Литература 9 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы - Коллектив авторов 14 стр.


Вы знаете, что переводчик порой становится своеобразным соперником автора оригинала. И действительно, никто лучше Василия Андреевича не умел, сохраняя характерные черты подлинника, создавать глубоко оригинальные произведения.

Ярким примером необычного дарования В. А. Жуковского служит известнейшая его баллада «Светлана», источником которой была баллада немецкого предромантика Г. А. Бюргера «Ленора» (Г. А. Бюргер, кстати, был одним из авторов книги о бароне Мюнхгаузене). В «Леноре» рассказывается о девушке, которая после долгого ожидания жениха с войны возроптала на Бога и в результате была увезена мертвецом в загробный мир. Баллада немецкого поэта – типичная для предромантизма «страшная баллада», утверждающая непознаваемость мира и всесилие в нем зла. К этому произведению В. А. Жуковский обращается трижды.

В первом переводе, носящем название «Людмила», В. А. Жуковский сохраняет сюжет оригинала, но переносит действие в Россию и добавляет новые романтические нотки (назидание матери, призывающей дочь не богохульствовать), снимающие мрачность концовки и придающие ей смысл справедливого наказания. Затем поэт пишет «Светлану». Наконец, в третий раз обратившись к балладе Г. А. Бюргера, В. А. Жуковский создает удивительно точный перевод, сохраняющий и название («Ленора»), и предромантическое звучание произведения.

Я вовсе не случайно рассказал вам историю работы русского романтика над произведением немецкого поэта.

Как вы полагаете, чем является «Светлана»: переводом или самостоятельным произведением? Она передает смысл баллады Г. А. Бюргера или спорит с ней? Прочитайте внимательно произведение В. А. Жуковского и обоснуйте свой ответ.

Мне бы хотелось, чтобы вы обратили внимание на то, как умело и любовно вводит поэт в повествование описание русских обрядов, примет крестьянского быта. Подумайте, зачем нужны эти национальные черты. Заметьте, что в «Людмиле» таких признаков почти нет, хотя действие также происходит в России.

Наконец, вам следует подумать и еще над одним вопросом: слышен ли в этой балладе голос повествователя и можно ли что-нибудь сказать о его характере?

Читая балладу, проследите за проявлением романтических черт: фольклорная традиция, создание исключительной ситуации, изображение противоречивости внутреннего мира Светланы.

Светлана

А. А. Воейковой[69]

Раз в крещенский вечерок
   Девушки гадали:
За ворота башмачок,
   Сняв с ноги, бросали;
Снег пололи; под окном
   Слушали; кормили
Счетным курицу зерном;
   Ярый воск топили;
В чашку с чистою водой
Клали перстень золотой,
   Серьги изумрудны;
Расстилали белый плат
И над чашей пели в лад
   Песенки подблюдны.

Тускло светится луна
   В сумраке тумана —
Молчалива и грустна
   Милая Светлана.
«Что, подруженька, с тобой?
   Вымолви словечко;
Слушай песни круговой;
   Вынь себе колечко.
Пой, красавица: «Кузнец,
Скуй мне злат и нов венец,
   Скуй кольцо златое;
Мне венчаться тем венцом,
Обручаться тем кольцом
   При святом налое».

«Как могу, подружки, петь?
   Милый друг далёко;
Мне судьбина умереть
   В грусти одинокой.
Год промчался – вести нет;
   Он ко мне не пишет;
Ах! а им лишь красен свет,
   Им лишь сердце дышит…
Иль не вспомнишь обо мне?
Где, в какой ты стороне?
   Где твоя обитель?
Я молюсь и слезы лью!
Утоли печаль мою,
   Ангел-утешитель».

Вот в светлице стол накрыт
   Белой пеленою;
И на том столе стоит
   Зеркало с свечою;
Два прибора на столе.
   «Загадай, Светлана;
В чистом зеркала стекле
   В полночь, без обмана
Ты узнаешь жребий свой:
Стукнет в двери милый твой
   Легкою рукою;
Упадет с дверей запор;
Сядет он за свой прибор
   Ужинать с тобою».

Вот красавица одна;
   К зеркалу садится;
С тайной робостью она
   В зеркало глядится;
Темно в зеркале; кругом
   Мертвое молчанье;
Свечка трепетным огнем
   Чуть лиет сиянье…
Робость в ней волнует грудь,
Страшно ей назад взглянуть,
   Страх туманит очи…
С треском пыхнул огонек,
Крикнул жалобно сверчок,
   Вестник полуночи.

Подпершися локотком,
   Чуть Светлана дышит…
Вот… легохонько замком
   Кто-то стукнул, слышит;
Робко в зеркало глядит:
   За ее плечами
Кто-то, чудилось, блестит
   Яркими глазами…
Занялся от страха дух…
Вдруг в ее влетает слух
   Тихий, легкий шепот:
«Я с тобой, моя краса;
Укротились небеса;
   Твой услышан ропот!»

Оглянулась… милый к ней
Простирает руки.
«Радость, свет моих очей,
Нет для нас разлуки.
Едем! Поп уж в церкви ждет
С дьяконом, дьячками;
Хор венчальну песнь поет;
Храм блестит свечами».
Был в ответ умильный взор;
Идут на широкий двор,
В ворота тесовы;
У ворот их санки ждут;
С нетерпенья кони рвут
Повода шелковы.

Сели… кони с места враз;
   Пышут дым ноздрями;
От копыт их поднялась
   Вьюга над санями.
Скачут… пусто все вокруг,
   Степь в очах Светланы;
На луне туманный круг;
   Чуть блестят поляны.
Сердце вещее дрожит;
Робко дева говорит:
   «Что ты смолкнул, милый?»
Ни полслова ей в ответ:
Он глядит на лунный свет,
   Бледен и унылый.

Кони мчатся по буграм;
   Топчут снег глубокий…
Вот в сторонке Божий храм
   Виден одинокий;
Двери вихорь отворил;
   Тьма людей во храме;
Яркий свет паникадил
   Тускнет в фимиаме;
На средине черный гроб;
И гласит протяжно поп:
   «Буди взят могилой!»
Пуще девица дрожит;
Кони мимо; друг молчит,
   Бледен и унылый.

Вдруг метелица кругом;
   Снег валит клоками;
Черный вран, свистя крылом,
   Вьется над санями;
Ворон каркает: печаль!
   Кони торопливы
Чутко смотрят в темну даль,
   Подымая гривы;
Брезжит в поле огонек;
Виден мирный уголок,
   Хижинка под снегом.
Кони борзые быстрей,
Снег взрывая, прямо к ней
   Мчатся дружным бегом.

Вот примчалися… и вмиг
   Из очей пропали:
Кони, сани и жених
   Будто не бывали.
Одинокая, впотьмах,
   Брошена от друга,
В страшных девица местах;
   Вкруг метель и вьюга.
Возвратиться – следу нет…
Виден ей в избушке свет:
   Вот перекрестилась;
В дверь с молитвою стучит…
Дверь шатнулася… скрыпит…
   Тихо растворилась.

Что ж?.. В избушке гроб накрыт
   Белою запоной;
Спасов лик в ногах стоит;
   Свечка пред иконой…
Ах! Светлана, что с тобой?
   В чью зашла обитель?
Страшен хижины пустой
   Безответный житель.
Входит с трепетом, в слезах;
Пред иконой пала в прах,
   Спасу помолилась;
И с крестом своим в руке,
Под святыми в уголке
   Робко притаилась.

Все утихло… вьюги нет…
   Слабо свечка тлится,
То прольет дрожащий свет,
   То опять затмится…
Все в глубоком, мертвом сне,
   Страшное молчанье…
Чу, Светлана!., в тишине
   Легкое журчанье…
Вот глядит: к ней в уголок
Белоснежный голубок
   С светлыми глазами,
Тихо вея, прилетел,
К ней на перси тихо сел,
   Обнял их крылами.

Смолкло все опять кругом…
   Вот Светлане мнится,
Что под белым полотном
   Мертвый шевелится…
Сорвался покров; мертвец
   (Лик мрачнее ночи)
Виден весь – на лбу венец,
   Затворены очи.
Вдруг… в устах сомкнутых стон;
Силится раздвинуть он
   Руки охладелы…
Что же девица?.. Дрожит…
Гибель близко… но не спит
   Голубочек белый.

Встрепенулся, развернул
   Легкие он крилы;
К мертвецу на грудь вспорхнул…
   Всей лишенный силы,
Простонав, заскрежетал
   Страшно он зубами
И на деву засверкал
   Грозными очами…
Снова бледность на устах;
В закатившихся глазах
   Смерть изобразилась…
Глядь, Светлана… о творец!
Милый друг ее – мертвец!
   Ах!., и пробудилась.

Где ж?.. У зеркала, одна
   Посреди светлицы;
В тонкий занавес окна
   Светит луч денницы;
Шумным бьет крылом петух,
   День встречая пеньем;
Все блестит… Светланин дух
   Смутен сновиденьем.
«Ах! ужасный, грозный сон!
Не добро вещает он —
   Горькую судьбину;
Тайный мрак грядущих дней,
Что сулишь душе моей,
   Радость иль кручину?»

Села (тяжко ноет грудь)
   Под окном Светлана;
Из окна широкий путь
   Виден сквозь тумана;
Снег на солнышке блестит,
   Пар алеет тонкий…
Чу!., в дали пустой гремит
   Колокольчик звонкий;
На дороге снежный прах;
Мчат, как будто на крылах,
   Санки кони рьяны;
Ближе; вот уж у ворот;
Статный гость к крыльцу идет…
   Кто?.. Жених Светланы.

Что же твой, Светлана, сон,
   Прорицатель муки?
Друг с тобой; все тот же он
   В опыте разлуки;
Та ж любовь в его очах,
   Те ж приятны взоры,
Те ж на сладостных устах
   Милы разговоры.
Отворяйся ж, Божий храм;
Вы летите к небесам,
   Верные обеты;
Соберитесь, стар и млад;
Сдвинув звонки чаши, в лад
   Пойте: многи леты!

* * *

Улыбнись, моя краса,
   На мою балладу;
В ней большие чудеса,
   Очень мало складу.
Взором счастливый твоим,
   Не хочу и славы;
Слава – нас учили – дым;
   Свет – судья лукавый.
Вот баллады толк моей:
«Лучший друг нам в жизни сей
   Вера в провиденье.
Благ зиждителя закон:
Здесь несчастье – лживый сон;
   Счастье – пробужденье».

О! не знай сих страшных снов
   Ты, моя Светлана…
Будь, создатель, ей покров!
   Ни печали рана,
Ни минутной грусти тень
   К ней да не коснется;
В ней душа как ясный день;
   Ах! да пронесется
Мимо – бедствия рука;
Как приятный ручейка
   Блеск на лоне луга,
Будь вся жизнь ее светла,
Будь веселость, как была,
   Дней ее подруга.

Вопросы и задания

1. Как В. А. Жуковский использует жанровые возможности баллады для раскрытия характера Светланы?

1. Как В. А. Жуковский использует жанровые возможности баллады для раскрытия характера Светланы?

2. Как в балладе проявляется авторское отношение к героине?

3. Какие черты романтического характера подчеркивает в Светлане автор?

4. Для чего вводятся в балладу описания гаданий и как эти описания связаны с идеей произведения?

5. Какие художественные средства использует В. А. Жуковский для создания русского национального колорита?

6. Какой главный поэтический прием лежит в основе создания художественного мира «Светланы»?

7. Как используется в балладе прием антитезы и как этот прием помогает подчеркнуть идею произведения?

8. Как в «Светлане» проявляется «романтическая ирония»?

9. Охарактеризуйте композицию баллады.

10. Попробуйте описать романтическую концепцию мира и человека В. А. Жуковского.

Александр Александрович Бестужев-Марлинский

С творчеством этого писателя-романтика вы уже познакомились в 7 классе. Сейчас я предлагаю вам еще одну новеллу А. А. Бестужева-Марлинского.

«Страшное гаданье» – произведение очень характерное для русского романтизма. Его герой – молодой офицер, наделенный всеми признаками романтического героя: отвагой, чувством чести, пылкой любовью. Столкновение с посланцем ада заставляет его заглянуть в собственную душу и различить в ней зародыш того зла, которое искренне отрицается самим героем: это и есть романтическая диалектика.

Замечателен образ Искусителя. Посланец ада не случайно выступает в облике приказчика. Я хочу напомнить вам, что именно власть денег, грядущее господство буржуа вызывали резкое неприятие романтиков. Искуситель хорошо знает человеческие слабости. Он легко создает тот гибельный путь, который ведет людей в болото обывательской злобы и безразличия.

Подумайте, что общего у этого персонажа с Мефистофелем И. В. Гёте, а в чем различие двух посланцев ада.

Полагаю, что, читая новеллу, вы обратите внимание на то, как использует писатель народные легенды, поверья, как умело вводит в свой рассказ народную песню. Отметьте, какую роль в этом произведении играют фольклорные источники.

Очень важное место в «Страшном гаданье» занимает понятие чести.

Задумайтесь, что такое честь для рассказчика. Почему он отказывается от встреч с Полиной? Сохраняет ли он свою любовь к этой женщине? И еще один, очень не простой вопрос: прав ли был герой, сняв с себя нательный крест?

Страшное гаданье

Посвящается Петру Степановичу Лутковскому[70]

Давно уже строптивые умы
Отринули возможность духа тьмы;
Но к чудному всегда наклонны сердцем,
Друзья мои, кто не был духоверцем?..

…Я был тогда влюблен, влюблен до безумия. О, как обманывались те, которые, глядя на мою насмешливую улыбку, на мои рассеянные взоры, на мою небрежность речей в кругу красавиц, считали меня равнодушным и хладнокровным. Не ведали они, что глубокие чувства редко проявляются именно потому, что они глубоки; но если б они могли заглянуть в мою душу и, увидя, понять ее, – они бы ужаснулись! Все, о чем так любят болтать поэты, чем так легкомысленно играют женщины, в чем так стараются притвориться любовники, во мне кипело, как растопленная медь, над которою и самые пары, не находя истока, зажигались пламенем. Но мне всегда были смешны до жалости приторные вздыхатели со своими пряничными сердцами; мне были жалки до презрения записные волокиты со своим зимним восторгом, своими заученными изъяснениями, и попасть в число их для меня казалось страшнее всего на свете.

Нет, не таков был я; в любви моей бывало много странного, чудесного, даже дикого; я мог быть не понят или непонятен, но смешон – никогда. Пылкая, могучая страсть катится как лава; она увлекает и жжет все встречное; разрушаясь сама, разрушает в пепел препоны и хоть на миг, но превращает в кипучий котел даже холодное море.

Так любил я… назовем ее хоть Полиною. Все, что женщина может внушить, все, что мужчина может почувствовать, было внушено и почувствовано. Она принадлежала другому, но это лишь возвысило цену ее взаимности, лишь более раздражило слепую страсть мою, взлелеянную надеждой. Сердце мое должно было расторгнутые, если б я замкнул его молчанием: я опрокинул его, как переполненный сосуд, перед любимою женщиною, я говорил пламенем, и моя речь нашла отзыв в ее сердце. До сих пор, когда я вспомню об уверении, что я любим, каждая жилка во мне трепещет, как струна, и если наслаждения земного блаженства могут быть выражены звуками, то, конечно, звуками подобными! Когда я прильнул в первый раз своими устами к руке ее, – душа моя исчезла в этом прикосновении! Мне чудилось, будто я претворился в молнию: так быстро, так воздушно, так пылко было чувство это, если это можно назвать чувством.

Но коротко было мое блаженство: Полина была столько же строга, как прелестна. Она любила меня, как никогда я еще не был любим дотоле, как никогда не буду любим вперед: нежно, страстно и безупречно… То, что было заветно мне, для нее стоило более слез, чем мне самому страданий. Она так доверчиво предалась защите моего великодушия, так благородно умоляла спасти самое себя от укора, что бесчестно было бы изменить доверию.

– Милый! мы далеки от порока, – говорила она, – но всегда ли далеки от слабости? Кто пытает часто силу, тот готовит себе падение; нам до́лжно как можно реже видеться!

Скрепя сердце, я дал слово избегать всяких встреч с нею.

И вот протекло уже три недели, как я не видел Полины.

Надобно вам сказать, что я служил еще в Северском конно-егерском полку, и мы стояли тогда в Орловской губернии… позвольте умолчать об уезде. Эскадрон мой расположен был квартирами вблизи поместьев мужа Полины. О самых святках полк наш получил приказание выступить в Тульскую губернию, и я имел довольно твердости духа уйти не простясь. Признаюсь, что боязнь изменить тайне в присутствии других более, чей скромность, удержала меня. Чтоб заслужить ее уважение, надобно было отказаться от любви, и я выдержал опыт. Напрасно приглашали меня окрестные помещики на прощальные праздники; напрасно товарищи, у которых тоже, едва ль не у каждого, была сердечная связь, уговаривали возвратиться с перехода на бал, – я стоял крепко.

Накануне Нового года мы совершили третий переход и расположились на дневку. Один-одинехонек, в курной хате, лежал я на походной постели своей, с черной думой на уме, с тяжелой кручиной в сердце. Давно уже не улыбался я от души, даже в кругу друзей: их беседа стала мне несносна, их веселость возбуждала во мне желчь, их внимательность – досаду на безотвязность; стало быть, тем раздольнее было мне хмуриться наедине, потому что все товарищи разъехались по гостям; тем мрачнее было в душе моей: в нее не могла запасть тогда ни одна блестка наружной веселости, никакое случайное развлечение.

И вот прискакал ко мне ездовой от приятеля, с приглашением на вечер к прежнему его хозяину, князю Львинскому. Просят непременно: у них пир горой; красавиц – звезда при звезде, молодцов рой, и шампанского разливанное море. В приписке, будто мимоходом, извещал он, что там будет и Полина. Я вспыхнул… Ноги мои дрожали, сердце кипело. Долго ходил я по хате, долго лежал, словно в забытьи горячки; но быстрина крови не утихала, щеки пылали багровым заревом, отблеском душевного пожара; звучно билось ретивое в груди. Ехать или не ехать мне на этот вечер? Еще однажды увидеть ее, дыхнуть одним с нею воздухом, наслушаться ее голоса, молвить последнее прости! Кто бы устоял против таких искушений? Я кинулся в обшивни и поскакал назад, к селу князя Львинского. Было два часа за полдень, когда я поехал с места. Проскакав двадцать верст на своих, я взял потом со станции почтовую тройку и еще промчался двадцать две версты благополучно. С этой станции мне уже следовало своротить с большой дороги. Статный молодец на лихих конях взялся меня доставить в час за восемнадцать верст, в село княжое.

Я сел – катай!

Уже было темно, когда мы выехали со двора, однако ж улица кипела народом. Молодые парни, в бархатных шапках, в синих кафтанах, расхаживали, взявшись за кушаки товарищей; девки в заячьих шубах, крытых яркою китайкою, ходили хороводами; везде слышались праздничные песни, огни мелькали во всех окнах и зажженные лучины пылали у многих ворот. Молодец, извозчик мой, стоя в заголовке саней, гордо покрикивал: «пади!» и, охорашиваясь, кланялся тем, которые узнавали его, очень доволен, слыша за собой: «Вон наш Алеха катит! Куда, сокол, собрался?» и тому подобное. Выбравшись из толпы, он обернулся ко мне с предупреждением:

– Ну барин, держись! – Заложил правую рукавицу под левую мышку, повел обнаженной рукой под тройкою, гаркнул – и кони взвились как вихорь! Дух занялся у меня от быстроты их поскока: они понесли нас.

Назад Дальше