Дружеская обстановка пришлась Чарзлу по душе. "Чудесный народ, думалось ему. – И не беда, если манеры немного грубоваты".
Куда больше его заботило другое: их речь перемежалась морским жаргоном, так что большей частью он понимал столько же, как если бы говорили на древнееврейском языке.
Время проходило с приятностью, хотя погода то и дело менялась, почти как в Северном Уэльсе: холод, бесконечные дожди, туман – и яркое солнце. Все дни он проводил на "Бигле", пытаясь не путаться под ногами матросов, которые под руководством парусных дел мастера продевали через паруса крепкие шкоты, с чьей помощью их можно будет поднимать, закреплять и быстро опускать на палубу, если разразится шторм. Чарлз обшарил на корабле все закоулки, изучил палубы и ют. На полубаке стояло легкое орудие, возле фальшборта, по обе стороны шкафута, – "хлопушки". Четыре медные пушки, стрелявшие девяти- и шестифунтовыми ядрами, находились в кормовой части. Двадцатипятифутовые вельботы были подвешены к шлюпбалкам на юте, а два двадцативосьмифутовых – прикреплены к рейкам на шканцах. Посередине размещалась самая большая из лодок, ял, внутри которого, чтобы сэкономить место, гнездился маленький бот. На корме пристроилась судовая шлюпка.
В Плимуте Чарлз сделал свои последние покупки – ночные колпаки, чтобы не застудить голову во время сна, и резиновый плащ со специальным карманом для хранения питьевой воды.
Вечерами он был занят не меньше, чем днем. Гордившийся красотой и надежностью своей гавани, Плимут превратился также в один из самых богатых культурных центров Англии. К семи часам Чарлз являлся на научные лекции, читавшиеся в "Атенеуме", портик которого с четырьмя дорическими колоннами выходил на Плимутский пролив. Клуб располагал превосходной библиотекой и роскошным конференц-залом. Только что вышедшие из печати книги он брал на Корнуэлл-стрит в греческом храме, носившем название "Частная библиотека"; на богослужения ходил в церковь св. Катерины, стены которой были искусно украшены деревянными панелями. Кроме того, он много гулял по городским улицам. В Плимуте процветала оживленная торговля рыбой, разгружались и нагружались суда, работали железоделательные, мыловаренные и цементные заводы, мануфактуры, производившие парусину и канаты.
Чарлзу повезло с соседом, с которым ему суждено было делить и чертежный стол, и каюту, – девятнадцатилетним Джоном Лортом Стоксом, родом из Юго-Западного Уэльса. Во время совместной экспедиции "Бигля" и "Адвенчера" в 1825 году ему было всего тринадцать лет, и присматривавший за подростком капитан Филип Кинг уже тогда отмечал в нем "уравновешенность, постоянство и добропорядочность".
Чарлз сразу же подружился со Стоксом, что было весьма кстати, потому что жить бок о бок в одной каюте им предстояло не один год.
– Вы с ним поладите, – спокойно отозвался Фицрой. – Стоке – мой самый надежный союзник на "Бигле". Когда нам поручили эту вторую экспедицию, я попытался добиться для него повышения и должности своего помощника. Я писал в Адмиралтейство о том, что он заслуживает назначения на должность помощника главного гидрографа, тем более что никакой прибавки к жалованью этот пост не предусматривает.
Капитан пожал левым плечом – жест, которым он обычно выражал свое разочарование.
– Отказали. Чересчур молод. Но все равно я сделал его своим помощником – неофициально. Он – настоящий талант. Да вы сами увидите. А со временем и Адмиралтейство тоже.
На мягкое, открытое лицо Джона Стокса приятно было смотреть: оно как нельзя лучше отражало его дружелюбный характер. Всегда свежевыбритый, с ясными дымчато-серыми глазами, с шапкой густых черных волос, разделенных на пробор с такой тщательностью, будто он пользовался при этом одним из своих гидрографических инструментов. Среднего роста, еще не раздавшийся в плечах, он говорил неторопливо, с мягким пембрукширским [Пембрукшир – одно из графств Юго-Западного Уэльса. – Прим, пер.] акцентом, никогда не допускал ни назойливости, ни грубости; уверенные движения его рук выдавали в нем прирожденного чертежника. Когда Чарлз спросил, не разочаровал ли его отказ Адмиралтейства, заметив при этом: "Один почет, говорят, не в счет", Стоке беспечно отвечал:
– Отец отзывался об удаче так: "Не будешь надеяться – не поймаешь". Время у меня есть. На флоте я намерен оставаться всю жизнь и надеюсь, что в одной из будущих экспедиций стану капитаном "Бигля".
Чарлз негромко рассмеялся:
– С такой установкой, Стоке, вы дослужитесь до адмирала.
– Не исключено. Пошли покатаемся? Небольшую лодку я смогу раздобыть.
Находившийся на борту тринадцатилетний Чарлз Мастере начинал уже тосковать по дому, и они решили прихватить его с собой.
Пристав в Мильбруке, они привязали лодку и двинулись берегом моря вдоль западного склона Эдкумской горы. Фермы и каменные амбары, похоже, стояли тут еще со времен крестовых походов. Деревня, через которую они проходили, располагалась в низине у подножия высоких холмов, под сенью величественной горы. К единственной дороге, пригодной разве что для повозки с осликом, лепились старой кирпичной кладки дома, оштукатуренные снаружи; лишь изредка попадались сады, вносившие разнообразие в окружавший их горный ландшафт. В самом конце деревни они увидели сельскую церквушку с кладбищем, за которым тропа начинала свой извилистый путь наверх.
– Для меня ходьба – это жизнь! – радостно воскликнул Чарлз. – Когда я подчиняю себе горное пространство, взбираюсь ли я на вершину или спускаюсь, я чувствую себя человеком.
Стоке ухмыльнулся:
– В море нет гор, если не считать тех, на которые "Бигль" начнет взбираться в шторм!
Они стояли сейчас на длинном склоне, круто спускавшемся к прелестной деревеньке Косэнд у залива, с высокими деревьями и добротными домами. Внизу виднелись каменные укрепления, по обеим сторонам которых простирались плодородные поля, где пасся скот. Спустившись, они очутились на маленькой вымощенной камнем площади возле самого залива и зашли в трактир "Контрабандисты".
– Нет, Джонни Стоке, – произнес Чарлз за кружкой эля, – вы неправы. Ведь на каждой стоянке "Бигля" будут горы. И я намерен на них взбираться.
На следующее утро Стоке пригласил его с собой в Ате-неумский сад.
– Я собираюсь привести в порядок принадлежащую "Биглю" астрономическую обсерваторию, чтобы производить наблюдения за склонением магнитной стрелки.
– А что это такое?
– Вы пользовались компасом? Ну так вот, это тоже компас, для навигации он крайне важен. Еще со времени Гилберта, то есть примерно с 1600 года, было известно, что земля действует как огромный двухполюсный магнит, обнаруживающий себя в двух направлениях: горизонтальном, что проверяется с помощью обычного компаса, и вертикальном, на которое реагирует подвижно закрепленная магнитная стрелка. На магнитном экваторе вертикально подвешенная магнитная стрелка занимает горизонтальное положение, а на полюсах стоит вертикально. И по тому, насколько она отклоняется к западу или к востоку, мореплаватель может судить о магнитном склонении. Раньше капитан ориентировался только по компасу и звездам, теперь же с помощью этого нехитрого устройства он узнает долготу и широту. Свое местоположение он определяет везде – на севере и на юге, на востоке и на западе – по отношению к двум полюсам и экватору.
– Общепринято, что Плимут – географический центр мира [Таким центром английские моряки в то время считали этот расположенный в относительной близости от Гринвичского меридиана порт на Ла-Манше. – Прим. пер.], добавил Стоке. – Когда мы установим здесь центральное время, все находящиеся в море суда, обозначив свое местоположение, смогут приближенно сверить свое время с тем, которое показывают часы в Атенеумском саду.
– Значит, когда я буду проплывать по Магелланову проливу, то смогу с точностью сказать, когда здесь, в "Атенеуме", начнется семичасовая лекция!
– Reductio ad absurdum! [Reductio ad absurdum (лат.) – приведение к абсурду (как способ доказательства), – Прим. пер.] – воскликнул Стоке. – Я учился всего четыре года, а подготовлен лучше, чем вы!
– Разные предметы, мой милый, разные предметы!
Познания Дарвина пополнялись с каждым днем.
Нередко за обедом у уполномоченного морского ведомства, куда его брал с собой капитан Фицрой, Чарлз встречался и беседовал с капитаном Филипом Паркером Кингом, чей двухтомник "Описание обследования тропических и западных береговых районов Австралии" настоятельно рекомендовал ему в Мэр-Холле Джозайя Веджвуд, Как-то капитан Кинг отвел его в сторону и сказал:
– На "Бигле" в качестве мичмана отправляется мой четырнадцатилетний сын Филип. Это уже не первое его плавание. Как волонтер он провел на "Адвенчере" целых пять лет. Когда мы отплывали, ему было всего девять, но тогда на корабле находился я и мог сам за ним присмотреть. Сейчас я не могу просить о том же никого из офицеров: ведь это означало бы, что для сына создаются какие-то особые привилегии. Но поскольку вы не моряк, вас я могу попросить о таком одолжении. Зная, что на борту у него есть друг, я чувствовал бы себя спокойнее.
– С удовольствием сделаю все, что смогу, – уверил его Чарлз. – Моим заботам уже поручили юного Мастерса. Я буду брать их обоих с собой на берег, чтобы они учились естествознанию.
Видавшее виды лицо капитана озарилось благодарной отеческой улыбкой.
– Спасибо, мой дорогой Дарвин. В свою очередь, пока "Бигль" стоит здесь на якоре, позвольте мне поделиться с вами некоторыми из моих метеорологических наблюдений. Я научу вас, как пользоваться инструментами, чтобы предсказать надвигающийся "вилли-во" ["Вилли-во" – шквальный ветер в Магеллановом проливе, – Прим. пер.] или ураган, шторм или водяной смерч; как записывать барометрическое давление, точку росы, силу ветра, количество выпадающих осадков…
До сих пор кумирами Чарлза всегда оставались ученые. Профессора Генсло, Седжвик… Их вклад в ботанику и геологию позволил сделать эти науки точными. Сейчас судьба свела его с людьми иного рода изобретателями-практиками, инженерами. Первым из них был Вильям Гаррис по прозвищу "Гром и молния", сорокалетний уроженец Плимута, который закончил медицинское отделение Эдинбургского университета, служил полицейским врачом, а затем вернулся домой, чтобы вести врачебную практику. Женившись в возрасте тридцати трех лет, он забросил медицину. Все свое время он посвящал решению вопросов приспособления электричества к многочисленным практическим потребностям; его перу принадлежал уже ряд статей по электричеству, напечатанных в ученых журналах. Чарлз познакомился с ним за обедом в таверне "Фонтан" и сразу же заразился его бьющим через край энтузиазмом.
Сейчас Гаррис занимался установкой системы громоотводов на "Бигле".
– Мистер Гаррис, не будете ли вы добры объяснить мне технику контролирования молний? – попросил его Чарлз.
Глаза Гарриса и его белые зубы ослепительно блеснули.
– Мы не контролируем их, мистер Дарвин. Правильнее будет сказать, мы их заземляем.
– Мне понятно, как вы это делаете на суше. А вот на море?
– Точно так же. Двадцать первого ноября я намерен продемонстрировать свой способ в "Атенеуме", используя вместо грозового облака электрическую машину, вместо моря – корыто с водой, а вместо кораблей – детские игрушки. Моя система состоит из медных пластин, наложенных одна на другую, проходящих сверху через мачты и реи, а снизу соединенных с водой. Преимущество, которое мы получаем, основано на следующем принципе: пройдя по столь большой поверхности, электрический поток оказывается ослабленным до такой степени, что он не оказывает никакого вредного воздействия даже в том случае, если молния попадает прямо в мачту. Система подобных проводников и будет установлена на "Бигле". Уверен, что за три года вам придется услышать и увидеть предостаточно громовых раскатов, слепящих вспышек молнии, но ни одна мачта, ни один матрос не погибнут.
Второго "человека дела" он встретил в "Атенеуме" на лекции. Сэр Джон Ренни, тридцатисемилетний инженер, только что по проектам своего отца завершил возведение нового Лондонского моста. Сэр Джон теперь был занят перестройкой огромного мола, которому надлежало оградить вход в Плимутский пролив от штормовых волн Ла-Манша и Северной Атлантики. В 1812 году под руководством его отца в этом месте начали сбрасывать известняковые глыбы, и уже через год мол можно было видеть над поверхностью воды. Однако шторм 1817 года и ураган 1824-го нанесли сооружению такой урон, что потребовалась новая перестройка. Таким образом, сын снова завершал работу отца как представитель нового поколения, возможно лучше осознавая, что природа куда более искусна в разрушении, чем человек – в созидании.
Настроен он был весьма дружелюбно.
– Завтра утром я буду работать на молу, мистер Дарвин. Если вас подвезут, то присоединяйтесь ко мне, и я покажу вам, какие изменения мы вносим в конструкцию дамбы.
Капитан Фицрой как раз собрался совершить рабочую вылазку на адмиралтейской яхте и пригласил Чарлза "прошвырнуться". Когда после измерения углов дамбы Фицрой возвратился на яхте обратно, Чарлз остался вместе с Ренни на обдуваемых ветром скалах, наблюдая за тем, как рабочие сбрасывают в воду огромные куски известняка из Орестонских каменоломен.
– Первая наша ошибка, – пояснил сэр Джон, – заключалась в постройке дамбы под прямым углом. Вскоре мы поняли, что не следует давать морю возможность обрушиваться на какую бы то ни было перпендикулярную поверхность. Если оно в сердитом настроении, то может спокойно швыряться глыбами весом в тонну так, словно это всего лишь галька. Новый мол сумеет перехитрить даже самый сильный шторм. Мы строим его как покатую крышу дома. Вода будет ниспадать с него каскадом.
Чарлз взглянул на бурлящую у их ног воду и врезающиеся в море известковые уступы насыпи.
– Вы напоминаете мне Гарриса по прозвищу "Гром и молния", – воскликнул он. – Оба вы стремитесь доказать, что мозг человека может одолеть силы природы.
– Одно слово предостережения, мистер Дарвин. К несчастью, неверно, что мозг человека в состоянии управлять всеми силами природы. Есть то, чего он никогда не сможет ни превзойти, ни подчинить себе.
– Что же именно, сэр Джон?
– Сам человеческий мозг.
…Барометры предсказали верно. Не прошло и часу, как солнце исчезло и с Атлантики подул резкий юго-западный Еетер, приковав корабль к якорной стоянке в гавани. Вскоре с моря надвинулась тяжелая пелена проливного дождя. Как только похолодало, он тут же превратился сперва в мокрый снег, а затем в град. "Бигль" подпрыгивал на волнах, как пробка. Еще ни разу в жизни Дарвин не испытывал такого всепроникающего холода. Шторм продолжался несколько дней. Чарлзом попеременно овладевали то морская болезнь, то тоска по дому, то отчаяние при мысли, что им никогда не выйти из гавани.
2 декабря после полудня, когда он полулежал, вытянувшись в кресле в гостиной у себя дома возле Кларенских бань, куда он вернулся, чтобы отдохнуть после качки на судне, с "Трактатом по теории Земли" Кювье в руках, кто-то забарабанил в дверь. Открыв ее, Чарлз увидел на пороге своего брата Эразма с дорожной сумкой в руке.
– Привет, Чарли. Сюзан сообщила мне твой адрес, и я приехал, чтобы повидаться с тобой.
От удивления у Чарлза отвисла нижняя челюсть и округлились глаза. Эразм превосходно выглядел: лицо его, и без того смуглое, покрывал загар. Волосы на темени заметно поредели, зато на висках торчали пучками, напоминая крылья птицы. Взгляд его глаз, темных и привлекательных, казался отрешенным. Одежда на нем была дорогой, но не крикливой: шерстяной пиджак с широкими лацканами, жилетка, белый воротничок и тонкая шелковая рубашка с черным галстуком.
Чарлз стиснул брата в объятиях. Прошло уже три с половиной года, как Эразм окончил колледж Христа. После краткого визита в Маунт он уехал в Лондон, откуда надолго отправился путешествовать по Франции и Австрии. Когда он стал жаловаться на скверные гостиницы и трудности путешествий, Чарлз поинтересовался, почему он не ведет оседлый образ жизни и не живет с комфортом.
– Как раз это я и намерен сделать, – отвечал Эразм.. – Свое время я буду делить между квартирой на Риджент-стрит и Уиндхемским клубом в Сент-Джеймсе. Время моих скитаний прошло. Я собираюсь навсегда обосноваться в Лондоне и с грустью взирать на то, как проходят годы.
– А врачебная практика?
– Я принимаю не пациентов, а лекарства. Вообще-то со здоровьем у меня как будто все в порядке, только вот моральное состояние подводит: часто я не в состоянии ничего делать.
Чарлз был ошарашен. Как, после стольких лет, проведенных в Эдинбурге, в колледже Христа – а ведь Эразм считался хорошим студентом, – забросить столь уважаемую специальность, к которой брат так хорошо подготовлен! Он, правда, вспомнил, что сам решил не связывать свою жизнь с больными и увечными. Да, но ведь он вышел из игры в самом начале и стал изучать теологию. А где будет искать себе другую профессию Эразм?
– Нигде, дорогой мой Газ! Годы учебы в Эдинбурге и Кембридже, похоже, доконали меня. А если и не меня, то, по крайней мере, мое честолюбие.
Впервые дошел до Чарлза истинный смысл гневных слов отца, когда он увидел письмо с приглашением от Генсло: "Дурацкая затея… бесполезная… после экспедиции ты уже не сможешь заняться ничем серьезным". Да, для Роберта
Дарвина было бы ударом, если бы обнаружилось, что он вырастил двух бездельников, по существу живущих на деньги, присылаемые из дому, и присваивающих себе плоды многих десятилетий тяжелого и самоотверженного труда дарвиновской и веджвудовской семей… По своим моральным качествам они выглядели бы "паразитами" в глазах доктора Дарвина, посвятившего сорок четыре года беззаветному служению своим ближним. – Я вовсе не собираюсь бездельничать только потому, что у меня не будет постоянного занятия.
– Значит, Рас, у тебя есть какой-то план действий? В таком случае я рад за тебя.