Лайелю уже перевалило за шестьдесят, он совершенно по-еедел, широкие белые бакенбарды почти достигали подбородка. Под глазами резко обозначились темные круги, выдававшие несвойственное ему напряжение, ибо обычно он спокойно сносил житейские бури.
– Не спрашиваю, чем обязан такой чести, – сказал Чарлз. – Надеюсь, с десятой попытки и сам догадаюсь.
– Нужно быть идиотом, чтобы не догадаться, – проворчал Лайель. Впрочем, все гении в какой-то степени идиоты.
– Мы приехали не для теоретических дискуссий! – воскликнул Гукер с необычной хрипотцой в голосе. – Я прочитал работу Уоллеса. В поезде по пути из Лондона мы с Лайелем разработали спасительный план действий.
Чарлз едва не лишился дара речи.
– Очень тронут, что вы хотите вызволить меня из этой дурацкой истории. Я распоряжусь, чтобы в кабинет подали кофе.
Вдоль всех стен – стеллажи с книгами, множество картотечных шкафчиков, микроскоп на полке, столы заставлены бутылками, коробочками и банками, здесь же увеличительное стекло и стопы бумаги – уютно и безопасно, как во чреве матери.
Чарлз набрал побольше воздуха.
– В пятнадцатистраничной статье Уоллеса есть все, о чем я более подробно – на двухсот тридцати страницах – написал в 1844 году, и вы, Гукер, это давным-давно читали. Около года назад я послал краткое резюме моих наблюдений Асе Грею, таким образом, у меня есть точные доказательства, что я ничего не позаимствовал у Уоллеса, Я бы рад сейчас напечатать небольшую статью, страниц на десять, с общим изложением моих взглядов, но имею ли я теперь на это право? Ведь Уоллес может сказать: "Вы не собирались излагать свои взгляды, пока не получили представление о моей теории. Так справедливо ли воспользоваться тем, что я по собственной воле сообщил вам мои идеи, и таким образом помешать мне опередить вас?" Получится, что я воспользовался подвернувшейся под руку статьей Уоллеса, работающего в этой же области, и опубликовал свой материал. Да я скорее сожгу всю свою книгу, чем допущу, чтобы Уоллес или еще кто-нибудь подумали, будто я занимаюсь подтасовкой! А разве вы не считаете, что, прислав свою статью, он связал мне руки?
– Разумеется, нет, – быстро ответил Гукер. – Вы старше и первым начали работать в этой области, на двадцать лет раньше Уоллеса.
Чарлз благодарно кивнул, но продолжал стоять на своем.
– Уоллес ни словом не обмолвился о публикации, но ведь будет несправедливо, если мне придется уступить первенство в моей многолетней работе… впрочем, чувства чувствами, но сути дела они изменить, пожалуй, не могут.
Однако его слова не впечатлили Лайеля и Гукера.
– Ваши материалы 1844 года у вас далеко? – спросил Гукер.
– Близко. На них сплошь ваши карандашные пометки.
Чарлз подошел к большому картотечному ящику около двери.
– Вот они.
Гукер взял работу и углубился в чтение. Лайель спросил:
– А можно почитать письмо, которое вы написали Асе Грею?
Чарлз вынул из папки Асы Грея копию письма, передал ее Лайелю, и тот начал читать.
– Я не могу заставить себя… – пробормотал Чарлз.
– Успокойтесь, – сказал Лайель, – иначе окажется, что ваш отец был прав, когда предсказывал, что вы будете знать толк лишь в охоте, собаках да ловле крыс.
Впервые за последние дни Чарлз засмеялся. Потом начал вышагивать по комнате и наконец опустился на свою подушечку.
Лайель и Гукер переглянулись, кивнули друг другу.
– По-моему, этого достаточно! – воскликнул Гукер.
– Без сомнения, – согласился Лайель. – Письмо к Асе Грею плюс работа 1844 года прекрасно сочетаются
– Сочетаются для чего? – спросил Чарлз.
– Для того, чтобы представить их первого июля на заседании Линнеевского общества.
– Но как же так? – воскликнул Чарлз. – Ведь материал нужно обработать, на это уйдут месяцы…
Лайель отвел его возражения:
– Там же мы зачитаем и статью Уоллеса.
– Нужно заручиться его согласием, – всполошился Чарлз. – Да я и не успею к сроку!
– Ерунда, – решительно возразил Гукер. – На базе трактата 1844 года и письма к Асе Грею мы с Лайелем напишем обстоятельное и убедительное заключение. По объему оно не будет превышать статью Уоллеса.
У Чарлза отвисла челюсть.
– Вы хотите… сделать всю эту работу… вместо меня?
– Не умрем, – заверил его Гукер. – Вы прожужжали нам все уши вашей теорией видов, так что нам это будет нетрудно.
Некоторое время Чарлз молчал, потом произнес:
– Вы добрейшие люди на земле. Но как мы объясним Линнеевскому обществу столь странное совпадение?
– Расскажем им всю правду, – твердо сказал Лайель. – Мы с Гукером уже написали в поезде представление.
Вынув из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги, он начал читать:
"Прилагаемые бумаги, которые мы имеем честь представить на рассмотрение Линнеевского общества и которые связаны общей темой, а именно "Законы, влияющие на возникновение разновидностей, родов и видов", содержат результаты исследований двух неутомимых естествоиспытателей: мистера Чарлза Дарвина и мистера Алфреда Уоллеса.
Эти господа, независимо друг от друга и не имея сведений о работе друг друга, разработали одну и ту же весьма оригинальную теорию, объясняющую появление и увековечение разновидностей на нашей планете, оба они могут справедливо претендовать на право быть первооткрывателями в этой весьма важной области исследований. Ни один из них не публиковал своей теории, хотя вот уже долгие годы мы постоянно уговариваем мистера Дарвина сделать это, и, поскольку сейчас оба автора безоговорочно передали свои материалы в наши руки, мы считаем, что в интересах науки представить наиболее значительные места из этих работ на рассмотрение Линнеевского общества"
Обдумав текст представления, Чарлз нашел его весьма убедительным.
– Великолепно! Мне только потребуется некоторое время, чтобы кое-что подновить…
– Но надо действовать быстро, – предупредил Гу-кер. – До заседания первого июля осталось несколько дней.
– Парсло доставит бумаги прямо в Кью.
Тут же постучал Парсло и объявил, что обед на столе. Чарлз сказал:
– Парсло, спустись в погреб и принеси две бутылки шампанского.
Войдя в залитую солнцем столовую, он сказал Эмме и своим друзьям:
– Не знаю, как рассудит нас будущее, но ничто не помешает нам отпраздновать настоящее.
Следующая неделя обернулась хаосом. В Дауне вспыхнула эпидемия скарлатины. Заразились несколько деревенских детишек. Дарвины обследовали собственное потомство и нашли симптомы болезни у младшенького; у Генриетты было красное горло. Они послали за доктором, а приехавшая навестить их сестра Эммы Элизабет предложила забрать остальных детей к себе, в Харт-филд.
Чарлз постоянно дежурил у постели заболевших детей. Лишь в четверг он собрался с силами и зашел в кабинет. Лежавшие на столе бумаги вызвали у него отвращение.
– Давай выпьем по чашечке кофе, – предложила Эмма.
На следующий день стало известно, что в деревне от скарлатины умер мальчик. Дурные предчувствия уступили место страху. Но от предложения Элизабет Дарвины отказались: остальные дети, от восемнадцатилетнего Уильяма до семилетнего Гораса, чувствовали себя хорошо, чего нельзя было сказать о няне, ухаживавшей за Генриеттой. У нее заболело горло, появились симптомы ангины. Чарлз решил отправить ее домой, а к Генриетте приставил другую. В тот же вечер Генриетту перестало лихорадить, очистилось дыхание; у малыша температура, как и прежде, оставалась высокой.
В воскресенье настроение было ужасное. Эмма сказала:
– В даунской церкви сегодня служба, пойду помолюсь за нашего маленького.
– Как ты можешь! – воскликнул Чарлз. Ведь в Дауне полдюжины детей лежат со скарлатиной.
Со дня визита Лайеля и Гукера прошла ровно неделя.
Перед заходом солнца вернулся изможденный доктор. Эпидемия скарлатины охватила весь район. Из комнаты маленького Чарлза он вышел весьма озабоченный.
– Сожалею, но должен вам сообщить, что у ребенка скарлатина. Мы мало что можем сделать. Боюсь, заболевает и няня. Настоятельно советую никому к ребенку не заходить. Скарлатина – болезнь очень заразная.
Это была томительная, жуткая ночь. Чарлз и Эмма спали урывками, несколько раз они поднимались и стояли у двери детской комнаты, прислушиваясь к звукам.
В понедельник рано утром доктор приехал снова. Няня действительно заразилась скарлатиной, и ее пришлось перевести в другую спальню. Доктор сказал:
– Посижу с малышом. Я провожу столько времени с больными, что у меня, должно быть, выработался иммунитет.
День прошел в мучительном, безнадежном ожидании; ночью ребенок умер. Утром его похоронили на маленьком церковном кладбище в Дауне, где шестнадцать лет назад была похоронена Мэри Элеанор, трех недель от роду.
– Посижу с малышом. Я провожу столько времени с больными, что у меня, должно быть, выработался иммунитет.
День прошел в мучительном, безнадежном ожидании; ночью ребенок умер. Утром его похоронили на маленьком церковном кладбище в Дауне, где шестнадцать лет назад была похоронена Мэри Элеанор, трех недель от роду.
Домой они вернулись глубоко опечаленные; в те дни печаль поселилась во многих домах Дауна. Детей из-за эпидемии на похороны не пустили. Чарлз собрал их в гостиной, вокруг стола с мраморной крышкой. Эмма постаралась не причинять им излишних страданий.
– Такова воля господня, – сказала она потомству. – И мы должны принять ее со смирением. Маленького Чарлза больше нет с нами. Так давайте возлюбим и утешим друг друга в этот час.
Детей решили отправить к тете Элизабет, а Эмма присоединится к ним позже.
В тот же день пополудни Чарлз получил от Гукера срочное письмо с напоминанием, что до заседания Линнеевского общества осталось два дня и что Чарлз должен немедленно переправить Гукеру все бумаги, иначе он и Лайель не смогут подготовить совместные доклады Дарвина и Уоллеса. Чарлз колебался около часа. Потом взял статью Уоллеса, свой трактат 1844 года и письмо к Асе Грею. Вызвал Парсло.
– Пожалуйста, побыстрее одевайся. Я хочу, чтобы ты лично передал этот пакет доктору Гукеру в Кью.
Чарлз сел в свое рабочее кресло, поставил дату: вторник, 29 июня 1858 года.
"Мой дорогой Гукер!
Боюсь, уже слишком поздно. И судьба моей работы меня почти не заботит. Но вы с такой щедростью приносите в жертву свое время и доброту… Я даже смотреть не могу на мою рукопись. Не тратьте больше времени. И вообще это мелочно с моей стороны – думать о приоритете.
Благослови вас бог, мой дорогой добрый друг. Писать больше нет сил".
Чарлз не мог дождаться 1 июля и заседания Линнеевского общества. Ему не сиделось дома, и он носился по Песчаной тропе, словно рысак, которому под седло попала заноза. Эмма прилагала героические усилия, чтобы отвлечь его, но все было тщетно. У него голова шла кругом от вопросов. Как члены Общества встретят работы его и Уоллеса? Обе революционные, одна подкрепляет другую. А что, если они встанут во гневе и обвинят его в святотатстве? Или назовут сумасшедшим? Или заподозрят, что он с Уоллесом в сговоре? Вдруг потребуют исключить его из членов Общества? Ведь он пока не собирался обнародовать свои выводы, хотел подождать еще несколько лет, собрать неопровержимые доказательства своей правоты. Но судьба в лице Алфреда Уоллеса распорядилась иначе.
Кажется, самые жуткие новости Чарлз перенес бы легче, чем это томительное ожидание. На заседание в Лондон он не поехал. Это выходило бы за рамки приличий – ведь он похоронил сына только два дня назад. Вместо этого он упросил Эмму побольше поиграть на рояле, отложил все книги, рано лег спать и всю ночь проворочался в постели. Скоро ли придет письмо от Гукера и Лайеля?
2 июля на дорожке перед домом появился экипаж, из которого вышел слегка побледневший Гукер.
– Гукер, почему вы не сообщили о своем приезде? Я бы выслал фаэтон.
– Я хотел сообщить вам новости как можна. скорее. Чарлза забил озноб.
– Только не щадите меня1
– Ничего не произошло. – Ответ был краток.
– То есть как? Разве наши материалы не зачитывали?
– Зачитывали. Сначала ваш. Мы с Лайелем пытались внушить собравшимся, сколь важны эти работы для будущего естественной истории. Но обсуждения, как такового, не было.
– Не было обсуждения? – поразился Чарлз. – Неужели это не заинтересовало их?
– Думаю, что заинтересовало. Но предмет настолько новый и настолько опасный для старой школы, что принять вызов с ходу никто не решился. После долгого вечера были отдельные разговоры, но одобрение Лайеля и до некоторой степени мое остановило тех, кто был готов наброситься на вашу теорию. Заседание закрылось под жиденькие аплодисменты. А потом все разъехались по домам.
Гукер озадаченно покачал головой.
– Представьте себе, что в Париже идет кровопролитная французская революция, а завсегдатаи уличных кафе знай себе жуют булочки и запивают их кофе – примерно так выглядело вчерашнее заседание.
Чарлз застыл в изумлении, потом принялся хохотать во все горло. Наконец, успокоившись, он воскликнул:
– Столько переживаний – и все впустую! Да лучше бы я отправился с Джоном Генсло на болота и собирал бы там лягушек для пирожков!
Но Гукер не видел ничего смешного в том, что произошло.
– Мы с Лайелем вчера решили, что этого краткого отчета мало – вы должны что-то опубликовать. Краткое изложение своей теории, тщательно продуманное, с лучшими примерами, подтверждающими вашу правоту. Вы должны закрепить свои права в этой области.
Чарлз посерьезнел.
– Я займусь этим.
По душе ли вам такая родословная человека?
9 июля 1858 года Эмма и Чарлз поехали в Хартфилд к детям: те жили в доме у Элизабет. Дни в Сассексе выдались погожие. Семейство провело там целую неделю, а потом отправилось на юг Англии, на остров Уайт, прославившийся своим мягким климатом, живописной природой и меловыми холмами. Остров запомнился Чарлзу с юных лет: как гулял он по песчаному берегу, как купался в укромных бухтах – некогда он отдыхал там с Уильямом Дарвином Фоксом. Чарлз выбрал гостиницу в Сандауне, едва ли не самом популярном морском курорте. Все девятеро членов семьи и гувернантка, приставленная к младшим детям (Горасу исполнилось семь, Ленарду – восемь, Френсису – девять, а Элизабет – одиннадцать лет), заняли шесть смежных комнат на первом этаже в самом конце коридора. Полдничала семья на просторной деревянной веранде, а ужинала в доме – к вечеру холодало. Старшими сыновьями верховодил восемнадцатилетний Уильям, его вскорости ожидала месячная поездка по Европе, а потом – учеба в колледже Христа. Мальчики бегали на пляж, катались на лодке, рыбачили, загорали до черноты. Чарлз и Эмма несколько оправились от недавних бед. Здесь сама обстановка располагала к отдохновению и покою. Старшие Дарвины либо гуляли с дочерьми, либо сидели в тени на веранде, и Чарлз читал вслух, а Эмма вязала шарф Уильяму.
Чарлз отдыхал душой, напряжения и усталости как не бывало, словно вернулись времена в Мур-Парке. Прошло несколько дней, и ему уже не терпелось достать из саквояжа первые главы своей рукописи о видах – Гукер настоятельно просил статью-обзор, страниц на тридцать, для "Журнала Линнеевского общества". Но тут от самого Джозефа Гукера из Лондона пришла посылка. В ней были гранки его и Уоллеса работ, о которых Лайель доложил Линнеевскому обществу 1 июля. Прошло всего девятнадцать дней – и уже гранки.
Чарлз опустился на стул в гостиной и пробежал предисловие, написанное Лайелем и Гукером. Он нашел кое-какие изменения по сравнению с тем, что говорилось ими в Даун-Хаусе, но суть по-прежнему ясна: неважно, кому мистеру Дарвину или его другу мистеру Уоллесу – принадлежит пальма первенства, главное – служить науке. "Взгляды, основанные на конкретных выводах и подкрепленные многолетними размышлениями, намечают цель и вместе с тем служат отправным пунктом поиска других исследователей", – писали они.
Чарлз разложил листы на столе, чтобы править собственную рукопись, но оказалось, что Лайель и Гукер уже весьма тщательно отредактировали ее, оставалось править… лишь собственный стиль.
– До чего ж омерзителен мой слог! Хочется все переписать, но ни силы, ни время не окупятся, – сокрушался Чарлз.
– Ты словно монах во власянице: мешает, а не сбросить, – заметила Эмма.
Чарлз зарделся, обнял жену.
– Ничего, постараюсь получше написать обзор. Ума не приложу, как рукопись почти в две тысячи страниц изложить на тридцати.
– А больше Журнал не даст?
– Попрошу. Возьму на себя расходы за лишний объем.
Он отослал гранки Гукеру и попросил ознакомить с ними и Уоллеса.
Каждый день Чарлз выкраивал часа два для обзора рукописи "Изменение домашних животных и культурных растений". Занятие любопытное, но напрасное, поскольку объем не позволял привести даже ссылки на цитируемые источники. Дарвин сетовал:
– У меня сто шестьдесят сносок, почти сотня ссылок на разные работы, указания томов и страниц шестидесяти пяти журналов и шестидесяти книг. В обзоре придется все это опустить. Разве истинный ученый смирится с подобным!
Эмма научилась спокойно принимать всполохи мужниной, зачастую безосновательной, тревоги. Озорно блеснув глазами, она сказала:
– А ты щепотку сносок здесь, щепотку там, будто яичницу солишь.
Десять дней провели они у благодатного моря в Санда-уне, потом экипажем отбыли в Шенклин – скромные жилища выстроились рядами прямо на самом берегу.
– Домики эти выросли как грибы после дождя, – рассказывал детям Чарлз, – когда-то кузен Уильям Фокс брал меня с собой, и мы гуляли по острову вокруг ни души, бухта пустынна. А сейчас, взгляните: три гостиницы да милых домиков сколько…