Другие (таких, по мнению романтиков, меньшинство) полностью отдаются своим внутренним порывам, их не заботят ни материальное благополучие, ни высокое положение в обществе. Они бескорыстно служат Истине, настойчиво ищут ее и пытаются бороться (чаще всего в одиночку) с несправедливостью окружающего мира. Именно такие люди, считают романтики, являются лучшими представителями человечества, и именно их принято считать романтическими героями (это художники, бунтари, мечтатели, причем не всегда они бывают положительными, романтическим может быть и злодей).
Ценность человеческой личности, по мнению романтиков, заключается в способности разглядеть душу человека или вещи, понять, что именно душа является главным. Часто романтики показывают несоответствие внешних форм внутренней сущности героя. За прекрасной внешностью вдруг скрывается «черная» душа (припомните злую мачеху из «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях»), а внешне безобразная оболочка заключает в себе нежное сердце (Чудовище из «Аленького цветочка» С. Т. Аксакова). Романтики верили в то, что прекрасная душа способна изменить и внешний облик (сказка X. К. Андерсена «Гадкий утенок»). Вообще новый метод обращен к человеку, пытается понять сложность его внутреннего мира, научить читателя «слышать голос собственного сердца».
У романтиков только один подлинный враг, с которым они борются последовательно и непримиримо, – обыватель, считающий материальное благополучие смыслом существования.
Романтизм воспевает сильные характеры: бунтарей, людей, одержимых какой-либо страстью. Особая роль отводится искусству, поскольку именно в его произведениях лучше всего отражаются идеальные свойства земного мира. Таким образом, романтическая типизация проявляется в изображении исключительных характеров в исключительных обстоятельствах, данном на фоне реальной действительности.
Но иногда в произведениях романтизма можно встретить и подробные описания обыденной жизни, мелочные, пошлые характеры: это как раз тот обывательский мир, с которым борются и который разоблачают представители нового творческого метода.
Так постепенно в недрах романтизма зарождается реалистическая типизация, вызванная к жизни именно необходимостью изображения объективной действительности и отрицательных героев. Наличие элементов реализма в романтических произведениях придает им значительную историческую достоверность и определяет сложный характер взаимоотношений между реализмом и романтизмом в XIX веке.
Романтический метод учитывает национальные особенности изображаемого общества. Именно романтики впервые создают картины, отражающие национальное своеобразие европейских и восточных народов, пытаются проникнуть в культурный, исторический, духовный мир экзотических стран, установить соотношение между восточными и европейскими культурами. Причем романтизм утверждает ценность любой национальной культуры. Герой и обстоятельства, в которых он действует, в романтическом произведении обладают обычно национальной определенностью.
Одним из важнейших открытий романтиков был историзм. Пытаясь изобразить кардинальные противоречия своего времени, романтики обращаются к прошлому, пытаются установить непосредственные связи с будущим, определить зарождение исторических предпосылок изменений, происходящих в мире. Так, в самом методе проявляется принцип романтического историзма.
Еще одним важным открытием романтиков было учение о романтической иронии.
Романтическая ирония требует изображения реального мира в сопоставлении с идеальным так, чтобы пороки и недостатки реального мира были очевидны. Одновременно происходит и сопоставление идеального мира с реальным, идеальный мир как бы «проверяется» возможностью претворения в обыденную жизнь с целью показа его недостижимости. Человек вечно стремится к идеалу, но никогда не может достигнуть его в материальном мире, ибо материальный мир конечен в отличие от бесконечности идеи. Художник должен не только показывать идеал, но и соотносить его с реальностью, намечать пути приближения к идеалу в действительной жизни. Так снимается возможность отрыва художника от реальности.
Писатели-романтики провозгласили свободу творчества важнейшим условием подлинного искусства. Классицистским «правилам» они противопоставили свободную фантазию, игру воображения, причудливые образы.
Романтики существенно изменили поэтику художественных произведений. Отрицая нормативность классицизма, они дерзко вторглись в традиционную систему жанров и создали совершенно новые: романтический роман, романтическую поэму, романтическую драму и др. Они пользуются иными средствами поэтической выразительности, прибегая к звукописи, к ярким цветовым характеристикам, к символике.
Иногда может показаться, что романтизм намеренно разрушает любые традиции, увлекается новаторскими поисками. Это обманчивое впечатление. Отказываясь от поэтики классицизма, стремясь разрушить представление о механически упорядоченной земной жизни, писатели опираются на традиции фольклора и средневекового искусства, возвращаются к истокам европейской культуры.
Возникнув в конце XVIII столетия, романтизм открыл читателям полнокровный мир, находящийся в постоянном движении. Это был новый, продуктивный творческий метод, не только определивший пути развития литературы на всем протяжении XIX века, но активно использующийся писателями и в наше время. Вполне естественно, такой метод породил целую художественную систему, включающую в себя три основных литературных направления: романтизм, символизм и неоромантизм. С каждым из этих литературных направлений вам теперь предстоит познакомиться ближе.
Вопросы и задания1. Расскажите, каким представляли себе романтики мир и какое место, по их мнению, занимает в этом мире человек.
2. Сравните принципы типизации романтизма и классицизма: в чем их основные различия?
3. Объясните, что такое диалектика и как романтики понимали идею развития.
4. Расскажите, какое место отводили романтики искусству в жизни человеческого общества.
5. Назовите известные вам романтические произведения и покажите отличия романтического героя от героев классицизма.
6. Расскажите, что такое романтический историзм.
Эрнст Теодор Амадей Гофман
Вам должны быть хороню знакомы сказки этого замечательного писателя, например «Щелкунчик и мышиный король». Гофман был очень талантливым человеком, обладавшим разносторонними дарованиями. Он был автором первой романтической оперы «Ундина» и множества музыкальных произведений; руководителем оркестров; художником, расписывавшим церкви и рисовавшим едкие карикатуры. Но зарабатывал он себе на жизнь, служа в судебном ведомстве чиновником.
Первое литературное произведение – новеллу «Кавалер Глюк» Гофман опубликовал в 1808 году, когда ему было уже 32 года. Его литературная деятельность укладывается в период менее пятнадцати лет, и за это время, продолжая служить в государственных учреждениях и не оставляя занятий музыкой, писатель создает множество превосходных произведений. Современники не оценили литературного таланта Гофмана. Признание пришло к нему уже после смерти и не в родной Германии, а в других странах: Франции, Англии, России, США.
В романе «Житейские воззрения кота Мурра» Гофман писал, что все человечество делится «на музыкантов и просто хороших людей». В этом высказывании скрывается его преклонение перед искусством, тонкая насмешка над обывателями. «Просто хорошие люди», если к ним приглядеться, могут оказаться страшными. В новелле «Кавалер Глюк» показано потребительское отношение обывателей к искусству. Музыка одного из прекраснейших немецких композиторов становится средством развлечения людей, не способных понять ни ее глубины, ни заключенной в ней боли. Умерший композитор является вновь на землю, чтобы защитить свое детище, приоткрыть людям красоту подлинного творчества.
Подумайте, почему под переплетами сочинений Глюка повествователь обнаруживает лишь чистые нотные листы. Зачем, перед тем как назвать свое имя, Глюк облачается в мундир?
В произведениях Э. Т. А. Гофмана всегда очень интересен характер повествователя. Писатель очень легко и естественно меняет интонации рассказа в зависимости от замысла. То это голос самодовольного кота («Житейские воззрения кота Мурра»), то исповедь монаха, добровольно вставшего на путь зла («Эликсиры сатаны»), а то срывающийся шепот теряющего рассудок человека («Песочный человек»).
Поразмыслите, что вы можете сказать о характере повествователя в новелле «Кавалер Глюк». Как его облик связан с романтической концепцией мира и человека?
Поразмыслите, что вы можете сказать о характере повествователя в новелле «Кавалер Глюк». Как его облик связан с романтической концепцией мира и человека?
Гофманское двоемирие получает наиболее яркое воплощение в сказке «Золотой горшок» (1814), которую вам предлагается прочитать самостоятельно. Автор описывает обычный немецкий город и обычного студента Ансельма, но за внешней обыденностью видимого мира скрывается другой мир, в котором властвуют высшие силы. Однако увидеть этот высший, истинный мир, сохраняющий изначальную стихийную гармонию, способен только студент Ансельм, потому что он «музыкант», а это значит, что любовь, дружба, поэтичность, верность своему слову для него гораздо важнее материального благополучия и карьеры. Уже в самом начале сказки студент, случайно опрокинувший корзину торговки яблоками, швыряет ей кошелек, лишая себя удовольствий в праздничный день. «Музыкальность» натуры Ансельма как бы дает ему внутреннее зрение: и вот архивариус Лингхорст оказывается Великим Саламандрой, а торговка Лиза – Черным Драконом. В доме Лингхорста Ансельм становится свидетелем решительной битвы между силами Добра и Зла. Но обратите внимание на то, что победа Лингхорста непосредственно зависит от поведения Ансельма. Это отличительная черта романтизма Гофмана: несмотря на обилие фантастических персонажей, обладающих волшебной силой, победа Добра или Зла всегда зависит от человека, который непосредственно влияет на судьбы окружающего мира. В то же время романтический герой выступает как живой человек, способный допустить ошибку или проявить слабость, а обыватели подчас обретают романтическое видение мира. Так, Ансельм, в какой-то момент поддавшийся чарам бюргерской жизни, утрачивает способность видеть мир в его истинном виде и подвергается наказанию. В то же время под влиянием выпитого пунша бюргеры Паульман и Геербранд на мгновение забывают о своем положении в обществе и обретают способность видеть в архивариусе Лингхорсте Великого Саламандра, которого они приветствуют криками «Виват, Саламандр!».
Сам Гофман называл «Золотой горшок» своим любимым произведением. В конце сказки каждый герой получает то, чего он заслуживает. Ансельм становится мужем дочери Великого Саламандра, прекрасной Серпентины и поселяется в волшебном царстве, где царит гармония и где нет ограниченных обывателей. Однако счастливый конец сказки отнюдь не снимает тех глубоких противоречий, которые обнаруживает в немецкой жизни писатель. С помощью романтической иронии Гофман уточняет финал своего произведения. Счастья достигает не только Ансельм, но и все остальные герои. Толстушка Вероника, утратившая возлюбленного, за которого она боролась, видя в нем будущего надворного советника, тем не менее становится женой именно надворного советника, только им оказывается не Ансельм, а Геербранд, что не мешает ему подарить жене именно те сережки, которые она мечтала получить. Паульман становится тестем надворного советника, что также отвечает его представлению о счастье, а Геербранд – мужем Вероники. Что же изменилось в бюргерском городе в конце сказки? Почти ничего, если не считать того, что с переселением в волшебную страну Ансельма в городе стало меньше на одного «музыканта». Дисгармония реального мира сохранилась, и Гофман напоминает об этом читателю, пользуясь приемом романтической иронии.
«Музыканты» Гофмана видят и чувствуют истинный мир гармонии, но они живут в реальной бюргерской Германии. Конфликт искусства с пошлостью жизни происходит не вне этих героев, а в них самих, и это определяет трагизм их положения. Обыватели равнодушны ко всему, что не связано с их эгоистическими интересами, а истинное искусство не должно унижаться до мелочной борьбы с пошлостью, поэтому всю тяжесть трагического разлада между мечтой и действительностью принимает на себя художник.
В России Гофмана полюбили прежде, чем пришла к нему слава на его родине. Друг А. С. Пушкина поэт Д. В. Веневитинов перевел одну из новелл писателя, а великий русский реалист Ф. М. Достоевский отмечал: «У Гофмана есть идеал, правда, иногда не точно поставленный; но в этом идеале есть чистота, есть красота действительная, истинная, присущая человеку».
Подумайте, что имел в виду Ф. М. Достоевский, говоря о «неточно поставленном» идеале немецкого романтика.
Кавалер Глюк
Перевод Н. Гольц
Поздней осенью в Берлине обычно выпадают отдельные ясные дни. Солнце ласково проглядывает из облаков, и сырость мигом испаряется с теплым ветерком, овевающим улицы. И вот уже по Унтер-ден-Линден, разодетые по-праздничному, пестрой вереницей вперемежку тянутся к Тиргартену щеголи, бюргеры всем семейством, с женами и детками, духовные особы, еврейки, референдарии, гулящие девицы, ученые, модистки, танцоры, военные и так далее. Столики у Клауса и Вебера нарасхват; дымится морковный кофе, щеголи закуривают сигары, завсегдатаи беседуют, спорят о войне и мире, о том, какие в последний раз были на мадам Бетман башмачки – серые или зеленые, о «замкнутом торговом государстве», о том, как туго с деньгами, и так далее, пока все это не потонет в арии из «Фаншон», которой принимаются терзать себя и слушателей расстроенная арфа, две ненастроенные скрипки, чахоточная флейта и астматический фагот.
У балюстрады, отделяющей веберовские владения от проезжей дороги, расставлены круглые столики и садовые стулья; здесь можно дышать свежим воздухом, видеть, кто входит и выходит, и здесь не слышно неблагозвучного шума, производимого окаянным оркестром; тут я и расположился и предался легкой игре воображения, которое сзывает ко мне дружественные тени, и я беседую с ними о науке, об искусстве – словом, обо всем, что должно быть особенно дорого человеку. Все пестрее и пестрее поток гуляющих, который катится мимо меня, но ничто не в силах мне помешать, не в силах спугнуть моих воображаемых собеседников. Но вот проклятое трио пошленького вальса вырвало меня из мира грез. Теперь уж я слышу только визгливые верхние голоса скрипок и флейты да хриплый основной бас фагота; они повышаются и понижаются, неуклонно держась раздирающих слух параллельных октав, и у меня невольно вырывается точно вопль жгучей боли:
– Вот уж дикая музыка! Несносные октавы!
– Злосчастная моя судьба! Повсюду гонители октав! – слышу я рядом негромкий голос.
Я поднимаю голову и только тут вижу, что за моим столиком сидит незнакомый человек и пристально смотрит на меня; и я, раз взглянув, уже не могу отвести от него глаза.
Никогда в жизни ничье лицо и весь облик не производили на меня с первой минуты столь глубокого впечатления. Чуть изогнутая линия носа плавно переходит в широкий открытый лоб с приметными выпуклостями над кустистыми седеющими бровями, из-под которых глаза сверкают каким-то буйным юношеским огнем (на вид ему было за пятьдесят). Мягкие очертания подбородка удивительным образом противоречили плотно сжатым губам, а ехидная усмешка – следствие странной игры мускулов на впалых щеках, – казалось, бросала вызов глубокой, скорбной задумчивости, запечатленной на его челе. Редкие седые пряди вились за большими оттопыренными унтами. Очень широкий, по моде скроенный редингот прикрывал высокую сухощавую фигуру. Как только я встретился взглядом с незнакомцем, он потупил глаза и возобновил то занятие, от которого его, очевидно, оторвал мой возглас. Он с явным удовольствием высыпал табак из мелких бумажных фунтиков в большую табакерку, стоящую перед ним, и смачивал все это красным вином из небольшой бутылки. Когда музыка смолкла, я почувствовал, что мне следует заговорить с ним.
– Хорошо, что кончили играть, – сказал я, – это было нестерпимо.
Старик окинул меня беглым взглядом и высыпал последний фунтик.
– Лучше бы и не начинали, – снова заговорил я. – Думаю, вы такого же мнения?
– У меня нет никакого мнения, – отрезал он. – Вы, верно, музыкант и, стало быть, знаток…
– Ошибаетесь, я не музыкант и не знаток. Когда-то я учился игре на фортепьяно и генерал-басу[14] как предмету, который входит в порядочное воспитание; среди прочего мне внушили, что хуже нет, когда бас и верхний голос идут в октаву. Тогда я принял это утверждение на веру и с тех пор не раз убеждался в его правоте…
– Неужели? – перебил он меня, поднялся и в раздумье, не спеша направился к музыкантам, то и дело вскидывая взгляд кверху и хлопая себя ладонью по лбу, будто силясь что-то припомнить.
Я увидел, как он повелительно, с исполненным достоинства видом что-то сказал музыкантам. Затем вернулся на прежнее место, и не успел он сесть, как оркестр заиграл увертюру к «Ифигении в Авлиде».
Полузакрыв глаза и положив скрещенные руки на стол, слушал он анданте и чуть заметным движением левой ноги отмечал вступление инструментов; но вот он поднял голову, огляделся по сторонам, левую руку с растопыренными пальцами опустил на стол, словно на клавиатуру фортепьяно, правую поднял вверх – передо мной был капельмейстер, который указывает оркестру переход в другой темп, – правая рука падает, и начинается аллегро! Жгучий румянец вспыхивает на его бледных щеках, лоб нахмурился, брови сдвинулись, внутреннее неистовство зажигает буйный взор огнем, мало-помалу стирающим улыбку, которая еще мелькала на полуоткрытых губах. Минута – и он откидывается назад; лоб разгладился, игра мускулов на щеках возобновилась, глаза снова сияют; глубоко затаенная скорбь разрешается ликованием, от которого судорожно трепещет каждая жилка; грудь вздымается глубокими вздохами, на лбу проступили капли пота; он указывает вступление тутти и другие важнейшие места; его правая рука не переставая отбивает такт, левой он достает носовой платок и утирает лоб. Так облекался плотью и приобретал краски тот остов увертюры, какой только и могли дать две убогие скрипки. Я же слышал, как поднялась трогательно-нежная жалоба флейты, когда отшумела буря скрипок и басов и стихнул звон литавр; я слышал, как зазвучали тихие голоса виолончелей и фагота, вселяя в сердце неизъяснимую грусть; а вот и снова тутти, точно исполин, величаво и мощно идет унисон, своей сокрушительной поступью заглушая невнятную жалобу.