Секретное досье - Лен Дейтон 12 стр.

Просидел я там с полчаса или около того. Курил «Галуаз» и размышлял о Найтли и Россе и о том, как кто-нибудь поумнее меня разобрался бы с Чико. Мюррей был единственным во всей этой бригаде, с кем мне хотелось бы дружить лично, и единственный в этом деле случайный человек. Он не прошел ни тщательной проверки, ни подготовки в качестве оперативного сотрудника. Я подумал о своем письменном столе, где меня ждал обычный поток макулатуры, которую надо прочитать и разметить, прежде чем приступить к чему-то важному. Образ этого стола мучил меня.

Утром мне, как правило, доставляли небрежно собранную папку с материалами из Вашингтона — Министерство обороны США, Директор по особым операциям, Государственный департамент, Военная контрразведка США. Раз в неделю я получал так называемый дайджест «Оценки национальной разведки», это они представляли и президенту. Дайджест означал, что я получал копии тех ее частей, которые они решали мне показать.

Затем присылали от шести до восьми страниц с переводами из иностранных газет — «Правды», «Народной ежедневной газеты», главной газеты китайского коммунистического режима, и «Красного флага», теоретического органа китайского Центрального комитета, и возможно, несколько обзоров югославской, латвийской или венгерской печати.

Все эти бумаги копились у меня последние несколько дней. Я решил пособирать их еще денек. Стоял теплый лондонский летний день, покрытые сажей деревья шелестели покрытыми сажей листьями, а девушки нарядились в легкие хлопчатобумажные платья. Я расслабился, все казалось просто. Попросил еще чашку жидкого кофе и задумчиво откинулся на стуле.

Она ворвалась в старую разбитую дверь «Ледса» и в мою жизнь, как железнодорожный экспресс Лондон — Глазго «Королевский шотландец», но без всего этого пара и шума. Темноволосая, спокойная и опасная с виду. Заколотые назад волосы, по-детски широко раскрытые глаза — она стояла, на мгновение ослепленная сменой освещения.

Медленно, не мигая, она огляделась вокруг, встречая дерзкий напор губошлепов-ловеласов из «Ледса», затем прошла и села за мой маленький круглый стол с пластиковой столешницей. Заказала черный кофе и круассан. Лицо у нее было гладкое, как на слепке со статуи ацтекской богини; всему статичному в ее чертах противоречил мягкий, обволакивающий, быстрый взгляд глаз, в которых зритель тонул, не сопротивляясь. Волосы ее, грубые и восточные по фактуре, были собраны в пучок на макушке. Она медленно пила черный кофе.

На ней было то «маленькое черное платье без рукавов», которое каждая женщина держит в резерве для вечеринок с коктейлями, похорон и премьер. Ее стройные белые руки сияли на фоне тусклой ткани, а ладони были длинными и изящными, ногти подстрижены коротко и покрыты лаком нейтрального цвета. Я наблюдал, как ее ровные, очень белые зубы впиваются в круассан. Она могла бы быть прима-балериной Большого театра, первой женщиной капитаном корабля в Швеции или пресс-агентом актера Сэмми Дэвиса. Она не приглаживала волосы, не доставала зеркальце, не подкрашивала губы и не хлопала ресницами. Беседу начала в застенчивой английской манере. Звали ее Джин Тоннесен. Она была моей новой помощницей.

Элис, хитрая старая кукла, которая никогда своего не упустит, дала мисс Тоннесен досье срочного характера, включая записку от Чико, где говорилось, что он «уехал на день, позвонит во время вечернего чая». Это бесило, но мне не хотелось начинать деловой день, выйдя из себя.

— Выпейте еще кофе.

— Черный, пожалуйста.

— Из какого отдела вы к нам пришли?

— Я уже работала у Долби… на телефонной станции в Макао.

Должно быть, на лице у меня отразилась горечь оскорбленного самолюбия.

— Полагаю, нам нужно перестать говорить «у Долби» теперь, когда нами руководите вы.

— В этом нет необходимости. Он отсутствует временно. Во всяком случае, так мне сказали.

Она улыбнулась, улыбка у нее была приятная.

— Ужасно, наверное, вернуться в Европу — даже в прекрасный летний день. Помню, как ходил в ресторан в Макао. Он был надстроен над казино. На иллюминированном табло отражались результаты игры за столами внизу. Официантки принимали ставки, брали деньги, ты ешь, на табло появляется результат: «Угадал! Несварение!»

Она снова улыбнулась, качая головой. Мне нравилось сидеть здесь, наблюдая за ее улыбкой, ясной, белозубой улыбкой. Она ухитрилась позволить мне сыграть в начальника, не превращая это в похороны. Я смутно помнил Джин по Макао, в смысле помнил ее случайные сводки и отчеты.

— У меня с собой моя переводная карточка, — сказала она.

— Давайте посмотрим.

Я начинал подтверждать свой портрет, грубо набросанный Элис. Хотя «Ледс» был неподходящим местом, Джин подала мне бледно-зеленую регистрационную карточку размером примерно шесть на десять дюймов. Такие карточки подшивают в личное дело, например, в больших коммерческих фирмах, но на месте ее имени и адреса были только нерегулярные ряды прямоугольных отверстий. Под этим в клеточках помещалась информация. Родилась двадцать шесть лет назад в Каире. Отец норвежец, мать шотландка, вероятно, люди обеспеченные, поскольку между 1951 и 1952 годами она училась в школе в Цюрихе и решила там жить. Вероятно, работала на Британскую дипломатическую службу в Швейцарии — не впервые посольская машинистка переходила в этот отдел. Ее брат имеет норвежское гражданство, работает в судоходной компании в Йокогаме — следовательно, можно предположить Гонконг, затем Макао, где она работала неполный рабочий день в туристическом бюро, Португальский комплект. Графа, помеченная буквой «Т», пестрела данными. Она говорила по-норвежски, по-английски, по-португальски, по-немецки, по-французски, аббревиатура рядом с ними обозначала, что она «бегло говорит и пишет» на этих языках, и владела мандаринским диалектом китайского языка, японским языком и кантонским диалектом китайского, на этих — «немного говорит». Уровень допуска к секретным материалам был у нее GH7 «без ограничений»; это означает: не обнаружено ничего, что может препятствовать повышению ее уровня допуска, если отдел захочет перевести Джин на новый уровень.

— Тут не сказано, умеете ли вы шить, — заметил я.

— Не сказано, — согласилась она.

— А вы умеете? — спросил я.

— Да.

— Брюки? — поинтересовался я.

— Да.

— Вы приняты.

Поблагодарив ее, я вернул карточку. Это было прекрасно: она прекрасна, мой самый первый красивый шпион, если, разумеется, считать, что это карточка Джин Тоннесен и это действительно Джин Тоннесен. И даже если и нет, она все равно мой самый первый красивый шпион.

Джин убрала карточку в свою маленькую дамскую сумочку.

— Что у вас там? — спросил я. — Маленький короткоствольный автоматический пистолет двадцать второго калибра с перламутровой рукояткой?

— Нет, его я ношу за подвязкой. А здесь у меня пистолет-зажигалка.

— Хорошо. Что бы вам хотелось на ленч?

В Лондоне, имея красивую голодную девушку, ты должен показать ее Марио в «Террацце». Мы сели на первом этаже у окна, выходящего на улицу, под пластмассовыми виноградными гроздьями, и Марио принес нам кампари с содовой и сказал Джин, как сильно он меня ненавидит. Чтобы сделать это, он практически откусил ей ухо. Джин это понравилось.

Мы заказали Zuppa di Lenticchie, и Джин поведала, что этот чечевичный суп напомнил ей о поездках вместе с отцом на Сицилию много лет назад. У них там жили друзья, и каждый год они подгадывали свои визиты к празднику святого Иосифа 19 марта.

В тот день более богатые семьи заготовляли громадное количество еды и открывали двери своих домов для всей деревни. Праздник всегда начинался с чечевичного супа и спагетти, но в день святого Иосифа сыр есть нельзя, поэтому вместо него блюдо посыпали смесью из поджаренных хлебных крошек, сардин и фенхеля.

— Ничего лучше тех дней под жарким солнцем я не помню, — задумчиво проговорила Джин.

Мы съели кальмары и курицу, в которой глубоко внутри были искусно спрятаны сливочное масло и чеснок. На них натыкаешься, как на жилу ароматного золота. Джин взяла блинчики и крошечную чашечку черного кофе, не упоминая о калориях, и за всю трапезу не выкурила ни одной сигареты. Выказав этим, что достаточно добродетельна, она должна была проявить какие-то пороки.

Марио, решив, что я нахожусь на пороге грандиозного и важного обольщения, принес нам бутылку холодного игристого «Асти» «за счет заведения». Он наполнил и долил бокал Джин, затем повернулся, все еще держа бутылку в руке. Ткнул в мою сторону горлышком.

— Хорошо?

Так это, без сомнения, и было. Вино и Джин сговорились привести меня в состояние нежной эйфории. Солнечные лучи падали пыльными полосами на скатерть и освещали ее лицо, когда она улыбалась. Я наблюдал за перевернутым отражением Джин в чистой прохладе вина в ее бокале. На улице водитель влажного рыбного фургончика яростно спорил с печальным инспектором дорожного движения. Поток машин слился в металлическую реку, а из такси в нескольких шагах отсюда вышли двое мужчин, расплатились с шофером и продолжили свой путь пешком. Стекло такси лишь на мгновение позволило увидеть отражение мужчин, затем влилось в двинувшийся поток, закрывшись, как затвор фотообъектива.

Один из мужчин телосложением напоминал Сойку, на другом были туфли в стиле Долби. Внезапно эйфория исчезла.

17

На картотечном шкафу стоял кувшин с желтыми маргаритками, мой новый ковер был затоптан, а окно открыто впервые за многие месяцы. Внизу на улице двое молодых людей, схожих между собой одеждой от Сесила Джи, насиловали барабанные перепонки окрестностей своими мотороллерами. В диспетчерской грохотал шахтерский духовой оркестр с ксилофоном, от которого вздрагивали мои маргаритки. Элис услала Джин с каким-то поручением, затем принесла мне настоящее досье на Джин Тоннесен. Толстая папка, состоящая из отдельных листков, скрепленных коричневым шнурком с маленькой пронумерованной металлической печатью.

Досье в общих чертах повторяло карточку, хотя с нашими людьми не всегда так бывает. Упоминалась история в Цюрихе — роман с мужчиной по фамилии Мейдью, каким-то образом связанным с Государственным департаментом США. Ее брат в Йокогаме тревожил составителей этого досье — антиядерная деятельность, заявления, письма в японские газеты и т. п., но в наши дни это весьма обычное дело. Брат, пропавший в 1943 году в оккупированной немцами Норвегии. На последней странице резюме стояло слово «Норвегия» со знаком плюс. Это означало, что Джин не следует привлекать к работе, которая поставит под вопрос ее лояльность норвежскому правительству, но рекомендуется любая деятельность, касающаяся сотрудничества с Норвегией. Все прямо и недвусмысленно.

— Говорю… не хотите посмотреть на последние? Новая подборка цифр, на которую вы можете просто…

Я застонал:

— Сейчас нет времени, боюсь.

Мне еще очень долго не хотелось видеть Карсуэлла, но я не мог собраться с силами, чтобы перевести его. В любом случае, теряя его, мы потеряем Мюррея, а я желал бы удержать единственного крепкого интеллектуала из числа наших взрослых представителей мужского пола.

Карсуэлл подошел поближе и отряхнул от пыли старую бархатную подушку.

— Как дела? — спросил я, сдаваясь.

Похрустывая суставами, он устроился на моем плетеном стуле.

— Чувствую себя очень хорошо, на редкость хорошо. Значительная физическая нагрузка и свежий воздух, вот и весь секрет… на мой взгляд, и вам это не помешало бы. Слегка перерабатываете, старина. Это видно, синяки здесь! — Он провел пальцем под своими большими, широко раскрытыми, покрасневшими глазами.

Дверь бесшумно отворилась, и вошла Элис, чтобы забрать досье Джин. Я начал привыкать к тому, что у меня есть свой отдел. Мои исторические книги, записки и неоплаченные счета были в таком изобилии разбросаны по нашему единственному светлому чистому кабинету, что я почти забыл о строгом порядке, царившем здесь при Долби. Элис, однако, не забыла и постоянно выравнивала стопки папок и убирала вещи по местам, где «хранит их мистер Долби». Я обнаружил кроссворд, над которым все еще бился. Элис заполнила его. Десять по вертикали я угадал правильно. Это было «иго».

— Невеселая штука — ревматизм, — говорил Карсуэлл.

«Диферамб» оказался ошибкой. Не знаю, почему я вообще взял это слово…

— Намазать мазью «Белая лошадь», — говорил Карсуэлл, — и прямиком в постель.

Мне хотелось, чтобы Карсуэлл замолчал и отправился домой. Он курил свою сигарету, с нервной сосредоточенностью обязательно вынимая ее изо рта, но никогда не дальше чем на три дюйма. Элис наблюдала, как Карсуэлл почесывает лопатки о резную спинку гостевого стула. Она знала, как и я, что он устраивается надолго. Элис закатила глаза, изобразив сочувствие. Я притворился, что не видел решенного кроссворда.

В этот момент на кнопку «А» нажимал Чико.

Мой внешний телефон зазвонил. И все заговорили.

— Откуда ты? Да, где ты сейчас? Какого черта ты делаешь в Грэнтеме?

— Позвольте мне поговорить с ним, сэр. Нужны заявки на фильмы, он не составил их, а эти заявки нужно отправить сегодня.

— Тебе нечего делать в Грэнтеме. Кто подписал твою командировку? О, правда? Что ж, тогда она пойдет за твой счет.

— Мюррей, — безжалостно продолжал Карсуэлл, — отличный сотрудник, заметьте, но без вашей уверенности — ничто. Я это ценю. Работает очень тщательно, сдерживает стремление к поспешным выводам. Скрупулезность — суть статистического анализа.

— Ну а мне какую роль ты отводишь в этой драме твоей жизни?

— Да, сэр, понимаю, сэр, начальник, сэр, но когда я увидел…

— Правильно, Чико, это верно, хоть раз ты ответил правильно. Я именно начальник, и в данный момент — твой начальник. Но ведь тебя это не волнует, не так ли? Ты скрылся бы неведомо куда, если бы Долби по-прежнему руководил отделом… а?

— Я видел Долби, сэр, говорил с ним. Сегодня вечером я снова с ним увижусь.

Карсуэлл разложил на моем столе несколько листов бумаги и сказал:

— Эти цифры, которые я сюда принес, всего лишь кратчайшая возможная выжимка, я не хочу утруждать вас сутью. Вам нужен результат, а не причины невыполнения, как вы всегда говорите. Нужно проделать гораздо больше работы, чтобы придать им убедительности. Я имею в виду настоящей убедительности. На данном этапе это скорее аналитическое предчувствие.

— Ты не имеешь права встречаться с Долби.

— На открытой линии нельзя говорить «начальник», сэр.

— Не вмешивайтесь, Элис.

— Аналитическое предчувствие, но тем не менее предчувствие.

— Ты не имеешь права действовать через мою голову. Это крайняя низость и чертовски не по-военному.

— Не следует говорить «не по-военному»… это открытая линия. Он говорит по обычной телефонной линии.

Карсуэлл все еще бубнил:

— Мастерство приходит при чтении результатов, старина, я всегда говорю. Просто требует тренированного ума. Я знаю, что некоторые из наших причуд иногда кажутся вам странными. О, я знаю. Нет, нет, нет, конечно, вы человек действия. Патер такой же, точно такой же.

— Я узнал этого парня, сэр. В фильме в Военном министерстве, сэр. Друг, сэр, моего двоюродного брата и отлично соображает в химии. Правда, сэр. Сегодня вечером я снова увижусь с Долби. Он считает, что мне нужно несколько дней побыть здесь, сэр. Долби запретил мне сообщать о своем местоположении, но я знал, что вы поинтересуетесь, где я. К тому же мне нужно написать заявки на фильмы, сэр. Я пропустил уже несколько дней.

Карсуэлл собирал листки со статистическими данными и складывал в большую прошнурованную папку.

— Мюррей возьмет на себя всю деятельную сторону, звонки и ведение дела. Но я хочу, чтобы вы дали ему разрешение называться представителем Особого подразделения городской полиции. Я собирался прийти к вам на прошлой неделе, но Мюррей сказал, что без каких-либо отправных данных нечего и начинать. Нам придется проверить больницы, дома престарелых, санатории… дома умалишенных тоже, старина, сказал я, раз они ученые. Ха-ха. Но это убедительно, заметьте.

Дома умалишенных, размышлял я, интересно, что Карсуэлл придумает в следующий раз. А Чико тем временем говорил:

— Мне перезвонить вам завтра после разговора с Долби, сэр?

— Джин здесь, сэр, — сказала Элис, пытаясь спрятать личное дело Джин под розовато-лиловым кардиганом с голубыми пуговицами.

— Здравствуйте, моя дорогая юная леди.

— Нет, не вешайте трубку, я еще не закончил!

— У меня возникли большие трудности, Элис. Они сказали, что сводка будет готова только к утру.

— Сядьте на мое место, там не слишком удобно.

— Они ясно сказали: в четыре тридцать. Всегда одно и то же. Чем больше времени им даешь, тем меньше можно на них рассчитывать.

— Этот друг моего кузена, сэр, сотрудничает с разработчиками химического оружия. Я бы знал, если бы поговорил с ним.

— Нет, я целый день сидела.

— Как получилось, что ты виделся с Долби?

— Долби приходил после объявления в «Стейдж».

— Ну и почему вы мне не сказали, Элис?

— Я, правда, лучше постою.

— Нет, я говорю с Элис. Как ты встретился с Долби?

— Могу я тогда сказать Мюррею, чтобы он продолжал, сэр, действуя, разумеется, со всей осторожностью? Мы не должны огорчать стражей закона.

— Они сказали, в какое время утром, Джин?

— Совершенно случайно. В жуткой забегаловке. Там, где он обычно встречается с вами.

— Я в жизни не был в Грэнтеме, из поезда, во всяком случае, не выходил.

— Это очень меня подбадривает, моя дорогая. Когда вы состаритесь, солнце согреет ваши кости.

— Напомните ему о заявках, сэр. Только он в них разбирается.

— Нет, если мне понадобится стул, вот еще один стул, правда… м-м-м…

— Совершенно точно — где он обычно встречается с вами. Так он сказал.