«О кипрском счете Шамиль пока ничего не знает, — думала Анжела, сидя в пустой холодной ванне и морщась от озноба, — но это пока. Рано или поздно узнает. И что? Опять разобьет физиономию, на этот раз уже окончательно? Но тогда я его сдам. Правда, пока я плохо представляю себе, каким образом я это сделаю, но попытаться могу. Этот счет мне поможет. Там у него огромная сумма, он не сумеет просто плюнуть на такие деньги. Я сдам его, а он меня. Мы никогда это не обсуждали, но оба отлично понимаем без всяких слов. Впрочем, если он изуродует меня навсегда, я все равно не стану жить, так что пусть сдает. Мне будет уже без разницы!»
Домработница Милка осторожно намыливала ей спину губкой и поливала тоненькой струйкой из душа, стараясь не намочить повязку.
— Сделай погорячей, холодно, — сердито рявкнула Анжела.
— Нельзя. Пойдет пар.
— О Господи, как же мне все это надоело! Хватит. Давай полотенце.
Милка бережно завернула ее в махровую простыню.
— Сейчас согреешься.
Но согреться Анжела не смогла даже в постели, под двумя одеялами. Чем яснее вспоминала она подробности своих разговоров с доктором Тихорецкой, тем беспощаднее колотил ее озноб.
«Идиотка… я же ей практически все рассказала. Зачем? Я так классно вела себя с ментами, со следователем, с теткой, которая приходила в больницу под видом врача. А тут сорвалась, как последняя кретинка. Спрашивается, кто меня тянул за язык? Как будто я забыла, какая у Шамки интуиция?! Он по запаху, за тысячу километров, может угадать человека, который владеет опасной для него информацией. Когда он в самом начале позвонил Юлии Николаевне домой в половине четвертого утра, он не ей угрожал, а мне. У него не возникало никаких опасений насчет следователей, ментов, чекистов. Но он заранее знал, что я раскисну наедине с доктором, который согласится мне помочь».
Анжела давно заметила это свое дурацкое свойство: пока на нее давили, пока с ней хитрили, она держалась молодцом. Но стоило погладить ее по головке, просто пожалеть, и она теряла бдительность. А то, что понимала о самой себе она, безусловно, знал о ней и Шамиль Исмаилов.
«Нет, я ничего не рассказала Юлии Николаевне, — думала она, пытаясь успокоиться, — но я рассказала практически все. Я зачем-то назвала вслух имя Герасимова. Зачем? Какого хрена? Я у нее на глазах порвала его фотографию. Мне просто хотелось пожаловаться. В детстве я жаловалась своему дяде. Он умел слушать. Я вываливала на него все свои проблемы и становилось легче. Потом, когда дяди рядом не было, я могла чем-то поделиться с Генкой, чем-то с подругами. В крайнем случае я просто смотрела в зеркало и жаловалась самой себе. Теперь я лишена даже этой малости. Но держать все внутри невозможно. Я ведь не железная. Шама видит меня насквозь и напрягается из-за доктора. Но наверняка из-за нее напрягаются и те, кто ловит Шаму. Она вполне может сотрудничать с ними. Во всяком случае они ее предупредили, кто я и с кем дружу. Или нет? Ну ладно, допустим, из моих с ней разговоров можно сделать вывод, что избили меня никакие не случайные хулиганы, а мой близкий друг Шамиль Исмаилов. Что дальше?»
Дальше зазвонила «Моторолла». Было два часа ночи. Проклятая игрушка не только издавала мелодичный щебет, она еще дергалась и подпрыгивала в кармане пижамной кофты. Анжела вылезла из кровати и покорно поплелась в ванную.
— Вспомнила? — тихо, вкрадчиво спросил Шамиль.
— Слушай, что ты меня достаешь, а? Ты бы лучше доставал этого придурка Герасимова! — рявкнула Анжела шепотом.
Она не думала о том, что говорит, она просто стала защищаться, нападая. В ответ последовала долгая нехорошая пауза. Анжела почувствовала, что ляпнула нечто лишнее.
«Правда, почему он не тронул Герасимова? Он должен бы его в бетон закатать. А может, я просто не знаю и уже закатал?» — пронеслось у нее в голове и, чтобы заглушить тревогу, прервать паузу, она произнесла как можно пренебрежительнее:
— Ты мужик или кто? Твоей девушке нанесли страшное оскорбление. Ну скажи мне, джигит, почему эта мразь до сих пор не в могиле?
— Я спрашиваю, ты вспомнила, о чем говорила с докторшей? — холодно отозвался Шамиль.
— И вспоминать нечего! У нее в машине музыка играла. Вертинский. Ты, конечно, не знаешь такого. Так вот, я ей рассказывала, что собиралась сделать клип по одной из его песен. А когда я говорила с тобой по телефону, то объяснила потом, что это звонил Генка. Все? Ты доволен?
— Ты говорила с ней о Герасимове? — тихо спросил Шамиль.
У Анжелы побежали мурашки по спине. Частная клиника пластической хирургии наверняка имела какую-то свою бандитскую крышу. А у Шамиля хорошие контакты с тремя крупнейшими бандитскими группировками Москвы. Он вполне мог договориться о том, чтобы все разговоры Анжелы с доктором записывались и передавались ему.
«Нет. Это уж слишком! — мысленно рявкнула на себя Анжела. — В клинике сейчас наверняка работает ФСБ. Шамиль, конечно, многое может, но он не шеф гестапо, он всего лишь чеченский авторитет. Однако как быть? Сказать правду немыслимо. Соврать опасно…»
— Шамочка, солнышко, — пропела она нежно, — ну почему ты меня совсем не жалеешь? Я, между прочим, спать хочу. Я сижу в ванной, у меня ноги голые, мне холодно.
— Ответишь на вопрос, будешь спать.
— На какой вопрос, милый? Я не поняла.
— Ты что-нибудь говорила доктору о Стасе Герасимове?
— Ой, не помню, совершенно не помню. Шамочка, я тебя умоляю, объясни, почему Стас Герасимов до сих пор остался темой для разговора? Его не должно быть на свете после того, что он сделал. — Анжела подвинула к себе пушистый коврик, села на него, но он оказался влажным и пришлось опять сесть на жесткий борт ванной.
— Обо мне ты будешь молчать, — задумчиво, отрешенно пробасил Шамиль, — это я знаю, на то, чтобы не болтать обо мне с докторшей, у тебя ума хватит. Но ты женщина. Тебе надо пожаловаться, поплакаться, и ты вполне могла рассказать докторше о том, как обидел тебя Герасимов. Рассказала или нет?
— Не-ет! — ноющим, жалобным голоском протянула Анжела. — Нет, Шамочка, я все-таки тебя не понимаю. Ты что, боишься за него, за этого козла вонючего?
— Ладно, хватит дурочку валять, — он повысил голос, — ответь мне честно, по-хорошему, и мы больше не будем это обсуждать. Я просил тебя вспомнить, о чем ты говорила с доктором Тихорецкой. Я дал тебе для этого достаточно времени. Теперь я тебя слушаю.
— Ну ты зануда, Шамка, — проворчала Анжела и громко, выразительно зевнула в трубку, — мы с доктором обсуждали мои операции, я просила выписать что-нибудь обезболивающее, у меня швы чешутся, спать не могу. Потом я спросила у нее, как открывается окно. Она показала, но предупредила, что мне надо опасаться сквозняков, ни в коем случае нельзя простужаться, потому что, если я чихну, швы могут разойтись. Ну как, интересно тебе? Мне продолжать?
— Продолжай.
— О Господи, ты даже не просто зануда, ты чемпион мира по занудству. Еще мы говорили о музыке, о Вертинском. Еще я жаловалась ей на Генку, что он не приехал за мной, не оставил денег даже на такси.
— Так. Дальше.
— Ну потом она рассматривала фотографии, которые валялись у меня в палате. На одной из них вполне мог быть Герасимов. Но специально о нем мы не говорили. Все? Я могу наконец лечь спать? И пожалуйста, умоляю тебя, не поминай ты больше про этого козла. Не можешь порвать его на куски, так хотя бы не поминай о нём при мне, хорошо?
— Спокойной ночи, — ответил Шамиль и тут же раздались короткие гудки.
Глава двадцать девятая
— Я ничего не могу сказать без полного серьезного обследования, — заявил грек-онколог, прощупав Владимиру Марленовичу живот, заглянув в рот и оттянув веки, — вы должны были обращаться к врачам в России до приезда сюда.
— Они сказали, что у меня рак желудка с метастазами в печень и легкие.
Выпуклые темно-синие глаза грека скользнули по лицу Владимира Марленовича, тонкие смуглые пальцы отбили быструю дробь по подлокотнику.
— Может, вам стоит пройти повторное обследование у нас? — спросил он, чуть понизив голос. — В Керкуре замечательная клиника, специалисты, оборудование…
— Зачем?
Грек сдвинул смоляные брови, расстегнул верхнюю пуговку белоснежной рубашки:
— Это обойдется вам не дороже, чем в России. Возможны скидки.
Они говорили по-английски, тихо и быстро. Наталья Марковна их не понимала, напряженно переводила взгляд с врача на мужа, глаза ее двигались туда-обратно, словно она следила за полетом теннисного мяча. При слове «канцер» она вздрогнула.
— Дело не в деньгах, — снисходительно улыбнулся генерал, — я знаю свой диагноз и ни одного дня не хочу проводить в клинике.
— Почему?
— Потому что мне слишком мало осталось жить.
— Без медицинской помощи вам останется значительно меньше, — грек принялся сосредоточенно крутить массивный перстень с темным сапфиром и на генерала старался не смотреть.
— Почему?
— Потому что мне слишком мало осталось жить.
— Без медицинской помощи вам останется значительно меньше, — грек принялся сосредоточенно крутить массивный перстень с темным сапфиром и на генерала старался не смотреть.
— Важно не количество, а качество, — мягко возразил генерал, — сколько бы ни осталось, год, полгода, я хочу прожить это время без химии, радиации, гормонов и трубки в животе. А ничего другого вы мне предложить не можете.
— То есть вы отказываетесь от медицинской помощи?
— Отказываюсь.
— Вы абсолютно уверены?
— Да. Я все продумал и принял решение. Я не буду его менять.
— Месяц, — грек поднял вверх указательный палец, украшенный перстнем, один месяц.
— Вот так, да? — генерал шевельнул светлыми лохматыми бровями. — В России мне обещали больше.
— Если бы вы стали лечиться, как это делают все нормальные люди в подобной ситуации, я тоже пообещал бы вам больше. Но вы отказываетесь. И я считаю своим долгом сказать вам правду.
— Спасибо, — усмехнулся генерал.
— Пожалуйста, — кивнул врач, — и все-таки я предлагаю вам еще раз хорошенько подумать. Поймите, время уходит. С каждым днем помочь вам все трудней. Может быть, вы надеетесь вылечиться альтернативными методами? Травы, голод, сырые овощные соки, экстрасенсы, колдуны? Может, какой-нибудь мошенник вводит вас в заблуждение?
Генерал усмехнулся и молча помотал головой.
— Впрочем, я вижу, вы достаточно разумны, чтобы не верить шарлатанам, вздохнул грек, — вероятно, вам кажется, что без медицинского вмешательства вы умрете спокойно, мирно и до последнего момента останетесь дееспособны и в сознании?
— Я знаю, что меня ждут очень сильные боли. Ни минуты без обезболивающих препаратов, самых мощных, — генерал приподнялся на подушках, спустил ноги на пол. — Значит, вы говорите, не больше месяца? Спасибо, что предупредили. Мне надо знать. У меня к вам две просьбы. Пожалуйста, не стоит рассказывать моей жене, насколько все плохо.
— Она вряд ли поверит, что у вас гастрит или язва. Ведь это именно она попросила вызвать онколога.
— Скажите, что без обследований вы диагноз поставить не можете, в общем, говорите, что хотите, только не пугайте.
— Хорошо. Какая вторая просьба?
— Обезболивающие препараты. Самые сильные.
* * *— Здравствуйте, Станислав Владимирович — громко произнес охранник.
Сергей мысленно поздравил себя. Впервые его назвали новым именем. Парень в камуфляже улыбался ему из своей будки как старому знакомому.
— Привет, — кивнул Сергей.
Подъезд был отделан мрамором и напоминал холл дорогого отеля. Сергей направился к лифту, небрежно подкидывая на ладони связку ключей.
Хлопнула входная дверь. Связка с оглушительным звоном упала на мраморный пол. Сергей наклонился, чтобы поднять, темные очки соскользнули с носа, он поймал их на лету. Внимательно изучая фотографии, он видел, что стал точной копией Герасимова. Он ничем не отличался от оригинала. Ничем, кроме глаз. Совпадали цвет и форма, но взгляд был другим.
— Добрый день, Станислав Владимирович, — прозвучал позади женский голос, хрипловатый и надменный.
Сергей обернулся, поздоровался. Высокая дама лет пятидесяти, в отличие от охранника, не улыбалась, смотрела мимо. Рядом с ней стояла задумчивая афганская борзая.
Собака обнюхала Сергея, завиляла хвостом, потянула к нему морду и ткнулась мокрым носом в ладонь. Он машинально погладил пса, потрепал за ухом. В ответ борзая лизнула его руку.
— Фантастика! — удивленно воскликнула дама и улыбнулась. — Глазам своим не верю! У вас с Линдой всегда были такие напряженные отношения. Что с вами, Станислав Владимирович? Вы же собак терпеть не можете!
Подъехал лифт. При ярком свете в зеркале Сергей увидел себя, рядом лицо дамы и узнал ее. Это была известная актриса. Борзая Линда между тем продолжала размахивать хвостом и опять ткнулась носом Сергею в руку.
— Нет, это поразительно, — продолжала удивляться актриса, — Линда, детка, не приставай ты со своими нежностями.
— Да пусть пристает, — улыбнулся Сергей и погладил собаку, — красавица, умница.
Дама поправила волосы, скосила глаза на Сергея в зеркале, заметила шрамы.
— Я слышала, вы попали в аварию?
— Да, — кивнул Сергей.
— А почему в очках? Повредили глаза?
— Немного.
— Ну выздоравливайте. Всего доброго, — актриса вышла на своем этаже, и Сергей вздохнул с облегчением.
Прежде чем открыть дверь квартиры, он достал лупу, фонарик, внимательно оглядел дверную ручку и замки, осторожно приподнял коврик. Никаких сюрпризов, ничего интересного. Он знал, что сразу после отъезда хозяина здесь побывали оперативники. Ручка была покрыта специальным составом, фиксирующим отпечатки пальцев. Возле замка закрепили невидимую нить толщиной с волос. Нить осталась цела, на сверкающей ручке ни пятнышка, тончайший налет пыли. Значит, гостей не было.
Поворачивая ключ, Сергей услышал телефонный звонок. Аппарат стоял в прихожей. Сергей запер дверь изнутри, глубоко вздохнул и взял трубку.
— Стас? — осторожно спросила женщина на другом конце провода.
— Да. Я слушаю, — он стоял посреди незнакомой прихожей и нюхал воздух чужой квартиры.
«Кто это? Эвелина? Галя? А может, какая-нибудь третья дама, неизвестная полковнику Райскому?» — гадал он, оглядывая кремовые стены прихожей.
— Что у тебя с голосом?
— Простыл немного, — Сергей откашлялся.
— Где ты был все это время?
«Галя должна знать, что я попал в аварию и лежал в больнице. Ее муж работает у меня на фирме, там об этом все знают. Стало быть, я говорю с Эвелиной? Но она ведь тоже могла позвонить на фирму?
— Ну что молчишь? У меня для тебя новости, надо срочно встретиться. Я звоню тебе каждый день. На фирме хамки-секретарши говорят, что тебя нет и бросают трубку. У родителей твоих никто не подходит. В чем дело, Герасимов?
— Родители улетели в Грецию, — промямлил Сергей.
— Я рада за них. А где пропадал две недели?
— В больнице лежал.
— Что, серьезно? — в трубке неприятно засмеялись. — Я уж думала, тебя арестовали за убийство шофера Гоши. Как же ты попал в больницу?
— Очень просто. На «скорой» привезли. Один кретин долбанул меня сзади, я въехал в машину, которая была спереди, очнулся в реанимации.
— О Господи, Стасик, что же ты не позвонил? Ужас какой! Ты цел? Как ты себя чувствуешь?
— Сейчас почти нормально. Отделался сотрясением мозга, ну и лицо порезало осколками ветрового стекла. А так все ничего. Вот, только сегодня выписали.
— Все, я к тебе еду прямо сейчас.
Возразить Сергей не успел, поскольку она тут же бросила трубку.
* * *Наталья Марковна вошла в комнату и, взглянув на нее, генерал понял, что грек первую его, просьбу не выполнил.
— Я заказала на завтра билеты в Москву, — сказала она, присев на край кровати, — Стас останется здесь. Николай будет постоянно с ним рядом.
— Да, Наташа, — равнодушно кивнул генерал.
— Где тебя обследовали, Володя?
— В частной клинике. Как называется, не помню. Где-то на Соколе, неподалеку от метро.
— Но ты не пролежал там и суток, разве можно так быстро определить диагноз?
— Можно.
— Что они тебе предлагали?
— Ну что они могут предложить? Обычное меню. Операция. Резекция желудка и части кишечника. Трубка из живота. К трубке привязывают специальный мешочек. Потом химия, гормоны, лучевая терапия.
— Они могли ошибиться, — Наталья Марковна осторожно провела ладонью по его щеке, — такой диагноз не ставится за один день, человека кладут на обследование, собирается консилиум.
— Не надо, Наташенька. Я и без их аппаратуры все знаю.
— Давно?
— Ну как тебе сказать? Я почувствовал неладное в тот день, когда к машине Стаса прицепили взрывчатку. Первая настоящая боль пришла в тот вечер, когда позвонила Эвелина и я собирался поехать к ней вместе со Стасом. На следующий день я нашел в справочнике телефоны нескольких частных клиник экспресс-диагностики. Выбрал одну наугад, приехал, провел там около четырех часов, договорился, что мне скажут правду, какой бы она ни была. Через пару дней они позвонили, попросили приехать и сообщили мне результаты обследования. Честно говоря, я им не поверил.
— И правильно. Надо было все сделать по-человечески. Почему ты не лег на серьезное обследование?
— Ты не поняла, Наташа, — улыбнулся генерал, взял ее руку и поцеловал ладонь, — диагноз поставлен точный. Я не поверил, что они могут помочь. Не только эти врачи в этой клинике, но вообще никакие врачи. Они не умеют лечить рак. Ты помнишь, как умирала Мария Петровна? Мы с тобой навещали ее в онкоцентре на Каширке. Я так не хочу.
— Володя, ей было восемьдесят четыре. А тебе всего шестьдесят. Да, я с тобой совершенно согласна, они не умеют лечить рак. Но, во-первых, мы пока все-таки не знаем точного диагноза, а во-вторых, существуют всякие альтернативные методы, есть, наконец, чудо. Помнишь, ты рассказывал, как в детстве умирал от пневмонии, врачи от тебя отказались и помогла какая-то деревенская знахарка?