Девчонка скрылась за дверью служебного входа, не обратив на меня ни малейшего внимания. Что ж, я привык.
Я скособочился, выставив вперед левое плечо, втянул голову в плечи, опустил глаза и робко потянул на себя дверь. За дверью был обширный вестибюль, напротив располагалась лестница, куда я и направился бочком.
– Эй, ты куда это? – раздался грозный окрик из угла.
Там, за обшарпанным письменным столом, сидела традиционная очкастая грымза и вязала не менее традиционный носок.
– Куда это ты направляешься? – повторила грымза.
– Да вот… я по объявлению… насчет дворника… – промямлил я и ткнул пальцем в сторону стекла.
Она придирчиво окинула взглядом всю мою несуразную фигуру и поджала губы.
– Метлу-то удержишь?
Вот стерва! Может быть, она думает, что на зарплату в восемь тысяч рублей придет наниматься двухметровый Аполлон? Мне стоило больших трудов промолчать. Но, должно быть, ведьма и сама сообразила, что дворника-принца она не дождется, и прошипела мне, чтобы шел на второй этаж в администрацию, после чего снова занялась своим вязанием.
Вот интересно, думал я, не спеша поднимаясь по лестнице и даже слегка подволакивая ногу. Сколько в городе служебных дверей? Не меньше тысячи. Хотя что это я? Одних средних школ у нас пятьсот штук, а еще высшие учебные заведения, больницы, театры, филармония, разные научно-исследовательские институты, еще какие-то конторы. Да у каждого здания не по одному входу. Итого берем тысяч десять для круглого счета. У каждой такой двери обязательно сидит своя грымза, исключая отделения полиции, банки и солидные фирмы, где у дверей стоят люди посерьезнее бабушки со спицами.
Моя бабуля как-то авторитетно заявила, что носки хорошая мастерица свяжет за два дня. В году триста шестьдесят пять дней. Допустим, что грымзы работают из них дней сто, потому что обычно они дежурят сутки через трое. Итого получается пятьдесят пар шерстяных носков. Умножаем на десять тысяч и имеем полмиллиона пар носков в год. А если на двадцать тысяч умножить, то и весь миллион. Можно утеплить одну четвертую населения всего города. А ведь грымзы сидят на своих местах годами…
Тут я поднялся до нужного этажа и прекратил бесполезные математические подсчеты. Там шел ремонт. Рабочие в коридоре белили потолок, так что редкие посетители шмыгали, боязливо оглядываясь наверх. Я нашел кабинет администратора и осведомился, не забыли ли они приписать в объявлении к сумме еще один ноль.
– Ты шутишь, да? – устало ответил толстый лысоватый дядька. – У нас государственное учреждение, такие ставки. Ну конечно, может, премию как-нибудь тебе выбьем, рублей пятьсот в месяц… Но убирать надо тщательно! Сам понимаешь – культурное место, филармония, иностранцы стадами ходят…
– Да уж, – вздохнул я и сказал, что подумаю, а завтра зайду, если решусь.
Дядька с надеждой поглядел на мое плечо и волочащуюся ногу, должно быть, подумал, что такого калеку, как я, нигде не возьмут и тогда я пойду к нему в дворники. Как же, дожидайся! И плевать мне на иностранцев.
Я аккуратно прикрыл за собой дверь и пошел по коридору в противоположную от лестницы сторону. Сам не знаю, зачем я это сделал. Когда я поравнялся с дверью с табличкой « Бухгалтерия», она вдруг внезапно распахнулась и задела низ козел, где стоял маляр и любовно кисточкой подкрашивал потолок в тех местах, куда не достал пульверизатор. Культурное место – филармония, иностранцы стадами ходят…
Козлы пошатнулись, маляр от неожиданности выронил ведро с белилами, которое падало прямо на ту пигалицу, что обогнала меня у служебного входа. Это она выскочила как ненормальная из бухгалтерии.
– Твою мать! – ахнул маляр сверху в ужасе, потому что ведро было тяжелое – ему ли не знать.
За долю секунды я прыгнул к девчонке и успел вытащить ее из-под ведра. Оно шлепнулось с жутким грохотом, обдав нас белыми брызгами. Маляр, конечно, перетрусил и от этого заорал дурным голосом:
– Да ты, такая-сякая, куда прешься? Не видишь, что люди работают? Ходят тут, под ногами вертятся…
Двери комнат открылись, оттуда выбежали люди и с недоумением уставились на нас. Еще бы: маляр орал, мы стояли, забрызганные белой краской, а на полу растекалась большая лужа. Девчонка все это время молчала: она стояла, прижимая к себе скрипку и глядя вокруг огромными темными глазами. Маляр нес уже что-то совершенно неприличное, так что я решил вмешаться. Я подошел к козлам и пнул ножку. Хорошо так пнул, досочка сломалась пополам, и маляр шлепнулся прямо в лужу краски. Он не очень ушибся, а роба все равно была испачкана. Но зато он замолчал от неожиданности.
– Кто у вас тут старший по малярным работам? – в полной тишине спросил я.
– Что такое, что случилось? – уже спешил к нам красномордый мужик. – Ну, я старший, а что?
– А то, что еще немного и под суд бы пошел, – спокойно сказал я.
– Кто – я? – Он пер на меня как танк.
– И ты, и он, – кивнул я на маляра, – вы такое словосочетание «техника безопасности» когда-нибудь слышали? Ведь ее ведром чуть не убило. – Я кивнул на девчонку, которая по-прежнему молчала.
– Да что его слушать, – завелся наглый маляр, – ведь не убило же…
– Сидорчук! – гаркнул красномордый мужик, который быстро сообразил, что у него могут быть большие неприятности, недаром он был какое-никакое, а начальство. – Сидорчук! Я же велел тебе ведро закреплять!
Одним словом, филармония – культурное место… и так далее.
– Сонечка, вы в порядке? – заверещали вдруг тетки из бухгалтерии, а одна указала на меня:
– Вас ведь молодой человек спас, я видела…
Появился знакомый администратор, который пытался завербовать меня в дворники, и глядел с подозрением, потому что я в пылу разговора забыл выставить вперед левое плечо и подволакивать ногу.
– Мы ведь не будем шум поднимать? – с надеждой спросил красномордый.
– Ладно, не будем, – согласился я. – Скажите только, чем ваша краска смывается.
– Водой смывается! – обрадованно заорал он. – Обычная побелка, водой хорошо смывается!
Администратор глядел на меня сурово, потому что уже выслушал восторженный доклад от той самой тетки из бухгалтерии, как я прыгнул и спас девчонку из-под ведра. Она клялась, что все видела собственными глазами. Интересно, каким же образом, потому что, кроме нас с девчонкой и маляра, в коридоре никого не было. Очевидно, бухгалтеров учат видеть сквозь стены…
Так или иначе, администратор сделал шаг ко мне и открыл уже рот, чтобы спросить, кто я такой и что мне нужно в таком культурном месте, как филармония, как вдруг девчонка пошатнулась и схватила меня за руку. Другой рукой она все так же прижимала к груди скрипку.
– Сонечка, вам плохо? – заверещали тетки.
– Вам нужно прилечь, – вякнула было одна – та самая, что видит сквозь стены, но другая дернула ее за рукав.
Прежде чем до ясновидящей дошло, я уже все понял – пальто и ботинки на девчонке были вымазаны мелом, так что теткам вовсе не хотелось, чтобы она пачкала их драгоценный бухгалтерский диван. Сволочи какие!
Я мгновенно разозлился.
– Пойдемте, Соня, смоем побелку. – Я потянул ее за рукав.
– Ты погоди, – всунулся вдруг администратор, – ты мне скажи…
– Тщательней за порядком нужно следить! – крикнул я, уходя по коридору, – филармония, культурное место… А если бы иностранца задело?
От последнего замечания администратору стало так плохо, что он схватился за сердце и оставил меня в покое.
В дамском туалете, куда я ввалился вместе с девчонкой, мы пытались отмыться, но только размазали грязь.
– Нет, так дело не пойдет! – Я решил бросить бесполезное занятие. – Давайте я вас домой отвезу!
– Спасибо. – Она в первый раз нарушила молчание.
Голос был тихий и какой-то испуганный. Она все еще не могла прийти в себя. Но, однако, нужно быть осторожнее. Знала же, что за дверью красят, а она летит, не разбирая дороги. Ох уже эти мне творческие личности!
Остановился только пятый по счету частник. Разглядев нас получше, мужик заломил несусветную цену, но я согласился, не торгуясь. Жила она на Черной речке в большом кирпичном доме в подъезде с домофоном. Девчонка открыла дверь своим ключом, значит, дома ее никто не ждал.
Квартирка была небольшая, однокомнатная, мебели немного: письменный стол, шкаф, тахта. У окна на видном месте стоял пюпитр с нотами. Стало быть, здесь и куются молодые таланты. Девчонка прошла в комнату, положила свою скрипку на стол и только тогда вернулась в прихожую, чтобы снять пальто.
– Проходите в ванную, – слабо улыбнулась она, – я сейчас принесу полотенце.
Пока я чистился и отмывался, она успела переодеться и сервировать чай. Я вышел на кухню и пригляделся к хозяйке. На ней были черные брюки и простенькая трикотажная кофточка. Но в этом наряде была хорошо видна вся фигура. В брюках вообще гораздо виднее недостатки ног, чем в юбке. Жаль, что многие женщины этого не понимают и решаются надеть джинсы, имея, ну чтобы никого не обидеть, в ногах легкую кривизну. Тут как раз все и становится заметно. То же касается длины ног: если прикрыться юбкой, да еще каблук повыше, то можно слегка замаскировать этот недостаток. Мужчины в большинстве своем очень невнимательны, про себя я не говорю, я-то сразу разгляжу, что не так.
Так вот, в данном случае с ногами, как с изумлением я убедился, у Сони было все в полном порядке. Обычно рост человека зависит от длины ног, уж я-то знаю, в свое время интересовался. У маленьких женщин в особенности: ноги обычно короткие. Но эта девушка была пропорциональна, как восточная статуэтка – просто очень миниатюрна.
Она почувствовала мой взгляд и обернулась.
– Вы ведь не откажетесь выпить чаю? – спросила она.
Фу-ты ну-ты, какое обращение! Прямо как в салоне Анны Павловны Шерер!
Не подумайте плохого, я не выпендриваюсь. И про салон Шерер ввернул просто так. Это из школьных уроков литературы, из «Войны и мира». Там в самом начале описывается такой салон, где они все сидели и культурно беседовали. Скажу сразу: дальше салона я в «Войне и мире» не продвинулся. Вовка Околевич – человек терпеливый, он дошел до начала третьего тома. А все четыре в нашем классе не прочел никто, даже отличница Ленка Косолапова. Я лично против Льва Толстого ничего не имею, но четыре тома – это издевательство. Мы даже хотели написать в Комиссию по защите детства, но никто не знал адреса, так дело и заглохло.
Перед каждым уроком Околевич пересказывал мне краткое содержание заданных глав, а когда дошли до четвертого тома, учительнице и самой надоело.
– Разумеется, не откажусь, – улыбнулся я как можно приветливее.
– Тогда садитесь поудобнее, я вам налью.
Я умилился и сел. Ее бы к моей бабуле. Вот кто оценит такое обращение. Я представил себе, как сообщаю бабуле, что приведу в гости девушку. Она страшно обрадуется, потому что вбила себе в голову, что мешает моей личной жизни. Эх, бабуля! Не ты мешаешь, а гены!
И вот бабуля испечет свой знаменитый лимонный пирог, будет называть гостью «деточкой» и показывать ей мои детские фотографии. Ой, я сейчас заплачу!
– Я должна вас поблагодарить за спасение, – церемонно начала Соня. – Не перебивайте, я знаю, что это было трудно.
– Вовсе не трудно, – искренне возразил я. – У меня хорошая реакция, тело само реагирует, не ждет команды.
– Вы спортсмен? – спросила она, и, как я ни старался, не мог уловить в интонации ни одной пренебрежительной нотки.
Я рассказал, что немного знаком с карате и хорошо бегаю. И еще с детства занимаюсь акробатикой и хорошо владею своим телом. Я старался не очень хвастаться.
– А вы можете разрубить кирпич? – задала Соня традиционный вопрос.
Глаза ее восторженно блестели, они оказались не темные, а серые, очень большие. И вообще она разрумянилась и выглядела довольно хорошенькой. Совсем не та запуганная пичуга, которую я встретил в филармонии. На миг мелькнула мысль, что в филармонию-то я пошел за делом. И что не в моем положении сидеть и разводить чайные церемонии с посторонними девушками. У меня следователь Громова висит на хвосте, как консервная банка у бездомной собаки.
Но я легкомысленно отогнал эту мысль и объяснил Соне, что кирпич – это не самоцель. Разрубание кирпичей – работа на публику. И что кирпич я могу сломать ногой, а рукой могу разрубить деревянную доску приличной толщины. Но сейчас я демонстрировать своего умения не буду, чтобы не устроить погром в ее квартире.
Соня ответила, что верит мне на слово, и еще раз поблагодарила за спасение ее и ее скрипки.
– Наверное, вам никогда не страшно возвращаться поздно, – грустно сказала она, – вы можете справиться с целой толпой бандитов. А я боюсь даже одиноких прохожих… Скрипка не очень ценная, – пояснила она, – но все равно стоит довольно дорого, и вряд ли мне с моими заработками по силам будет купить другую. Тем более к этой я очень привыкла – она хорошая, немецкая, прошлого века.
Про скрипки я знал немного – в голове всплыло имя Страдивари. И еще то, что на такой скрипке играл Давид Ойстрах. И ее у него как-то украли. Но потом вернули или полиция нашла. Продать такую скрипку вор никак не мог: слишком она дорогая. А может, просто полиция в то время более ответственно относилась к своей работе, душу в нее вкладывала.
– Не очень ценная – это, конечно, относительно, – продолжала Соня болтать как ни в чем не бывало, – скрипка стоит больше двух тысяч долларов. Но у нас говорят: «Не имей Амати, а умей играти».
Хоть я и не знал точно, кто такой Амати, но очень рассердился. Рассказывать такие вещи совершенно незнакомому человеку! А вдруг я сейчас оглушу ее, ограблю и уйду? Разумеется, я совершенно не собираюсь этого делать, но надо же соблюдать осторожность…
Только я раскрыл рот, чтобы нарушить неловкое молчание, как раздался звонок мобильника девушки. Соня вздрогнула, мгновенно побледнела и выронила чашку. Она помедлила, растерянно оглянулась на меня, но телефон трезвонил очень настойчиво. Наконец Соня встала с места и с видимой неохотой пошла в комнату с маленьким телефончиком в руках. Она оставила дверь открытой, и я мог слышать разговор.
– Да… – еле слышно бормотала она, – да, я… Конечно, как всегда…
Тут она надолго замолчала, очевидно, слушала, что ей говорят. Я тихонько встал со стула и подошел к двери, стараясь держаться так, чтобы меня не было видно из комнаты. Соня слушала, прижав к уху трубку, и снова выглядела очень напряженной.
– Послушайте! – неожиданно прервала она своего собеседника. – Дело в том… что я сейчас очень занята. Вы не могли бы перезвонить попозже?.. Да, когда будет удобно… – она послушала еще немного, – нет, просто я репетирую и не хотела бы отвлекаться.
Она положила телефон на тумбочку и повернулась к двери, но я уже сидел за столом и прихлебывал остывший чай. Соня вошла на кухню с опущенной головой.
– Что-то случилось? – осторожно спросил я.
– Нет-нет, так, случайный звонок, – рассеянно ответила она. – Так о чем мы говорили?
– Мы говорили, что вам страшно ходить поздно вечером одной. Так я могу показать несколько приемов – самых простых. От компании хулиганов они не спасут, но от одинокого прохожего мерзавца могут помочь.
Я сказал это совершенно неожиданно для себя, но она вдруг ужасно обрадовалась, даже глаза заблестели.
– Это замечательно, только… – она просительно заглянула мне в глаза, – можно в следующий раз? Мне и правда нужно репетировать.
– Все понял, я и так уже засиделся.
– Нет-нет, я очень рада, что мы познакомились, – залепетала Соня.
– А разве мы познакомились? Вот, держи. – Я протянул ей визитку.
Околевич напечатал их на своем шикарном принтере штук двести. Там был мой адрес, телефон и номер электронной почты.
– Когда будешь свободна, сама мне позвони.
– Журавлев Андриан… – тебя зовут Андриан?
Совсем забыл, я ведь представился ей Андреем.
– Терпеть не могу свое имя! – в сердцах сказал я. – С детства ненавижу.
– Я тоже свое имя ненавижу. Софья – это что-то ископаемое… Тебя в школе дразнили? – со знанием дела спросила она.
Я ответил, что дразнили, и назвал ей самые приличные из моих кличек. Она, в свою очередь, призналась, что дразнили ее «Соня-Засоня», а самое обидное прозвище – это «Софья Ковалевская». Потому что с математикой у нее всегда были проблемы.
Я хотел попросить показать мне скрипку, но побоялся, что она не так поймет. Может быть, в следующий раз? Хотя вряд ли он будет, следующий раз…
Но Соня сказала, что будет ждать моего звонка, на том мы и распростились.
Едва дверь квартиры захлопнулась за Андрианом, телефон снова зазвонил. Соне мучительно не хотелось брать трубку, она почти не сомневалась, что снова звонит тот же самый человек, но телефон звонил и звонил, как сверла ввинчивая звонки в ее голову. Она подошла к аппарату и ответила.
– Почему ты так долго не брала трубку? – раздался хорошо знакомый голос, как всегда звенящий от странного, нездорового возбуждения. – Ты не одна? У тебя кто-то есть?
– Нет, у меня никого нет, – ответила она устало, – я репетировала. – И, чуть помолчав, добавила еле слышно: – Зачем вы звоните мне?
Эта фраза неожиданно подействовала на ее собеседника. Быстро, возбужденно, захлебываясь словами, словно боясь не успеть выговорить наболевшее, он заговорил:
– Я слушал твою музыку… Твою скрипку. На свете нет ничего прекраснее. Впрочем, я уже говорил тебе об этом. Я слушаю твою скрипку каждый день… Никто не понимает эту музыку лучше, чем я, никто не понимает тебя лучше, чем я…
– Спасибо, это очень лестно, – перебила Соня этот горячечный монолог, – то, что вы говорите, чрезвычайно приятно, но я хотела бы…
– Остальные ничего в этом не понимают. – Он продолжал говорить, совершенно не слыша ее ответов, и ей стало страшно, как всегда становилось страшно от звуков его голоса.
Казалось, он говорил ей комплименты, желал ей только добра, но сама его маниакальная одержимость, болезненная напряженность голоса пугали Соню.
– Скоро конкурс, – продолжал он, – ты должна победить…
– Я репетирую, – произнесла она с нажимом, стараясь внушить этому ненормальному поклоннику, что своими звонками он отрывает ее от репетиций, – я готовлюсь к конкурсу.