Они поднялись еще на один квартал и вышли на широкую круглую площадь, обставленную по периметру зданиями-грибами. Площадь занимала самую вершину холма. Она вся серела от накидок горожан, среди которых изюминками были вкраплены синие капюшоны стражников. В центре площади на высоком прямоугольном постаменте высился памятник дракону Морту. Его щупальца спиралями убегали от широко распахнутых ноздрей, глаза светились огненной яростью, одно крыло стояло, как треугольный парус, второе нависало над толпой.
Короткие когтистые лапы вцепились в камень постамента. Дракон был изображен в момент, когда он пожирает собственный хвост.
– Что будет? - спросил Алан.
– Великое событие, - усмехнулся Счен. - Молчи и смотри.
Голубой фургон задом подъехал к постаменту. На крышу взобрался здоровенный стражник и ловко накинул на крыло дракона петлю.
– Давай! - проорал он кому-то вниз и спрыгнул.
Фургон взревел и с места рванулся на шарахнувшуюся толпу. Петля затянулась, зазвенел трос, и крыло обломилось у самого основания. Короткий восторженный рев пронесся по площади. Точно так же было обрушено второе крыло. Потом из фургона косо выдвинулась металлическая ферма, с вершины которой свисал на тросе громадный черный шар. Ферма резко качнулась, и чудовищной силы удар потряс чешуйчатое тело дракона. Во все стороны брызнули осколки, треугольные гребешки на хребте обломились и посыпались вниз, исчезли кольчатые щупальца.
Черный шар обрушивал удар за ударом. “Ах! Ах!” - вторила толпа. Дракон Морт все еще цеплялся за постамент изломанными ногами, но уже низверглась бородавчатая голова и покатилась по земле, сжимая в зубах остатки хвоста, уже провалился хребет, и тут ферма пошла ниже и несколькими ударами смела верхние камни постамента.
Серая волна накидок захлестнула фургон и разломанный ill постамент, скрыв их от глаз Алана и Счена. Когда толпа отхлынула, центр площади был гол.
– Так! - одобрил Алан.
– Смотри дальше, - успокоил его Счен, положив ему на плечо могучую ладонь.
Откуда-то сбоку загрохотала музыка, на месте бывшего постамента открылся темный провал. Из глубины медленно и торжественно поднялось нечто бесформенное, запеленатое в серое покрывало.
Опять посыпался мелкий дождь. Толпа немо стыла, не поднимая капюшонов.
Два стражника подняли на крышу фургона маленького толстого горожанина. Тот потоптался, оправляя сверкающую коричневую одежду, вскинул над головой короткую руку и принялся выкрикивать тонким голосом непонятные слова.
До Алана доносилось:
– Единым вздохом! Стражники страждут!… Центр мирового равновесия!… Через семь гробов!… Сизое воинство!… Хвост и зубы дракона!… Теснее сдвинем фургоны!…
Толстяк кричал долго и страстно, а когда завершающе рубанул рукой, толпа бурно зашевелилась и загудела. Стражники подскочили к закутанной бесформенной громаде и дернули за свисающие веревки. Покрывало зашевелилось, медленно поползло вниз, открывая вертикальный треугольник крыла, иззубренный пластинками хребет, изогнутое чешуйчатое тело.
Дракон Морт, вцепившись когтями в постамент и яростно раздувая спиралевидные щупальца, пожирал собственный хвост. Огненные черточки его зрачков горели неукрощенной злобой.
Толпа на площади веселилась и буйствовала. Вверх летели серые и голубые накидки, громыхала музыка; то там, то здесь вспыхивали палочки горючего сланца и пологими дугами летели над головами. Вокруг дракона Морта в разные стороны кружились концентрические кольца горожан, сцепившихся руками.
Отворачиваясь от клубов желтого дыма, Счен угрюмо спросил: - Ну, как?
– Ничего не понял, - пожаловался Алан.
– А этого и не требуется. Главное - в едином вздохе.
– Хочу уйти.
– Тебя не пропустят сквозь заслоны экипажей. - Счен задумался. - Послушай, ты наверняка устал и проголодался. Вот основание с моим адресом, иди и отдохни. Я вернусь к вечеру.
– А ключ?
– Что ключ? - не понял Счен.
– Дверь, наверное, закрыта.
Тяжелая складка подковой охватила жесткий рот Счена:
– На Яне двери никогда не запирают, ибо честному горожанину не от кого прятаться. Ступай!
Счен жил в угловом грибе недалеко от Драконовой площади. Низкая каменная арка, не круглая, а квадратная, зияла, как вход в пещеру. Алан быстро прошел по узкому длинному двору, с трудом открыл тяжелую дверь подъезда и постоял на нижнем ярусе, переводя дыхание. За ним вроде бы никто не шел. В доме было тихо и холодно.
Алан двинулся по деревянной скрипучей лестнице навстречу зеленоватому свету, льющемуся сверху. На шестом ярусе его ослепил фонарь, забранный в ржавую решетку. Несколькими шагами дальше темнела дверь с тускло-серой табличкой: “Книжник Счен” - и знакомым рычажком. Алан толкнул дверь и вошел в комнату, которая ударила по глазам обилием книг. Зеркальные корешки сияли на боковых стенах, вокруг окна, над низкой лежанкой. Книги рядами стояли на широком столе, толпились на подоконнике, грудились в углах. Алан восхищенно поцокал языком и медленно двинулся по комнате, скользя глазами по невиданному богатству.
Он поглаживал книги ладонью, осторожно вытаскивал из гнезд и, раздувая страницы, прочитывал несколько строчек, просматривал оглавления. Имена древних великих книжников вздрагивали на титулах. Нашлось несколько томиков, написанных Сченом. Алан бежал глазами по знакомым и все-таки странным стихам. Прекрасные по форме, по мускулистой гибкости слова, они так или иначе были связаны с драконом Мортом. Подвиги Морта превозносились, преступления клеймились, атрибуты дракона постоянно использовались для сравнений и метафор.
Двигаясь вдоль стеллажа, Алан уперся в стол и сел. Перед ним у стопки книг на листе бумаги, исписанной стремительно летящим почерком, лежало оружие. Он осторожно взял его двумя руками и осмотрел. Орудие убийства было устроено до омерзения просто: трубка с рукояткой и дырчатый барабан, подводящий к трубке снаряд под укол острого клюва. Алан крутнул барабан, и тот быстро завращался, пощелкивая и мелькая сквозными дырами. Лишь в одной из них тускло сизовел снаряд. Отложив оружие в сторону, Алан хотел прикрыть его листком бумаги, но зацепился взглядом за слово. Он прочитал стихотворение всего один раз, но сразу запомнил наизусть и, блуждая по комнате в поисках пищи, выставляя на сланцевую горелку странного вида сосуд с водой, все шептал и шептал яростные строки:
Целуй меня, целуй еще, без счету, палящим медом наполняй аорту.
Я ни одной минуты наслажденья не уступлю ни смертному, ни Морту.
Дай мне познать упругость тела-тростника отведать дай от сладостного языка.
Богиня! Я неистовый язычник, когда пылающая грудь, как смерть, близка.
Из черных локонов сияет лик-луиа, пьянящих глаз, зубов сладчайших ночь полна.
Дыхание твое меня сжигает.
Зачем же лето знойное? Зачем весна?
Как дерево в тебе корнями я пророс, как рыба спутан сетью шелковых волос, но смежил веки, миг тебя не видел - и сердце от тоски уже оборвалось.
Горячая вода, заваренная на пахучей травке, обжигала нёбо, стихи жгли мозг, перед глазами стояла ликующая Лана, и последняя строфа просверкивала словно молния.
Алан ходил по комнате, как пьяный, нашел за стеллажом еще одну лежанку и повалился на нее. Стихи скользили в мозгу огненным кольцом, одно слово тянуло за собой следующее, строка цеплялась за строку, сразу за последней строфой обрушивалась первая. Хорошо было лежать, отдыхало тело, согревались и отходили ноги, крутилось сверкающее кольцо стихотворения, хохотала Лана, и он уже спал, разбросав руки и неслышно дыша.
Его разбудил высокий женский голос.
– До чего же ты громкая, Лана! - пробормотал Алан и проснулся окончательно.
За окном чернела ночь. Яркие лучи, бьющие из просветов между полками и верхними обрезами книг, слепили глаза.
Алан сморгнул и спустил ноги, собираясь встать, но его остановил глухой бас Счена:
– …не железный. Я придумал дикую игру. Когда предает друг или я не успеваю выручить близкого, то беру револьвер. Видишь, он заряжен одним патроном. Закрути барабан - и один шанс из десяти, что грянет выстрел.
– Идиотские шутки, - брезгливо сказала женщина. - Никогда не поверю, что ты способен на такое.
– Не верь, но это так.
– Впрочем, ты всегда был игроком.
– Но в любовь никогда не играл!
– Мне надоели слова. Слова и слова… Ты опутал меня словами, превратил в свою собственность, в рабу.
– Ты богиня!
– Это годится для стихов, которые никогда не напечатают.
– Зачем так говорить?
– Да, хватит разговоров. Мне пора.
– Прошу тебя, останься хоть сегодня. Я совсем разболелся, я не могу один.
– Эгоист! Ты говоришь только о себе! Я устала от этих разговоров.
– Если бы любила - не устала бы…
– Надоело! - вдруг тонко вскрикнула женщина. - Ты задавил любовь словами, встречами украдкой, бесконечным нытьем. Обо мне уже шушукаются под арками!
– Мне безразличны сплетни обывателей!
– А мне не все равно! Имею я право на счастье или нет? Имею право на покой?
– Я же предлагал соединиться…
– А жить где? В этой конуре, заваленной хламом? Да еще терпеть всяких бродяг за стеллажами? Кого ты прячешь сегодня?
– Мы одни…
– Я отдала тебе свои лучшие годы, свою молодость, а что получила взамен?
– В прошении служителям Морта упомянуто твое имя…
– Плевать на прошение! Оно ничего не стоит, тебя скоро возьмут!
Наступило тяжелое молчание. Хрипло дышал Счен, скрипел стул. Потом женщина тихо сказала:
– Ты великий книжник, я всего лишь начинающая лицедейка. Я тоже хочу стать личностью.
Молчание.
– Я ухожу.
– Останься, - еще попросил Счен.
– Сегодня большое представление, мне впервые дали одну из главных ролей.
Дробный перестук каблуков, скрипнула и захлопнулась дверь.
Алан сидел в странном оцепенении, не зная - то ли окликнуть Счена, то ли выйти самому. И в этой мутной тишине.раздалось негромкое металлическое пощелкивание, за которым глухо громыхнул выстрел. Посыпалось стекло с книжных корешков. Алан вскочил и, обмирая, побежал за стеллаж. И застыл у стола, зажимая ладонью крик.
Огромное тело Счена лежало навзничь наискосок через всю комнату, от стеллажей до лежанки. Одна рука неудобно подвернулась, около другой исходил смрадным желтым дымом револьвер. Острый темно-красный язычок выглянул из-под левого бока, влажно блеснул и вдруг побежал вeqeлoй струйкой, растекаясь в лужицу, которая, как амеба, вытягивала и вбирала псевдоподии. Амеба намертво присосалась к,мертвому телу, жадно подрагивала, полнела на глазах, жирно отливая выпуклой поверхностью.
Алан прокрался мимо стеллажей, ударом плеча распахнул дверь и подбежал к лестничному пролету. Далеко внизу сыпали дробь каблучки женщины, которая спешила на большое представление. Железные пальцы схватили Алана с двух сторон за руки, кто-то накинул на голову тесный мешок. Алан захлебнулся в крике, дернулся и потерял сознание…
Смотреть на Алана было жутковато. Его маленькое тело, до шеи упрятанное под тяжелыми складками темно-красного покрывала, лежало на узком столе. Всю верхнюю часть головы окружали острофокусные церебролазеры, были видны только глаза с запавшими веками. Тонкие ноздри, от которых к уголкам губ спускались глубокие складки, были неподвижны, рот чуть-чуть приоткрыт. Острый подбородок торчал, как у ребенка, да и все лицо с беспомощным выражением недоумения и испуга казалось детским. Прозрачный защитный колпак над столом почти не был виден, и только сбоку, как в выпуклом зеркале, отражались стенные светильники.
– Думаю, достаточно, - пробормотал Арк, щелкая тумблерами.
Лана, неотрывно глядевшая на слабо освещенное лицо Алана, облегченно вздохнула и откинулась в кресле. И только теперь почувствовала резкую боль: все время она сидела, намертво сцепив пальцы.
– Когда он проснется?
Арк потер выпуклую лысину, пощипал кончик пухлого носа: - О, еще не скоро! Ты можешь отдохнуть.
– Нет, - тряхнула светлыми локонами Лана. - Я подожду.
– С Аланом уже ничего не случится. Напрасно терзаешь себя, это не рационально.
– Все-таки подожду.
– Принести чего-нибудь горяченького?
– Спасибо, не хочется.
Они надолго замолчали. Арк смотрел на Лану, быстро оглядывал приборы, что-то бубнил в диктофон и снова смотрел на Лану. Это занятие не надоедало и не утомляло. Ланой можно было любоваться, как любуются восходящим солнцем, цветущим миндалем, мерцающим морем.
– Он действительно был в прошлом, - вдруг спросила Лана, - или это только сон?
Арк пожал круглыми плечами: - Эффект присутствия словами не выразить. Это и сон, и явь одновременно.
– Как ты думаешь, Счена он встретил?
– Думаю, да.
– И помог ему?
– Думаю, нет.
– Тогда зачем нужен этот эксперимент?
– Мы на янцах не экспериментируем, мы их лечим.
Лана удивленно расширила и без того огромные глаза.
Арку показалось, что всю комнату заполнило голубое сияние.
– Объясни!
– Что ж, - вздохнул Арк. - От меня всегда требуют объяснений… Дело в том, что янцы так или иначе тоскуют о прошлом. Это своеобразная ностальгия, болезнь. Древние века овеяны легендами, самые сладкие воспоминания - о детстве, мы думаем, что со времен нашей юности мир стал хуже.
– Разве это не так?
– Всякая болезнь требует лечения. И вот одни носятся по горам, изображая ледяных янцев, другие дикарствуют на необитаемых островах или в джунглях, третьи переплывают океаны на лодках, плотах или бревнах. Как правило, этого хватает, и они возвращаются к цивилизации бодрыми и здоровыми.
– А Алан?
– Алан - другое дело. Он крупнейший ученый эпохи и в то же время человек с гипертрофированной совестью. Он вбил себе в голову, что лично ответствен за прошлое. Это стало его манией, навязчивой идеей. Он считал, Что если получит возможность вернуться в древние века, то уничтожит все несправедливости, спасет загубленных гениев. Над своей установкой он работал как одержимый и в результате надорвался.
– В чем же ошибка?
– Я полагаю, что прошлое изменить нельзя.
– Экспериментально это не доказано.
– Конечно… Однако допустим, что ценой неимоверных усилий Алан закончил работу и перенесся в прошлое. И что? Он не продержится там и суток, он погибнет! Каждый янец - сын своего времени и может жить только в своем времени. Чем дальше мы уходим в развитии, тем невозможнее приспособление в прошлом. Там другая логика, другие ценности, другие; понятия о счастье и жизни. Не говоря уже о мелких бытовых подробностях, драконе Морте, гигиене… Нет! - Арк махнул полной ручкой. - Я слишком оптимистичен! В одиночку Алан не продержится и дня.
– Но ведь ты все-таки перенес его в прошлое!
– Я уже говорил, что здесь другой принцип… Когда здоровье ведущего физика стало внушать опасения, я предложил Алану готовый аппарат. Это было для него неожиданным подарком. Он не стал вникать в детали, лишь ознакомился с общим принципом. Он поверил мне, что объяснимо состоянием лихорадочного нетерпения. - Арк перещелкнул зеленый тумблер. - Алан рвался к Счену, а я хотел спасти его здоровье. Подобные мании лечатся шоком, вот и пришлось к нему прибегнуть…
– Смотри, смотри! - взметнулась Лана. - Он шевельнулся!
Арк мельком глянул на разноцветные огоньки пульта и засеменил к узкому столу, на котором лежал Алан.
– Опять торопится, - недовольно бормотал он. - Куда торопится? На его месте я бы поспал.
Защитный колпак над столом подернулся прозрачной голубоватой пленкой и медленно растаял. Короткие, почти белые ресницы Алана дрогнули, он открыл глаза и, не двигая головой, осмотрел комнату. Лана поразилась давно забытой прозрачности и спокойствию карего взгляда.
– Алан, ты меня слышишь? Тебе не больно?
– Лана… - Физик улыбался светло и широко, словно ребенок. - До чего же ты шумная, Лана… А я видел живого Счена. Я принес тебе его неизвестное стихотворение!
НИКОЛАИ ДОМБРОВСКИИ СУДЬБА ХАЙДА
“Человек использует лишь ничтожнейшую часть тех возможностей, что в нем заложены от рождения, - объяснял нам круглый маленький человечек, уютно расположившийся в углу дивана с чашкой чая в руке. - Нам трудно себе представить, какие залежи ловкости, мощи и гения в нас таятся”.
“Мы слегка о том наслышаны, - отвечал мой друг, слабо улыбнувшись. - В дни моей юности, только и было разговоров, что о скорочтении, гипеопедии и возможности временно превратиться в гения под действием гипноза”.
“Да, но вы забываете, - воодушевленно продолжал наш собеседник, - о давно установленных фактах о лунатиках, в трансе совершавших чудеса ловкости и храбрости, о многих случаях, когда самозабвение и подъем наделяли людей фантастической силой и выносливостью”.
“И это было, - подтвердил мой друг, подливая себе чаю, - все журналы были заполнены различными мнениями на этот счет. Но потом все это как-то улеглось, и мы читаем о деяниях того или иного йога вполне хладнокровно”.
“И вы ни разу не попытались испробовать все это на себе? - испытующе, сощурившись, спросил человечек. - Ни разу не захотели воспарить как птица над привычно средним уровнем своих способностей?” “Ну… - замялся мой приятель, - всякое бывало. Это, в некотором роде, даже стимул к работе - то, что в тебе таится нечто тебе самому еще не ведомое. В молодости, конечно. Потом все образовалось, стало на свои места”.
“Да, для того, чтобы не разувериться в успехе, надо пользоваться точными и выверенными методиками, - проговорил наш сосед, в задумчивости протирая очки. - Точными и выверенными, а также изрядно сдобренными прикосновением нашей собственной творческой сообразительности. Каждый человек - уникум в своем роде, и то, что годится для одного, вследствие субъективных различий, не подойдет для другого. Надо подобрать свой собственный вариант, а это не просто, скажу я вам, ох, не просто”.