Один из продолжателей славной фамилии Энвальд стал адмиралом Балтийского флота. Прабабушка Марины (удивительной красоты татарочка) была дочерью влиятельного муллы. По настоянию родителей деду Евгению Васильевичу Энвальду тоже пришлось пойти по военной стезе. Дослужился до генеральских эполет. Участвовал в первой мировой войне, стал георгиевским кавалером. Во время гражданской сражался с большевиками. Не взирая на строгость своего ремесла, всю жизнь втайне мечтал о сцене. Несостоявшийся служитель Мельпомены судьбе не сдавался и даже в военных лагерях сооружал амфитеатры со сценой, где по выходным ставились любительские спектакли для солдат и офицеров.
В 1919 году многочисленному генеральскому семейству пришлось бежать из России. В семье выросло шесть мальчиков и столько же дочерей. Старшей была Милица, мать Марины. В ней с детства сказывались «театральные гены» отца. Обожала балет, в 17-м даже успела станцевать в Смольном перед царской семьей. Это был последний выпуск института благородных девиц.
«Моя мама, — писала Марина Владимировна в книге «Мой вишневый сад», — была олицетворением безопасности, добра, теплоты. Расцвет ее юности пришелся на революцию — в семнадцатом году ей было 18 лет… Она была среди тех, кто, воодушевившись новыми идеями, вывесил в день восстания красные лоскуты на окнах. Потом она видела, как грабили евреев-суконтциков, и на всю жизнь запомнила, как отливающие разными цветами огромные куски ткани валялись, размотавшись по всей улице. Потом убили ее любимую классную даму — и она, как и многие другие девушки, в страхе бежала за границу…» В эмиграции Милица поначалу танцевала в Белграде. Выйдя замуж, переехала в Париж и поступила в труппу прославленного театра «Гранд-Опера».
Отец Марины Владимир Васильевич Байдаров накануне первой мировой учился в Московском технологическом институте и одновременно в консерватории. В 1914-м юный Владимир решил, что место мужчины на фронте. Он был одним из первых в России авиаторов и мечтал стать военным летчиком. Но, по законам царской России, это оказалось невозможным: единственного сына вдовы не имели права призывать в действующую армию. Молодого человека это не остановило. Он добрался до Парижа и вступил волонтером во французский военно-воздушный флот. Достойно сражался против германцев. Был ранен, награжден воинским крестом.
По окончании войны Владимир Васильевич посвятил себя сцене. Пел в оперных театрах Парижа, Монте-Карло, Латинской Америки. Во время гастролей в Югославии влюбился в русскую балерину со старинным именем Милица и увез ее во Францию. В счастливом браке у супругов рождались только девочки, имена которых со временем стали известны всему миру — Таня (Одиль Версуа), Елена (Элен Валье), Милиция (Ольга Варен). Когда на свет появилась Марина, отцу было уже пятьдесят, а маме — за сорок. В метрике записали — De Poliakoff-Baidaroff Marina Katrin.
Опера была не единственным увлечением Владимира Васильевича. Он хорошо рисовал, лепил, проявлял незаурядные изобретательские способности. Но самой главной, всепоглощающей, была иная страсть… Даже не подозревая об увлечениях своего будущего тестя, ни разу в жизни не видевший его в глаза, Владимир Высоцкий как будто бы о нем написал: «…ну, а после, конечно, мы рванем на бега!». Именно на ипподромах спустил Поляков все состояние своего отца, бывшего владельца знаменитых самарских самоварных заводов.
В своей первой автобиографической книге «Бабушка» она писала: «Я не проснулась однажды утром с решением, что буду актрисой! И не выбрала эту профессию случайно — меня к ней сознательно готовили… Еще ребенком работала на радио и в дубляже. Меня это очень развлекало, но я еще и гордилась тем, что зарабатывала деньги… Мне никогда не приходило в голову, что я могла бы заниматься чем-то другим. Кроме того, это был способ избавиться от бедности. Наш дом всегда был полон людей из артистической среды. У меня и моих сестер было все необходимое, хотя и жили мы бедно…
Родители решили устроить представление, чтобы немного заработать. Накануне мама три дня пекла пирожки. Прошло столько времени, а я четко помню, и как тянулась за пирожками, и как танцевала и пела: «Что танцуешь, Катюня? — Польку-полечку, мамуня…» Позже Марина уточняла: «Родители давали представления в православной церкви в Клиши и в русской консерватории в Париже… Папа с мамой, заметившие, что я помню наизусть песни и танцы, которые вместе с ними исполняла моя восьмилетняя сестра Елена, решили использовать в этой роли и меня…»
Благодаря бабушке, появившейся в Париже в 36-м, в доме говорили только по-русски. Она много рассказывала о себе, своей нелегкой судьбе, о своем муже, Маринином дедушке. Он был неисправимым гулякой, баловнем богатого московского семейства, частенько исчезал на несколько дней в компании цыган в «местах сомнительных удовольствий». Бабушка, безумно любившая своего шального супруга, прощала ему все. Марина находила много общего в своей судьбе и жизни бабушки.
Как вспоминала будущая актриса, бабушка «учила меня русским песням, сказкам, стихам, водила в православную церковь. Верующей я не стала, но русское начало во мне углубилось…». Марина воспитывалась на русской классике: Чехов, Булгаков… На вопрос о любимом литературном произведении неизменно отвечала: «Лев Толстой «Смерть Ивана Ильича». Это шедевр. Абсолютный. Тут все: и стиль, и философия, и нежность, и динамизм, и доброта». Хотя к глубокому пониманию русской культуры она приблизилась позднее, через Высоцкого.
В годы второй мировой войны Поляковы-Байдаровы оказались «под немцем». «Мы жили около большого вокзала, который бомбили все время… Голод… Моя мать похудела на 30 килограммов… Она ничего не ела, все отдавала детям… У нас не было отопления, спали одетыми… У отца был полушубок, нас им накрывали. Когда отец уходил на работу, он давал мне кусочек мяса. Он единственный, кто в семье ел мясо, потому что работал. Он мне давал кусочек мяса, и я его весь день сосала. Отец был совсем не коммунист. Он был анархистом, но родители очень переживали за Россию…»
В девять лет Марина начинает подрабатывать на радио, ее приняли в хореографическую школу при «Гранд-Опера». Через год она вместе с Таней-Одиль впервые появляется на съемочной площадке фильма «Летняя гроза», который ставил известный режиссер Андре Кайятт. Потом снимается в английской картине «В жизни все устраивается». В 14 лет она заключает контракт с известной итальянской кинокомпанией «Чинечитта», переезжает в Рим и участвует в съемках еще трех картин.
В ней расцветает женщина: «Из костлявой плоской соплячки я преобразилась в пышную высокую женщину ростом 175 сантиметров. Я восхищалась своим телом и, любуясь собой в зеркале, считала себя Венерой…» Во время «римских каникул» Марина целыми днями бродила улицами вечного города босиком, с распущенными волосами, в брюках и расстегнутой блузке, без бюстгальтера и «чувствовала себя богиней, привлекающей всеобщее внимание…».
Именно в Италии начались ее первые романтические приключения: «…я познакомилась с Марлоном Брандо. Я была не просто его фанатичной поклонницей, два года я сходила от него с ума… Когда он расстегивал мне лифчик, зазвонил телефон. Какой-то приятель интересовался, чем он занят. Я услышала его ответ по-английски: «Как раз собираюсь лишить девственности одну соплячку». В ту же секунду мое желание остыло. Я встала, надела блузку и вышла. Больше я никогда с ним не виделась… Мужчины — негодяи!..»
«Соплячка» уже в 15 лет смогла себе позволить купить дом с усадьбой в пригороде Мэзон-Лаффит, что в 30–40 минутах езды от Парижа. Секрет своих тогдашних финансовых возможностей она объясняла просто: «Гонорар за 12 картин в Италии. Мы там работали по 15 часов в день… Я совершенно ни на что не тратила, экономила, не одевалась, не ела в ресторанах и т. д. Но зато вся семья получила возможность здесь жить… Мама моя, мои сестры, все наши дети, — а у нас их 14, — жили в этом доме…»
Отец не дожил до ее триумфа. В память о нем Марина взяла себе творческий псевдоним — Влади, к которому очень быстро привыкли режиссеры, продюсеры и миллионы зрителей, обожавших молодую яркую актрису.
Жизнь Марины круто изменила встреча с талантливым актером и начинающим режиссером Робером Оссейном. Оссейн — он же Роберт Андреевич Гуссейнов — был сыном перса и русской актрисы. «Когда я впервые увидел Марину Влади, — вспоминал Робер, — она была совсем ребенком, «маленькой мышкой» — балеринкой… К15 годам Марина была дьявольски красива! Я был на десять лет старше, но при ней робел, словно мальчишка… Я готов был на что угодно, лишь бы обратить на себя внимание…»
Оссейн знал безотказный способ покорения юной красотки: пригласить ее сниматься в своем фильме. Картина «Негодяи спускаются в ад» принесла Марине и, естественно, режиссеру мировую известность. В 17 Марина вышла замуж за своего партнера, режиссера и любовника. Поначалу ее мама рвала на себе волосы: «Муж, дети — это конец карьеры! Живи с ним, раз уж так случилось, но не посвящай ему всю себя!» Но Марина стояла на своем: «Он идеал: творец, режиссер, актер. И так красив!..» Мама ошиблась относительно краха карьеры — творческий взлет дочери только начинался. Но вот в супружеских отношениях после посещения в 1957 году таинственной, загадочной и далекой России появилась трещина. Как писал в свое время Маяковский: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва…»
Оссейн знал безотказный способ покорения юной красотки: пригласить ее сниматься в своем фильме. Картина «Негодяи спускаются в ад» принесла Марине и, естественно, режиссеру мировую известность. В 17 Марина вышла замуж за своего партнера, режиссера и любовника. Поначалу ее мама рвала на себе волосы: «Муж, дети — это конец карьеры! Живи с ним, раз уж так случилось, но не посвящай ему всю себя!» Но Марина стояла на своем: «Он идеал: творец, режиссер, актер. И так красив!..» Мама ошиблась относительно краха карьеры — творческий взлет дочери только начинался. Но вот в супружеских отношениях после посещения в 1957 году таинственной, загадочной и далекой России появилась трещина. Как писал в свое время Маяковский: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва…»
Москва влюбилась тогда в «русскую парижанку» стремительно и безоглядно, посмотрев фильм «Колдунья» по мотивам купринской «Олеси». «Мой успех был необычайным, и Робер не мог этого вынести, — чувствовала Марина. — Он не покидал гостиничного номера, а я одна разъезжала по приемам, пресс-конференциям. Все, что я говорила, вызывало восторг, аплодисменты…»
Вскоре по возвращении домой они расстались. Причины разрыва были, конечно, не только в ревности Оссейна к популярности жены в красной России. Много позже Марина по-своему объясняла причины семейного краха: «У меня были надежды иметь шестерых детей, организовать свой театр. А он стремился делать только кино. Детей иметь не хотел…» Но, тем не менее, за пять лет брака Марина успела родить «соблазнителю лолит» двух сыновей — Игоря и Пьера.
Следующий — Владимир — появился у Марины от второго мужа — летчика Жан-Клода Бруйе, совладельца крупной авиакомпании в Габоне. Он был «настоящий такой мужик. Авантюрьер… Гасконец к тому же», — посмеивалась Марина. Со своим «авантюрьером» Влади сполна вкусила все прелести роскошной жизни, радость путешествий, романтических морских круизов под тугими парусами белоснежных яхт. В 1965 году ее пригласили на очередной Московский кинофестиваль. И вновь, как несколько лет назад, Марина была в центре внимания, а Бруйе играл роль «немого» мужа.
Марина Владимировна никогда не скрывала: «Я всегда искала в своих мужьях нечто, напоминавшее бы мне моего отца. Но твердость и защиту, которые казались найденными в таком человеке, лишенном предрассудков, как Робер, или в героическом пилоте, как Жан, — все это мне дал только третий муж — Владимир Высоцкий…»
* * *В маленькой, теплой квартирке Валентина Савича на улице Веснина спокойно и уютно. Отсюда не хочется уходить, было такое чувство, что там, за окном, на улице все дела и заботы, все неприятности. В театре «шеф» злится: «Тартюф» не клеится. Не лежит у Владимира душа к этому Оргону, ну его к лешему. Подумаешь, главная роль! Галилей, Хлопуша — куда главней… С Дупаком уже оговорил тылы, план отхода, а с Петровичем все оттягивал. Недавно была очередная репетиция. Смехов потом нахваливал: «Прекрасно!» А когда узнал, что Высоцкий решил отказаться, удивился: «Ты тогда хотя бы похуже репетировал, чудак!» А он не умел иначе. Наконец, собрался, пошел в кабинет к Любимову:
— Юрий Петрович. Пускай репетирует Феликс Антипов, а мне — вот так надо!
Что тут началось!.. Крик, шум, проклятия, просьбы! Слава богу, потом шеф все же угомонился…
Ладно, людям новые песни обещал показать. «Валентин, ты готов? — спросил хозяина. — Ну, поехали!..»:
У нее все свое — и белье, и жилье, —
Ну а я ангажирую угол у тети.
Для нее — все свободное время мое,
На нее я гляжу из окна, что напротив…
Кто-то из ребят, послушав в первый раз про «популярного артиста из «Таганки», пошутил: «Окно, что напротив…» — уж не в славном ли городе Париже?»
Горько-сладкое послевкусие осталось после премьеры «Служили два товарища». В фильме осталась треть роли Брусенцова, все остальное ушло в корзину. И сцена свадьбы с Сашенькой — Ией Саввиной, как черт из бутылки, вылезает. А ведь до этого были громадные эпизоды, где было показано, что он за человек, его философия. Но это велено было убрать. Осталось голое действие. Ия тоже жалела замечательную сцену: «Мне ее так жалко, ну просто не передать! Сколько было любви, сколько нежности у этого Брусенцова. По фильму он резкий, озлобленный, а тут был нежнейший человек, любящий. Я так тогда негодовала, была просто вне себя!.. И выбросили эту сцену именно затем, чтобы не показать, будто белогвардейцы могут так любить».
Хотя, честно говоря, картина получилась. Ему удалось показать трагедию человека, волею судеб оказавшегося в числе защитников белого дела. Такие, как Брусенцов, понимали свою обреченность. Жить вне России для них было невозможно, а новую Россию они принять не могли…
— Володь, а что там с Сатирой, спектакль-то вышел? — поинтересовался Валик Савич.
— Да, все в порядке. Песни мои поют, и довольно неплохо, я даже не ожидал. И «Гимнастику», и «Корабли». Будешь записывать? Давай. Там еще одна была, послушайте, это как бы семейная хроника…
В желтой жаркой Африке,
В центральной ее части,
Как-то вдруг вне графика
Случилось несчастье, —
Слон сказал, не разобрав:
«Видно, быть потопу!..»
В общем, так: один Жираф
Влюбился — в Антилопу!
После премьеры в Театре Сатиры, как водится, был банкет в малом репетиционным зале за длинным столом. Когда за ним остались самые стойкие, попросили спеть. Конечно, почему нет?!
Милая актрисочка Танечка Егорова смотрела на него во все глаза. Захотелось петь ей одной — и про жирафа, и про девочек, которые скоро сменят шинели на платьица, и другие песни…
Татьяна Егорова потом вспоминала об этом странном вечере и о Высоцком: «Вокруг него образовался круг артистов. Я взяла свой стул и села неподалеку. Он впился в меня глазами и вместе со стулом подвинулся к моему… Ударил по струнам… Встал. Налил водки. Выпил. Налил бокал шампанского — протянул мне. Опять ударил по струнам и новая песня — глядя мне в глаза… Мой цензор был во хмелю и крепко спал, и я без руля и без ветрил бросилась в «поток» под названием «Высоцкий». Он это чувствовал, у нас произошло сцепление… Какого рода сцепление было у Высоцкого, мне не дано знать, скорее всего, это было вечное одиночество… В этом небольшом зале летали невидимые огненные стрелы, вспыхивали невидимые молнии — напряжение было такое, как во время грозы. Своим рычащим и хриплым голосом, впившись в мои зрачки, Высоцкий продолжал… Я сидела, улыбаясь, в малиновой юбке, в белой кофточке, как во сне, раскачиваясь на стуле, с остатками шампанского в прозрачном бокале… Я явно ему нравилась, Андрюша (Миронов. — Ю.С.) все это видел и пришел просто в невменяемое состояние от ревности. Сказал: «Пойдем, я тебе покажу фотографию». Вывел меня в коридор и ка-ак даст! Там была полная тьма, и он не понимал даже, куда бьет. Так что эта горбинка на переносице — имени Высоцкого и Миронова. У Андрюши после этого случая на руке остался шрам. И в душе тоже…»
Бывает. Зря, что ли, Высоцкий пел:«Спешу навстречу новым поединкам и, как всегда, намерен побеждать!»?
Как же, как же, «победитель»… Из Парижа — ни гу-гу. Весь ноябрь в театре не играет, постоянные (и справедливые) претензии, висит там буквально на волоске. Потом опять больница, черт бы ее подрал, надо ломать график съемок «Опасных гастролей». Хотя при чем тут больница и лекари, сам во всем виноват!
В середине декабря состоялся худсовет Таганки по поводу восстановления в гражданских правах артиста В.С. Высоцкого. Ребята потом пересказывали (хорошо иметь всевидящее ухо) речь Любимова: «Есть принципиальная разница между Губенко и Высоцким. Губенко — гангстер, Высоцкий — несчастный человек, любящий, при всех отклонениях, театр и желающий в нем работать». Строгий дядюшка Дупак якобы предложил перевести Высоцкого в рабочие сцены. Хотя бы временно, на какой-то срок. Дескать, есть же на Западе общественные работы, в той же его Франции, например.
Уел, чапаевец. Не иначе, от своей женушки, дочери героического комдива, мозгов поднабрался. Разберемся…
А тут еще Славина, прости Господи, свинью подложила. Пришел к ней за советом, как к товарищу: что делать, Зин? Она и присоветовала: встань перед Любимовым на колени и скажи: «Отец родной, не погуби!» Он послушался, дурак. А когда рухнул перед шефом, тот решил, что Высоцкий пьян и заорал: «Щенок, встань с колен! Ты что ползаешь, встать уже не можешь?!» В общем, удружила Зина, научила…
На днях звонила Марина, обещала приехать на Новый год. Тогда все и наладится.
Перед праздником в театре решили устроить предновогодний «домашний огонек». Многое изменилось за четыре с небольшим года, раньше каждый день рождения был общим праздником, а теперь? Стареем… Болгарский журналист Любен Георгиев, случайно оказавшийся среди гостей на том вечере, видел: «Каким мрачным и молчаливым выглядел Владимир… Возле его столика стоял пустой стул. Должна была приехать Марина (два или три раза он выходил и куда-то звонил по телефону), но она не приехала…»