Для Эммы с ее общительностью, он знал это, кембриджская община давала чудесную возможность продолжить веджвудовскую традицию благотворительности и гостеприимства.
– Со временем ты станешь дамой-патронессой кембриджского общества.
Глядя на жену в упор, он продолжил:
– У маленькой "мисс Неряхи" есть для этого и соответствующий опыт, и соответствующие склонности, учитывая ее способность быть счастливой самой и делать счастливыми других.
Эмма смотрела на него широко открытыми глазами, не зная, куда он клонит.
– Однако я убежден: как ни привлекательна, как ни содержательна была бы тамошняя жизнь, она попросту не для меня. Я нуждаюсь в покое и уединении, то есть в полной изоляции в сельской глуши, где общественная жизнь присутствует ровно настолько, чтобы мы не чувствовали себя совсем уж отрезанными от мира. У меня есть для этого основания, о которых я хочу тебе сказать. Видишь ли, мне предстоит писать книги, доказывать теории и заниматься их распространением. А все это исключает присутствие в колледже, университетские дела, общественные обязанности.
Теперь Эмма в свою очередь в упор поглядела на мужа.
– Я могу быть счастлива с тобой и в том и в другом месте, при одном образе жизни и при другом. Главное для меня – семья: мой муж, мои дети, наше благополучие. Я могу продолжать жить и в Лондоне, если тебе это надо, в Кембридже, если бы ты его предпочел, или в любой глуши, если так лучше для тебя и твоей работы. Я счастлива и останусь таковой, даже если бы тебе вздумалось переехать со всеми нами на Огненную Землю.
– Нет, только не Тьерра-дель-Фуэго! – с жаром воскликнул Чарлз, тут же рассмеявшись. – Но уединение мне просто необходимо, чтобы быть в стороне от суеты, как необходимо иметь возможность работать без перерывов, с полной отдачей. А все эти званые обеды, официальные приемы, длинные бурные дебаты – они меня истощают. На следующий день я оказываюсь из-за них полностью выбитым из колеи.
– Я это замечала, мой дорогой.
– Я говорил с отцом о покупке дома в деревне. Мне так хочется жить в сельской местности и слышать только, как поют птицы и шелестит ветер в ветвях деревьев. Я до сих пор не могу объяснить приступов своего плохого самочувствия. Я не знаю, ни когда наступит следующий, ни сколько он будет длиться. Случись один из них со мною в колледже – я не смог бы тогда выполнять своих обязанностей, неловко бы себя чувствовал и терзался сознанием собственной вины. Если же я не связан с другими и отвечаю лишь за свою работу, то могу, когда буду плохо себя чувствовать, возиться с детьми, гулять в лесу, читать, слушать твою игру. И при этом никого не подводить. Ты согласна?
– Да. Ты хочешь… свободы от конкретных обязанностей, чтобы выполнять то, что считаешь более важным.
– Совершенно верно. Как бы я ни любил Джона Генсло за его способность учить своих студентов каждого по-своему – что касается меня, то я ему благодарен, – сам я на это не способен. Я хочу, чтобы не я учил других, а те мысли, которые содержатся в моих книгах. Книги должны стать моей опорой в жизни. Как ты думаешь, это не звучит чересчур самонадеянно?
– Каждый из нас должен найти для себя наилучший путь, чтобы выполнить ту работу, которую определил нам господь. Мой отец стал "читающим" натуралистом, твой – "слушающим" доктором, тебе же выпало стать "пишущим" ученым. Ведь именно этого ты и хочешь?
– Всей душой.
Дарвин извлек давно заброшенную рукопись о коралловых рифах, перечитал написанное и нашел материал и выводы убедительными.
"Тринадцать месяцев забвения! – подумал он. – Но не буду тратить эмоций на сожаления о былом. Постараюсь закончить книгу к концу года".
В это утро он два часа без перерыва трудился над описанием вертикального роста рифов. В глазах его зажегся угасший было огонек. Когда Эмма высказалась на сей счет, Чарлз ответил:
– Отец до смерти перепугал меня своими прогнозами относительно моего здоровья. Я должен доказать, что он неправ. И еще что я – не ипохондрик.
– Да кто тебе это сказал?
– Я сам.
Эмма между тем добилась того, что Бесси стала носить чепец; она купила ей два новых платья и целую коробку белых фартуков, которые та научилась менять по нескольку раз в день, как только на очередном появлялось хоть малейшее пятнышко. Парсло, полная противоположность традиционному английскому дворецкому с его чопорной невозмутимостью, не думал скрывать своей радости, что наконец-то нашел себе место по душе. День-деньской он то подавал к столу, то сворачивал и разворачивал ковры, чтобы можно было натирать полы, чистил обувь, а с раннего утра мчался в ближайшую книжную лавку купить "Лондон кроникл" и "Тайме" – газеты, которые Чарлз имел обыкновение просматривать после завтрака. Сэлли со своей стороны старалась, и небезуспешно, готовить теперь по рецептам, которыми в Маунте снабдила ее Энни.
После обеда Чарлз и Эмма нередко усаживали детей в коляску и везли в Риджентс-парк, где семья гуляла по тенистым аллеям. Отец учил Уильяма, полуторагодовалого карапуза, пускать кораблики вдоль извилистых берегов озера. Затем они пересекали длинный газон и шли в зоопарк, где наблюдали за тем, как брыкается носорог, носится рысцой слон, закручивая и раскручивая хобот и то и дело издавая трубные звуки при виде толпящихся зевак. Но больше всего очаровал Уильяма орангутанг, который, повалившись на землю, дрыгал лапами и вопил, как избалованный ребенок, когда служитель дразнил его яблоком. Но стоило обезьяне в конце концов заполучить плод, как она усаживалась и принималась за еду.
По воскресеньям после церковной службы они отправлялись поездом в окрестности Лондона – Суррей или Кент, чтобы присмотреть себе дом, но ничего подходящего не встречалось. Дома были или слишком большие, или, наоборот, маленькие, то слишком дорогие, то слишком дешевые; иные с затейливыми украшениями, другие – в полном запустении, так как долго оставались без хозяев. Наконец они набрели на имение Весткрофт, состоявшее из усадьбы и нескольких акров земли, всего в полутора с небольшим часах езды от Воксхоллского моста через Темзу и в шести милях от Виндзорского замка. Однако владелец запросил за свое имение, по крайней мере, на тысячу фунтов больше, чем считал возможным заплатить Чарлз.
– Дом не стоит того, – сказал он Эмме на обратном пути. – И конечно, я не могу позволить отцу тратить на меня столько денег. В пятницу я возьму с собой оценщика.
Оценщик нашел, что цена на имение завышена. Тогда Чарлз предложил более умеренную сумму.
Владелец промолчал.
Поиски продолжались всю осень. Иногда на станции они брали экипаж и осматривали по нескольку домов кряду. Безрезультатно.
– И все-таки есть же где-то дом и немного земли, которые ждут меня, твердил Чарлз.
– Ты становишься прямо каким-то фаталистом, – подшучивала над ним Эмма.
К концу года произошло несколько событий. В третий раз забеременела Эмма. Исполнилось два года Вилли, и Эмма решила отметить день рождения вечеринкой. Сам Чарлз закончил свою книгу о кораллах и подготовил ее к изданию, снабдив шестью гравюрами на дереве и тремя складными картами, на которых атоллы были обозначены темно-синим, рифы – бледно-голубым и окаймляющие рифы – красным цветом.
Прежде чем отослать книгу в издательство "Смит Элдер энд К0", Чарлз написал предисловие, пытаясь добиться предельной ясности: "Цель настоящего тома – описать, опираясь на мои собственные наблюдения и работы других исследователей, основные типы коралловых рифов, точнее говоря, тех, которые встречаются в открытом океане, и объяснить происхождение особенностей их форм. О самих полипах, которые возводят эти огромные сооружения, говорится лишь в связи с их расселением и условиями, благоприятствующими их бурному росту".
Эмма попросила у мужа разрешения почитать рукопись. Обвив его шею руками, она проворковала:
– А ты поэт, мой милый. Я поняла это, когда читала "Дневник", но опасалась за твои породы и кораллы.
– Поэзия есть и в природе, дорогая.
Тем временем подоспели гранки. Хотя изготовление цветных иллюстраций и рисунков для пятитомной зоологической серии в девятнадцати частях обошлось недешево, Чарлз сэкономил все же 130 – 140 фунтов стерлингов, которые лорды – представители казначейства разрешили ему истратить на карты и рисунки к томам своих геологических наблюдений в Южной Америке. Но иллюстрации к книге съели всю его экономию.
– Правительственная субсидия, – пожаловался он Эмме, – улетучилась куда быстрее, чем я предполагал.
– Как и любые деньги вообще, – отвечала она с иронической усмешкой.
Когда дело дойдет до второго тома, посвященного вулканическим островам, то и Чарлзу, и его издателям придется вкладывать в иллюстрации собственные средства. Книги наверняка приобретут и британские библиотеки, и британские ученые, заверил его Яррел.
– Правительственная субсидия, – пожаловался он Эмме, – улетучилась куда быстрее, чем я предполагал.
– Как и любые деньги вообще, – отвечала она с иронической усмешкой.
Когда дело дойдет до второго тома, посвященного вулканическим островам, то и Чарлзу, и его издателям придется вкладывать в иллюстрации собственные средства. Книги наверняка приобретут и британские библиотеки, и британские ученые, заверил его Яррел.
– К несчастью, – в отчаянии воскликнул Чарлз, – их явно недостаточно! Так что тираж не разойдется.
– Надо выпустить все три тома серии под одной обложкой, – дружески посоветовал Яррел. – Тогда все раскупят.
– Да я вовсе не жалуюсь. Если бы я хотел разбогатеть, то мне следовало пойти по стопам деда и отца и стать врачом.
С самого начала беременности Эмма чувствовала себя неважно. Все свое свободное время Чарлз проводил с нею, читая вслух популярные романтические новеллы, пересказывая ей ходившие по городу анекдоты. К обеду она неизменно считала нужным переодеваться. Часто вместе с ними за столом сидел и Уильям, отличавшийся поразительно хорошими манерами для своего двухлетнего возраста.
Малышу никак не удавался звук "в".
– Меня зовут Уилли Даруин… Уитри слезки у Додди… Открой дуерь…
– Это все из-за лондонского воздуха, – заметил Чарлз. – Впрочем, чего доброго, я стану еще обвинять в конце света лондонскую копоть.
По какой-то непонятной причине маленькая Энни перестала совсем тянуться к нему. Эмма принялась утешать его:
– Это скоро пройдет. Вообще детство, как я поняла, состоит из бесконечной череды скоро проходящих настроений. Оставь ее в покое. Лучше научи Додди говорить не "Даруин", а "Дарвин".
Свое время он также транжирил самым бесстыдным образом на то, чтобы помочь Эразму набрать голоса и пройти в члены "Атенеума". Для этого Чарлзу приходилось бывать на вечерних сборищах по понедельникам, когда в клубе собирались его члены, составлявшие большинство литературного и ученого мира Лондона. Эразм мог рассчитывать пройти по двум статьям: во-первых, он был хозяином литературного салона и, во-вторых, братом Дарвина. На голосование Чарлз отправился со смешанным чувством надежды и вполне обоснованной тревоги. Эмме он признался :
– Только бы никто не стал спрашивать, что Эразм написал. Достаточно только одного голоса против, чтобы его провалить. А ведь для Эразма с этим так много связано. Неужели ему не дадут занять то место в столичном обществе, к которому он тянется всей душой?
Домой Чарлз возвратился поздно, прихватив по пути брата. Оба смеялись и болтали без умолку, как два школяра.
– Нет нужды спрашивать, как дела, – лаконично заключила Эмма. – Ответ – на ваших лицах.
По счастливой случайности Дарвинам удалось заполучить превосходную няню, по имени Броуди, родом из Шотландии – с огненно-рыжими волосами, фарфорово-голу-быми глазами и мягкой улыбкой, разом преображавшей грубоватое, в глубоких оспинах, лицо. Как и Парсло, она была счастлива войти в новую семью. Твердая и ласковая одновременно, она сумела найти подход и к Уильяму, и к Энни: малыш начал выговаривать "в", а крошка теперь бежала к отцу со всех ног. После того как в доме появилось четверо слуг, Эмма сочла возможным попросить Чарлза отпустить ее съездить на недельку в Мэр. Ее сестра Шарлотта родила в ноябре, но до сих пор неважно себя чувствовала.
В свой день рождения – ему исполнилось тридцать три года – по талому февральскому снегу Чарлз вышел на Грейт Мальборо-стрит и отправился на встречу с издателем "Дневника". Их беседа продолжалась целый час, но домой он возвратился ни с чем. В его письме Сюзан в Маунт сквозит явное разочарование: "К вопросу о деньгах. На днях я получил сполна всю прибыль, на какую можно рассчитывать от моего "Дневника": сюда входит и 21 фунт 10 шиллингов, которые мне пришлось уплатить мистеру Колберну за экземпляры, посланные мною различным лицам. Всего продано 1337 книжек. Выгодное дельце, не правда ли?"
Неожиданным было для него появление посыльного, доставившего записку от Родерика Мурчисона, бывшего президента Геологического общества, дружившего с Адамом Седжвиком и Чарлзом Лайелем. Сейчас Мурчисон принимал у себя в гостях Александра фон Гумбольдта, выразившего желание повидать молодого Дарвина. Не откажет ли Чарлз в любезности, говорилось в записке, пожаловать к нему на завтрак на следующее утро?
– Гумбольдт, бог моей юности, хочет со мной повидаться! – вскричал Чарлз. – Вот уж воистину гора идет к Магомету.
Семидесятитрехлетний фон Гумбольдт излучал жизнерадостность и энергию, несмотря на то что недавно закончил публикацию тридцатитомного труда. Над огромным лбом спутанной копной лежали светлые волосы, голубовато-серые глаза смотрели зорко и, казалось, намеревались выведать у природы все ее тайны, а большой чувственный рот выдавал в нем эпикурейца, однако свою жизнь без остатка Гумбольдт стремился наилучшим образом использовать ради обожаемой им науки. Он носил элегантный, удлиненного фасона вельветовый пиджак с широкими лацканами, вокруг шеи был пышным узлом повязан белый галстук, заправленный в жилетку модного покроя.
"Какой привлекательный человек!" – подумалось Чарлзу.
Ученый долго тряс руку Дарвина, не переставая расточать комплименты его "Дневнику", зоологической серии и новой работе "Строение и распределение коралловых рифов", которую издатель прислал ему в гранках, рассчитывая на хвалебный отзыв. Особенно заинтересовали его растения, собранные Чарлзом на Галапагосах.
– Но это я… должен был бы… Ведь для меня именно вы всегда были величайшим ученым, – лепетал Чарлз. – Я преклоняюсь перед вами…
За столом Мурчисон предусмотрительно посадил Дарвина рядом с именитым гостем, чтобы они могли общаться. Однако Чарлзу больше не представилась возможность вставить в разговор хоть слово, так как Гумбольдт проговорил три часа без перерыва. Его монолог, впрочем, был весьма интересен: рассказы о бесконечных путешествиях, изложение новых теорий, описание собранных им коллекций, – при всем этом он умудрялся с аппетитом расправляться с многочисленными блюдами.
Когда Чарлз собрался уходить, великий ученый снова принялся трясти его руку.
– Счастлив был встретиться с вами, Дарвин, и кое-что узнать о вас.
По пути домой Чарлз не переставал удивляться:
– И как это ему удалось "кое-что" обо мне узнать? Он же ни разу не дал мне даже открыть рта.
Неделя, проведенная в Мэре, явно пошла Эмме на пользу: она заметно посвежела, хотя и потеряла в весе. В начале мая она опять отправилась туда, взяв с собой обоих малышей и Броуди. Чарлз оставался в Лондоне, чтобы "заниматься делами, связанными с типографией". Чтобы ему не было одиноко, из Маунта приехала сестра Кэтти.
В конце мая он отправился к Эмме в Мэр.
– Прошу тебя, – в голосе жены звучала мольба, – уделяй папа побольше времени. Элизабет говорит, что за последние несколько месяцев видела его улыбающимся от силы дважды.
Его тестю, которому исполнилось семьдесят три, уже не удавалось унять старческого дрожания рук; щеки его запали, в темных глазах застыли боль и ужас от сознания своей беспомощности. Чарлза он удостоил полуулыбкой, когда тот бережно обнял его за плечи. Тетушка Бесси, перенесшая удар, с трудом узнала Чарлза.
Первые недели своего пребывания в Мэре Дарвин подолгу бродил по тропинкам в полях, размышляя над планом чернового наброска своей теории видов. Начать надо будет с главного: как произошли виды? Как изменялись? Почему они изменялись? Почему одни виды процветают, а другие гибнут? Есть ли законы, действию которых подвержено все, что живет и… умирает? Что это за законы?
В Мэр-Холле он оставался месяц, а затем попросил у Эммы позволения отлучиться на две-три недели в Северный Уэльс, чтобы посетить некоторые из тех мест, куда за одиннадцать лет до этого ездил вместе с Адамом Седжвиком.
Прочитав книгу Луи Агассиса, он захотел сам убедиться в том, какие следы оставили после себя ледники, которые, по мнению автора, некогда перекрывали все большие долины в горах. Прошло уже четыре года с тех пор, как он ездил в геологическую экспедицию в Глен-Рой.
– Знаешь, сейчас мне впервые по-настоящему этого захотелось. По пути я заеду в Маунт, проведаю своих и возьму верховую лошадь.
В Шрусбери его доставил в экипаже веджвудовский конюх. Дома все были в восторге от того, как он выглядит. Отец передал Чарлзу налоговые счета министерства финансов, поступившие на его имя из Лондона. Впервые после наполеоновских войн 1803 – 1815 годов в Англии ввели подоходный налог. Им облагались семь шиллингов из каждого фунта стерлингов. За минувший год, подсчитал Чарлз, его доход составил тысячу тридцать фунтов. Получается, что уплатить ему предстоит около тридцати фунтов. Хорошо бы налоговая ставка выше не поднималась: у них с Эммой столько расходов, особенно теперь, когда в семье дети.