помощник капитана решил обойти судно перед тем как прилечь вздремнуть немного до прихода, ледокола.
Он начал обход с носовых помещений, где жила команда, по левому борту вошел в опустевший танцевальный салон, заглянул на камбуз, где бодрствовала ночная смена, готовясь к завтрашнему дню, спустился в машинное отделение, пошутил со вторым механиком по поводу крепости шпангоутов-ребер их “коробки” и, осмотрев корму, двинулся по правому борту, чтобы, пройдя его, закончить обход на мостике, в рулевой рубке.
Когда Чесноков миновал среднюю часть пассажирского коридора, он услыхал за поворотом приглушенный неясный шум.
Игорь остановился, прислушался.
– Нет, - сказал сдавленный голос, - нет… Теперь ты не уйдешь…
Затопали ногами, донеслось рычание, чертыхнулись, потом неожиданно донесся смех.
– Ведь я не против, - произнес.второй голос, веселый и спокойный. - Почему вы так нервничаете?
– Сейчас увидишь… Пошли!
Чесноков шагнул вперед. Не нравились ему эти голоса в поперечном коридоре, очень не нравились… Еще немного, и он увидит тех, кто блуждает среди ночи по судну.
И тут погас свет. Видно, переходили на другой генератор, механик говорил ему об этом.
Первый помощник услыхал беспорядочные шаги, шум борьбы, Снова раздался смех, хлопнула дверь каюты, все смолкло, и вспыхнул свет.
Чесноков повернул за угол и никого там не увидел. Он прислушался: затем медленно прошел по коридору поперек судна и вышел на левый борт. У дверей одной из кают он остановился. Игорю Николаевичу показалось, что в каюте разговаривают. Первый помощник взглянул на часы - один час сорок минут. Поздновато для разговоров… Чесноков вздохнул, готовый произнести необходимые извинения, и решительно - из головы не шло предыдущее событие - постучал в дверь.
Голоса стихли.
Чесноков вновь стукнул, тактично и вместе с тем требовательно, настойчиво. Миновала минутная пауза, затем зазвякал ключ, и дверь растворилась.
Каюту открыл высокий и рослый молодой мужчина с короткой шкиперской бородкой, одет он был в грубошерстный свитер и модно полинялые джинсы. Он увидел за дверью первого помощника - на Чеснокове была морская форма - и отступил в глубину каюты, стараясь придать сердитому лицу приветливое выражение.
– Извините, - сказал помполит, - мне показалось, что вы слишком жарко спорите… Разрешите представиться…
– Беглов, - буркнул хозяин каюты, - Владимир Петрович. Геолог и ваш пассажир.
Из кресла поднялся второй человек. Игорь Николаевич узнал его и сдвинул брови.
– Канделаки? - сказал он. - Не ожидал вас встретить… Ведь вам известно, что администрация судна не поощряет внеслужебные отношения команды и пассажиров. Что вы делаете здесь так поздно?
Матрос Феликс Канделаки пришел на теплоход, когда тог стоял на Диксоне. Отсюда пришлось отправить в Ленинград двух курсантов из мореходки, которые проходили практику и были зачислены в штат, и когда этот самый Канделаки явился к помполиту и сказал, что он возвращается из Тикси, где работал на ледокольных буксирах, и теперь до конца навигации решил поплавать на “Воровском”, Чесноков, просмотрев его документы, решил, что есть на земле справедливость.
Работал Феликс уже две недели, и их боцман дважды намекал первому помощнику, что не худо бы этого паренька “железно” закрепить на судне.
– Что вы делаете здесь, Феликс? - спросил Чесноков.
Матрос молча улыбался.
– Это мы… Значит, так, - начал геолог. - Мой рабочий… В партии были вместе.
Он был взволнован, запинался, хватал ртом воздух и являл собой полную противоположность невозмутимому Канделаки.
– Позвольте мне объяснить, Игорь Николаевич, - вмешался он наконец, не переставая доброжелательно улыбаться. - Владимир Петрович - мой бывший начальник. Раньше я работал у него в геологической партии. Сегодня случайно встретились. Он пригласил меня к себе. Вот и сидим разговариваем о житье-бытье…
Игорю показалось, что на красивом смуглом лице Феликса мелькнула некая усмешка, но объяснение было заурядным, и повода оставаться дальше в каюте, да еще в такое позднее время, он не видел.
– Да, конечно, - сказал геолог, - это мой давнишний товарищ… Ведь мы не нарушаем?
– Как будто нет, - ответил Чесноков, глянул на горбоносый профиль вежливо отвернувшегося Феликса, еще раз извинился и вышел из каюты.
Разбудили его в пятом часу. Стучали тихо, но торопливо, беспокойно. Игорь Николаевич решил, что пришел “Ермак”, вылез из койки-ящика в трусах, накинул полосатый халат и, запахивая его одной рукой, второй повернул ключ.
За дверью стоял геолог. Вид у него был и вовсе ошалелый.
– Ушел, - просипел голос, - он ушел… Извините…
На нем была финская шапка с длинным козырьком и короткое пальто из замши. Снежинки растаяли и теперь светились, отражая яркий свет люминесцентных ламп на подволоке коридора.
– Кто ушел? - спросил Чесноков.
– Иван, - ответил Беглов, - Дудкин ушел…
– Какой Дудкин?
– Ах да, - он махнул рукой, - вы ведь… Ну, этот, как его… Вася, Феяикс… Или еще как? Словом, Амстердам…
“Только этого нам не хватало, - подумал Чесноков и покосился на телефон, вспоминая номер судового врача. - И ведь он не пьян… Это куда как хуже”.
– Дa вы входите, - сказал он ласковым тоном, где-то читал, что с этой категорией больных надо быть приветливым и добрым, - входите и располагайтесь как дома. О, да вам не помешает рюмка коньяку… Прошу вас! - Угощая гостя и разговаривая его, Игорь Николаевич тем временем подобрался к телефону и уже снял трубку, когда геолог, проглотив коньяк, вдруг твердо и внятно проговорил: - Этот ваш Феликс - вовсе не Канделаки. Он есть Иван Дудкин, или Вася Амстердам… Одно и то же. Вот.
– Что? - воскликнул первый помощник и швырнул трубку. - Значит, он не тот, за кого…
Беглов кивнул и.протянул рюмку.
– Хороший коньяк, - сказал он, когда ошеломленный Игорь Николаевич снова наполнил его рюмку. - Налейте и себе. Пригодится… Кажется, я отхожу.
Он выпил. Помполит повертел свою рюмку в руках и машинально проглотил ее содержимое.
– Сейчас я проводил его до борта, - проговорил геолог. - Он сошел на лед и скрылся в снежном заряде… И снова мне с ним уже не увидеться…
– Не сомневаюсь, - бросил Чесноков и схватил телефонную трубку.
Беглов перехватил его руку.
– Что вы собираетесь делать?
– Исправить содеянное двумя сумасшедшими, - ответил первый помощник, освобождая руку. - Объявляю тревогу “человек за бортом!”.
– Постойте, - вскричал геолог, - не делайте этого! Не надо тревоги “человек за бортом!”. Феликс Канделаки не Иван Дудкин и не Вася Амстердам. Он не человек!
– Послушайте, - рассердился Игорь Николаевич, - я люблю остроумных товарищей, но в пятом часу утра разыгрывать порядочных -людей может лишь отъявленный волосан. Не надо вешать мне на уши лапшу, паренек! Так кто же по-вашему этот Феликс, которому я еще надеру позвоночный столб, ежели он участвует в этой шутке? Кто он, этот обладатель трех таких милых фамилий? Вор-рецидивист?
– Нет, - тихо сказал Владимир Петрович, - Агасфер из созвездия Лебедя.
…Он сам определил себе задачу, пытаясь за день отработать два маршрута, и теперь, добивая второй, сверхплановый, проклинал все на свете: и кадровиков, зажавших полные штаты, и длинный северный день, позволявший ему надрываться сейчас за двоих, и самого себя, свою жадность на работу, неистребимое стремление быть всегда на коне, если даже нет для того реальных возможностей.
Полный рюкзак с каменюками-образцами отвратно рвал онемевшие плечи к земле. Ноги скрипели, сгибаясь в коленях.
Геологический молоток превратился в двухпудовую гирю, а правая рука отказывалась повиноваться. Он собирался переложить молоток в левую, но сил на такое движение не сумел приискать и все шел да шел, пока не увидел в сгустившемся, посиневшем окоеме темно-зеленый язык тайги, поднявшийся на обрыв, занятый их палатками. Вся партия была в сборе. Первыми встретили начальника собаки, две лайки с библейскими кличками. Люди тоже вышли за сотню шагов, но снимать рюкзак со спины тяжело шагавшего Беглова не стали: не положено по таежному этикету. Раз человек на ногах, он эти метры осилит, а у самой житьевины помощь ему оказывать - значит обидеть его.
Когда Беглов умывался, отводя холодной водой притомленность, поливавшая ему коллектор Зося не утерпела, шепнула:
– У нас гость, Владимир Петрович! Какой симпатичный… Будто цыган! Брюнет…
У Зоей все мужчины считались симпатичными, кроме тех, кто состоял в их партии, тут Зося была истинным кремнем, и потому Беглов примечание коллектора пропустил мимо ушей.
Но сообщение о госте его воэволновало, в безлюдной тайге новый человек в диковину; и, едва обтершись полотенцем, Владимир Петрович отправился в большую палатку шурфовщиков, откуда доносились веселые возгласы и дружный смех.
Он сунул голову в палатку, смех затих, и Беглов дружелюбно сказал:
– Ну, который здесь гость? Выходи на волю, знакомиться будем.
Потом Беглов вспомнил, что больше всего его поразило чисто выбритое лицо незнакомца. Такую роскошь никто себе в тайге не позволяет., И комфорту никакого, я традиция есть запускать бороду, да и от комарья верное опасение, коль до самых глаз обрастаешь.
А тут вроде как из салона красоты выломился товарищ.
Верно,.смуглый оказался парень, только не цыганского, иного типа. А какого - Беглов не определил. Глаза большие, добрые, нос прямой, с горбинкой, темные волосы зачесаны назад, достают едва не до плеч и волнистые. И улыбается приветливо, первым протянул руку Беглову.
– Дудкин я, - сказал пришелец, - а кличут Иваном… Охотник из Окачурихи. Иду с участка. Сено там косил, зимовье ладил, вот к вам и завернул.
Верно, знал Беглов такую деревню, сто пятьдесят верст назад по Бормотую.
– Ну и ладно, - сказал он охотнику, пожийая его сильную руку. - Погости, Дудкин Иван, а может, и с нами останешься, рады будем.
Дудкин широко улыбнулся.
– Можно и с вами, - проговорил он и пожал плечами. - До сезона далеко, и в деревне скукота да бабы с ребятишками одне…
– Эка, паря, хватил, - роготнул и блеснул глазами шурфовщик Стрекозов, по прозвищу Долбояк, - нешто с бабамито скукота бывает?
Иван повел плечами, покосил глазом на Долбояка, смолчал.
– Документы какие есть? - спросил Беглов, не веря удаче, ведь ах как бедствовал он сейчас без людей. - Аль пошутил, охотник?
– А чо шутить? - отозвался Иван, засовывая руку во внутренний карман. - Об работе, чай, не шутят, ее излаживают добром. А вот и бумаги мои.
Беглов посмотрел документы Ивана, нашел их приемлемыми и тут же за ужином у костра написал чернильным карандашом в блокноте приказ о зачислении Ивана Дудкина временным рабочим геологоразведочной партии.