Очи фыркнула.
– Камка всегда спокойна как вода и все делает долго.
Она поднялась, подстегнутая некой мыслью, подошла к воде и крикнула, сложив руки у рта:
– Хей! Я вижу вас! Я здесь! Хей! Кто вы?
Но тени не изменили своего движения и не показали, слышат ли Очи. Она продолжала кричать, но я видела уже, что это не приведет ни к чему. Тогда я поднялась на ближайший холм, села на плащ, расслабила дух, наполнив его дружелюбием, и отпустила на другой берег, пытаясь познать Чу.
Скоро Очи утихла, и наступило молчание ночи. Сон не сходил ко мне, но приятное, расслабленное оцепенение охватило тело. Сквозь полуприкрытые веки я видела серебристое сияние Молочной реки и темноту ее берегов. Луна заходила за дальние холмы, становилось совсем темно и холодно. Пять звезд небесной повозки сияли высоко, тогда как ее оглоблю скрывали размазанные тучки. Наши кони, Очи у воды, Талай возле костра – все живое казалось ярким, светящимся в темноте. Я поняла, что вижу суть, как учила Камка, и обратилась на левый берег.
Меня поразило то, что я увидела: вместо темных теней огромные бледно-синие языки пламени двигались там. Чу не были людьми, пусть даже древними камами: все люди светятся, подобно солнцу. Они не были духами: те имеют тяжелые темные цвета. Их природа была иной, как у огня, что, говорят, вырывается из-под земли. Мой дед бывал в таком месте: из щели в скалах выходил почти прозрачный огонь с голубыми языками и не гас никогда. Ему не нужно было дерева, чтобы гореть, сама скала рождала его, и люди, жившие в тех местах, почитали и оберегали и пламя, и скалу, и кидали в щель живых людей – в жертву священному огню… Но я зря отвлеклась от Чу: их природа померкла для меня, и вновь темные тени бродили на том берегу.
Я снова погрузилась как бы в дремоту и направила свой дух в их сторону. Образ странной, призрачной земли проявился передо мной. Это не был мир тонких ээ, но это был иной мир, созданный волей Чу. Мир, куда они ушли.
Это была широкая местность. Ни деревьев, ни трав не было там, лишь лежали отдельные камни, огромные, размером с повозку. Дома с круглыми крышами, без дверей, как шатры, были разбросаны там, но сделаны будто из глины. Ни светила, ни огней – все заливал тот же голубоватый свет. И только река текла такая же, как здесь. И через нее был перекинут мост, но я знала, что ведет он не на правый берег, а к нам – в живой солнечный мир. Так же, как тончайший мост над Желтым морем ведет в мир ээ-борзы.
Долго все оставалось пусто, и меня уже стала одолевать дремота, и большого труда стоило удерживать видение, как наконец во второй трети ночи я увидела, как вереница голубоватых огней движется по мосту. Они возвращались из нашего мира. Первый нес чашу с солнечными нитями, они походили на расплавленное золото. Чу перешли, собрались вместе и окружили эту чашу, припав к ней. Они пили. И тут дрожь прошла по видению, как рябь по спокойной воде, – или же это тело трясло от ужаса, который охватил меня при виде трапезы древних царей. Чутье подсказало мне, что они пьют: это были нити жизни, нити солнечной силы, которую собрали они здесь, в нашем мире.
Я очнулась и на негнущихся ногах отправилась вниз с холма.
Глава 7 Мир теней
Рассвет был холодный. Я с головой куталась в войлочный плащ, поджимала ноги, но сна не было. Наконец я скинула накидку и вскочила, принялась двигаться, согреваясь. Трава кругом была белая от инея, мой плащ промерз насквозь и не сминался. Талай уже развел огонь и жарил мясо. Из-под плаща высунула голову заспанная Очишка с взлохмаченными косами. Хмуро оглядела нас, подошла к реке и умыла лицо. Вернувшись и принявшись за волосы, она спросила Талая:
– Ты был уже на том берегу? Хвост у твоего коня мокрый.
– Да, на рассвете. Там пусто и тихо.
Очи смотрела хмуро. Талай протянул ей теплой воды, но она не приняла.
– Ты что-то знаешь о Чу, чего еще не сказал нам? – спросила она.
– Я думал, вы будете знать больше уже сегодня и расскажете мне. – Талай улыбнулся ей дружелюбно, словно не замечал недоверчивого ее голоса. – Все, что известно мне, – это сказки темных. В них много страха, не всему можно верить.
– Говори все, – приказала Очи.
– Я рассказал почти все. Темные боятся их и приносят им жертвы. Но при этом они не наступают на насыпь и не подходят к ней близко.
– Почему?
– Они говорят, что человеку становится плохо, он теряет силы и долго болеет, если подойдет к дому Чу.
– Но я вчера ходила и ничего не почувствовала, – возразила Очи.
– Ты дева Луноликой, – улыбнулся Талай снова. – Темные рассказывали мне историю, которая произошла еще до нашего прихода на эти земли, когда они сами судили суды. У них появился один разбойник, он грабил и убивал…
– Все темные – разбойники, – хмуро вставила Очи.
– Этот грабил своих. Он многих убил, пока его не поймали, и тогда стали придумывать ему страшную казнь. Кто-то предложил отдать его Чу. Беднягу связали, прикрутили к палке, чтоб не убежал, и положили на насыпь. Говорят, от силача-разбойника в три дня не осталось ничего. Силы покинули его, будто их выпили, и он умер. Темные говорили, Чу высосали его жизнь. Большего я не знаю, – закончил Талай. – Расскажите вы, что открыли.
Я рассказала, что видела ночью, а после поведала Очи: она тоже увидела мост, но попыталась пройти по нему.
– Очи, зачем тебе это! – Я даже всплеснула руками, точно старая мамушка.
– Не волнуйся, сестра, я знаю, что делаю, – спокойно отвечала она. – Я хочу поговорить с Чу. Если это древние камы, пусть говорят со мною как с камом. Я упрошу их принять нас на этой земле и не трогать.
– Темные всегда пасли скот вблизи домов Чу, – сказал Талай. – Я привел вас лишь затем, чтобы все разузнать…
– Мы поняли тебя, – перебила Очи. – Но разве есть другой путь? Мы не темные, пусть Чу говорят с нами.
Очи было не переспорить. После трапезы мы оседлали коней и перешли реку, чтобы исследовать холмы. Втроем мы доехали до небольшого и чистого притока Молочной реки. Справа холмы стеной подходили к воде. Очи решила подняться по притоку, там плавала хорошая рыба, и вода была теплая, она решила, что река вытекает из большого озера. Мы с Талаем отправились дальше.
Сколь же прекрасные открылись нам места! И впрямь это оказалась страна озер: малые и большие, они лежали меж холмов и на их вершинах, в провалах земли, как в чашах, и птицы, чайки и горные утки, парили над ними: верно, останавливались отдохнуть в своем осеннем кочевье. Множество уток было на двух озерах, что лежали так близко к Молочной реке, будто были порожденными ею близнецами. Эти сварливые птицы кричали и галдели, как желтые на торге, а когда высоко в небе раздался прощальный плач и показался клин журавлей, стали совсем, как пьяные, снялись большой стаей и принялись кружить над урочищем, переделывая и ровняя свой строй. Журавли снизились и тоже сделали три больших круга над этим местом, будто оно было им хорошо знакомо и им не хотелось расставаться с ним, не насмотревшись. Затем поднялись и отправились дальше на запад, вдоль по течению Молочной реки.
Если в тайге, в горах и на тех пастбищах, откуда мы пришли, где кочевали с Велехором, уже ощущалось дыхание зимы, то здесь все еще держалось зыбкое тепло. Солнце уже слизало с холмов ночную изморозь, и стояла тихая, прощальная, прозрачная и звенящая степная осень, вот-вот готовая смениться морозами и пургой. Мы с Талаем грелись и радовались этим местам, радовались и наши кони: трава, уже прихваченная морозом, все еще была хороша Но когда мы повернули назад и пошли не вдоль самого берега, а чуть подальше, множество домов Чу, целое становище обнаружили на береговых отрогах. Все эти дома были меньше, без сторожевых камней, окруженные лишь оградами.
– Это их земли, – сказал Талай, мрачнея.
– Я не вижу причин, отчего и нам не прийти сюда, – сказала я. – Земля пуста. Темные пасут скот у их домов, ты сам говорил. Мы бы устроили станы на правом берегу, а стоянки – на левом, в холмах, где Чу нет. И запретили бы людям подходить к насыпям. Выставили бы стражу, чтобы не пускать никого. Эти земли могут нас спасти. Они много лет могут кормить люд, здесь прекрасные зимние выпасы, ты сам видишь, Талай.
– Ты права, царевна, и все же я не стал бы торопиться. Но видно, придется решать твоему отцу, раз вы не можете разрешить это сами.
– Но если не трогать Чу, они тоже не тронут. Или не только это тяготит тебя? Скажи же, Талай?
Он посмотрел на меня и погладил холку коня.
– Ты царского рода, Ал-Аштара. Разве нет у тебя тяжкого предчувствия, когда ты смотришь на эти насыпи? Твой отец может предрекать войны, все цари обладали таким даром. Я не верю, что Бело-Синий обделил тебя им. Или ты так слушаешь свою подругу, что не слышишь голос предчувствия?
Я ощутила, как лицо загорелось до корней волос, прикрыла рот косой и отвела глаза как девчонка.
– Зачем ругаешь меня, Талай? С тех пор, как ты рассказал мне про Чу, сердце ноет при мысли о них. Но я не понимаю отчего. Когда отец готовит людей к войне, он твердо знает, откуда дует ветер. Я не чую его дующим от этих курганов.
– Хорошо, царевна, я покажу тебе, откуда он. Приходилось ли тебе видеть бурых лэмо, что хоронят людей в земле?
– Да, я видела их: когда хоронили дядю, они появились на нашей дороге.
– Они хоронят людей весной и осенью, а твой дядя умер в начале осени. Они считают таких людей особо удачливыми. Знаешь ли ты, что они делают?
– Нет, я не знаю про них.
– Они рассказывают, что провожают людей после смерти в счастливые миры к подземным духам.
Я растерялась.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – усмехнулся Талай без веселья. – Что под землей нет духов. Но пастухи из дальних станов этого не знают. Лэмо говорят им, что камы лгут и не пускают людей после смерти в прекрасные миры, где те будут проводить дни в блаженстве и радости. Что они развеивают по ветру тело, а заодно и душу. Они много говорят, а пастухи верят.
– Почему?
– Ты не это спроси, царевна. Ты узнай, что делают они с телом умершего.
– Что?
– Осенью и весной, говорят они, духи открывают двери в свои миры, и именно тогда надо провожать туда мертвого. Но человек умирает, когда решит Бело-Синий, не обязательно весной или осенью. Тех, кто умер в это время, лэмо называют блаженными. Других же они берут и потрошат и делают из него чучело, набивают травой, а кожу смазывают воском, чтобы не ссыхалась. Эта кукла живет в семье, и все домочадцы говорят, что человек не умер, что он жив. Он сидит вместе с ними за трапезой, спит в постели с супругой и даже ездит на коне в пастбища – родные возят его.
– Я не верю, – выдохнула я. – Это сказки темных.
– Это не темные, царевна, это наш люд! – сказал Талай, и голос его был жесток. – Ты лучше узнай, что делают они потом. Что делают, чтоб проводить человека под землю.
– Что? – выдохнула я слабо.
– Осенью и весной они собираются под рев своих труб и везут эту куклу в повозке. Провозят ее по всем родственникам, и те дарят ей что-нибудь. Они собирают скарб и еду и строят дом из четырех стен.
– Четырех? – не поняла я.
– Да, не удивляйся, царевна: они знают, что четыре – это число смерти. Иногда дом строят, разбирая тот, в котором жил умерший. Все это они везут к кургану Чу. Разбирают насыпь и находят там огромную яму. Камни лежат на перекладинах из досок. В яму они опускают дом, и еду, и лошадей умершего, а после кладут саму куклу, а иногда – и его жену, если та согласилась пойти с мужем в мир духов.
– Живую? – ужаснулась я.
– Нет. Как и коням, ей пробивают голову клевцом. Они набивают ей живот травой, как и мужу. Все это зарывают, наверх кладут перекладины и камни.
– Ты все это видел?
– Да, видел, – ответил он хмуро. – Уже во многих станах люди отдают своих мертвых лэмо.
– Зачем?
– Ты на другое ответь мне, царевна: почему Чу, столь страшные и жестокие к живым, позволяют лэмо разбирать свои дома, хотя других не подпускают и близко?
Он замолчал и смотрел на меня горько. Я была опустошена его словами и тоже молчала. Но тут у меня родилась страшная догадка.
– Лэмо провожают людей к Чу?
– Ты видела их мир, царевна. Тебе это знать, – ответил на это Талай.
Но я в тот миг ощущала себя так, словно не знаю твердо ничего, не уверена ни в чем. Меня била дрожь, я не могла думать. Что-то дурное происходило с моим людом. А отец – разве он не знает?
– Почему ты говоришь это мне, а не царю?
– Я говорил, царевна. И не только я. Он знает и сам видел лэмо. Но люд Золотой реки свободен, и не твоему отцу приказывать нам, во что верить. Он сказал мне: везде, где проходил люд Золотой реки, новые боги и духи тех мест приходили к нам, и мудрость царя – не трогать их, позволяя людям выбрать. Народ останется народом, а время оставит лишь тех богов, что нужны. И тех духов, что помогают.
– Но он не знает про Чу! – воскликнула я. – Ведь в этом есть что-то страшное! Он должен знать, вдруг он поймет!
– А что я скажу ему, царевна, если сам несу в голове больше вопросов, чем ответов? За этим я и привел тебя в эти земли. Я думал, ты дашь ответ.
При этих словах дрожь отпустила мое тело. Я ощутила силы и спокойствие и яснее, чем прежде, то странное чувство от Чу. Я положила руку на холку коня Талая, завершая наш разговор, и мы рысью пустились обратно к насыпи.
Очи была уже там и яростно, с остервенением резала хворост на склоне, а потом бегом спускалась и складывала огромный костер перед домом Чу. Увидав нас, бросила очередную охапку и побежала обратно. Я поняла ее намерение, и мне оно не понравилось.
– Очи! – Я спрыгнула с коня и бегом пустилась за ней. – Очи, подумай: это не духи, чтобы подчинить их. Эти существа много сильней. Ты можешь погибнуть!
– А я не девушка из твоего дома, чтобы отдавать мне приказания! Не становись перед моим конем!
– Я знаю, что ты свободна, но это не подходящий случай, когда стоит испытывать свою силу.
– Почему тебе так хочется меня остановить? – спросила она вдруг, перестав резать ветки. – Ты боишься? Тебя уговорил конник? Так и оставайся, прячься с ним под одной накидкой! Может, так Чу тебя не заметят.
– Во мне нет страха, ты знаешь, – ответила я, пропуская оскорбления мимо ушей. Мы заговорили неожиданно тихо.
– Они меня звали, – сказала Очи почти шепотом.
– Куда?
– Они звали меня к себе, я слышала. Они обещали мне безграничную власть.
Она подхватила охапку и стала спускаться. Я поспешила за ней.
– Скажи, что они тебе говорили?
– Никто не может попасть к ним без проводника. Сегодня они пришлют его. Он проведет меня по мосту.
– Что ты будешь делать там?
– Откуда я знаю! Да и какая разница? Я знаю, что это камы, равных которым нет. Я стану такой же! Я буду величайшим из камов!
Что было с ней говорить? Моя Очишка оставалась собой, и никто не смог бы сломить ее небывалую гордыню. Мы решили, что я останусь с ней ночью на левом берегу.
Талаю не понравилась эта затея, он недовольно нахмурился, но не стал спорить с Очи. Мы поели, и он перешел реку.
Солнцерог спускался к горизонту, но сумерки еще не сгустились. Талай велел нам не распрягать лошадей, сам тоже не снял чепрак с коня и опять сел у воды. Я видела, что он расчехлил лук и положил по правую руку вместе с тремя стрелами – прекрасный стрелок, он умел пускать три стрелы подряд, только потом тянулся вновь к гориту.
Мой дух был поднят, как к бою. Очи веселилась и шутила, подтрунивала надо мной, смеялась над Талаем, но я видела напряжение в ее веселье. Она сняла куртку, вывернула и надела швами наружу, распустила волосы и испачкала лицо глиной. У нее были с собой ножички меньше наконечника стрелы, нанизанные на толстую красную нить, – камские обереги. Она надела их на шею. Три ножичка, чуть побольше, подвесила себе на пояс вместе с зеркалом. Осмотрев себя, со смехом обратилась ко мне:
– Я похожа на мать? Нет, скажи: я лучше ее? О, я чую, сегодня все местные духи соберутся на мой зов. Чу будут окружены и подчинятся моей воле! – И она захохотала, запрыгала и стала кружиться волчком и вставать на руки, так что ее талисманы звенели как настоящие клинки.
Она была неистова, рядом с ней нельзя было стоять. Я отошла и села поодаль, достала зеркало и стала рассеянно взглядывать в него, ожидая своего ээ. Солнце уже опустилось, красные и рыжие облака опять засветились на западе. Очи продолжала хохотать и кружиться, а после упала ничком и лежала – как будто без сил. Я заметила первых ээ, собравшихся на ее зов. Медленно и несмело приближались они со стороны реки.
– Это древние существа, они жили задолго до первых людей, – услышала я голос своего ээ. Серебряным барсом он лежал рядом, полузакрыв глаза. – Их история много дольше, чем помните вы, и они достигли много больше, чем вы можете себе помыслить. Они все умели то, на что способны лишь некоторые из вас, они все знали то, чему у вас учат лишь самых мудрых.
– Они были камы?
– Нет, они были больше. Целые воинства ээ служили им. Когда они воевали, гибли не люди, а миры. Когда они творили, возникали миры тоже, и они умели не повторяться. В их силах было просить ээ-торзы, чтобы те достали новые земли со дна моря, повернули реки, разрушили или воздвигли горы.
Он говорил спокойно, и мне вспомнился один сказ. Это была легенда о древнем богатыре, который был столь велик и могуч, что мог приказывать духам-братьям Торзы, чтобы меняли землю: по его слову поднимались горы, реки текли вспять. Такая власть богатырю казалась столь безграничной, что спросил он однажды у Бело-Синего: есть ли что-то, чего я не могу? Но Бело-Синий ничего не ответил. Снова и снова вопрошал богатырь, но молчала вышняя высь. И нет бы подумать ему, что это и есть то, на что он не способен – говорить с Бело-Синим, он же другое решил: раз не отвечает Вышний, значит, его просто нет.