Видимо, прошло много времени – все как-то преобразилось, неясный свет оказался белесым туманом и начал сходить, словно бы просачивался меж камней. Алатай еще не мог понять, что происходит, как вдруг заметил движение у основания насыпи: что-то вдруг плеснуло снизу, и он увидел, что там был лаз. Он вцепился в него глазами, и скоро движение повторилось, а после над землей показалась голова, и вылез лэмо, а за ним следующий.
Их появление из-под земли, в такой близости от запретных домов Чу, было столь жутким, что Алатай одеревенел от ужаса. Те же, выбравшись, склонились над лазом, и скоро снизу стали появляться вещи – одежда, оружие, украшенные, одетые в золото деревянные чаши, золотые тонкие пластины, которые отодрали от седел… Кто-то еще был внизу и отдавал наверх скарб из свежей могилы. Лэмо набивали ими мешки, складывая все без разбору, и вели себя как уверенные, неторопливые воры.
И вдруг сильное, жгучее чувство опасности охватило Алатая. Как тогда, на перевале, он ощутил себя животным, скотиной для этих тварей из-под земли. Вмиг он вспомнил, как по-звериному быстро, с нечеловеческой скоростью мчались они по распадку, и тут же упала мысль, что на сей раз он без коня и не один, и так близко к лэмо, как нельзя.
Его охватил ужас, так что стоило труда не вскочить сей же миг и не броситься бежать. Он закрыл глаза, переводя дыхание, а когда открыл, увидел все иначе – как днем, когда ему стало видно два лика Кама: на площадке вместо лэмо бродили большие темные неживые круглые чурки, туман, исходящий из насыпей, почти исчез, а сами насыпи казались теперь огромными отверстыми воротами – но за ними Алатай не видел ничего, кроме тьмы. Чувство надвигающейся опасности усилилось, и тут он ощутил толчок в бок – дева кивнула в сторону, призывая его уходить. Сейчас – из-за изменившегося зрения – он почти не различал ее лица, но чувство грозящей беды коснулось ее тоже – она была темной, будто сокрытой под платом. Как во сне он отметил, что она медленно, очень медленно принялась отползать назад, но все его чувства говорили: лэмо заметят, почуют любое движение и тотчас же нападут, как тогда, в распадке.
Алатай не мог бы потом сказать, успел ли он сам подумать о чем-то или это случилось без его воли. Только вдруг он увидел, как из палой листвы, в которой они лежали, вырвалась и метнулась к курганам маленькая черная мышь – его верный ээ – и другой дух, которого он не замечал раньше, пролетел за ним следом. Они пересекли площадку и слились вместе – Алатай почуял дурноту, увидев такое, – а они уже приобрели образ человека – не то его самого, не то девы, в темноте было не разобрать.
Тут же свистом, высоким, ужасным наполнилась вся поляна – лэмо, вытянув шеи в сторону явившегося ниоткуда человека, сорвались с места и пустились за ним. Алатай не успел даже ничего различить – но ни лэмо, ни духов уже не было на поляне. «Бежим!» – дернула его за руку дева, и они, взлетев на ноги, сорвались в другую сторону, взобрались на кряж, а после припустили вниз, к урочищу, к запахам люда и скота, к спасительному живому свету костров в долине – лишь бы подальше от смертного ужаса курганов и их грабителей.
В этот момент в горах застонало – где-то с грохотом сошли камни. Страшная глупая мысль настигла Алатая, что это лэмо догнали их ээ, и теперь они с девой, оба, лишенные духов, умрут. Но этого не случилось, они продолжали бежать со всех ног и не сразу поняли, что это снова тяжело принялась шевелиться гора – хозяин Торзы пробудился от зимней спячки.
Глава 10 Суд царя
Поляна была взбаламучена точно озеро в бурю. Люди выскакивали из шатров, хватая малых детей, носилась обезумевшая скотина, выли и лаяли собаки. Алатаю казалось, что он видит старый сон – он бежал, не оборачиваясь и не останавливаясь, а вокруг творилось что-то невообразимое. Не сговариваясь с девой, они оба бежали к царскому шатру, но и все стремились туда же. Когда они достигли его, вокруг волновалась толпа, мельтешащая в неверном свете факелов. Но никто не осмеливался войти внутрь. Притихшие, смущенные, люди жались ближе к шатру, будто ища здесь защиты.
Алатай протолкался к входу, ожидая увидеть Кадын, но ошибся: там стояли только Каспай с Аратспаем, да и они будто не охраняли вход, а стояли здесь неясно для чего, в растерянности. Алатай понял, что и они ожидали, что Кадын выйдет из шатра, но она не выходила, а сами они тоже не решались войти к ней.
Алатай заметил, что дева чуть приостановилась, увидев царевых могучих воинов, и тем решительнее направился к шатру сам.
– Нам надо видеть царя, – сказал он. – У нас важные вести.
– Время ли сейчас, трясогузка? – усомнился Каспай.
– Время, – ответил Алатай и шагнул к входу, коротко кивнув оробевшей деве.
– Выходите с царем на волю, – крикнул им вслед Аратспай. – Балки трещат, того и гляди сложится шатер!
Алатай не стал отвечать и шагнул за полог.
Внутри было светло и жарко от яркого огня. Кадын сидела на конских подушках, смотрела в очаг, и лицо ее было мрачным. Она зябко куталась в шубу, и Алатай сам сперва оробел – царь не в духе, а они посмели войти. Но повернуть на глазах девы он не мог, поэтому бросился с порога на колено приветствовать очаг и так же, не поднимаясь, сказал Кадын:
– Царь, легкого ветра. Обрати себя ко мне. Мы видели, как лэмо грабят свежие могилы, как они выходят из-под насыпей древних Чу с добром и скарбом, снятым с покойников. Мы видели своими глазами, как они забирали вещи, которые люди отдают мертвецам. Эта дева – доблестный воин. Она указала мне место, куда пришли в сумерках лэмо.
Сказав так, он обернулся, ожидая увидеть деву рядом так же коленопреклоненной, но та застыла у порога, не сводя глаз с царя и словно забыв все, что надо делать. Алатай ощутил досаду и только сейчас, в свете очага различил ее лицо: круглое, маленькое, у нее были еще совсем по-детски припухшие щеки и губы. Но тут она вышла из оцепенения, сделала шаг к Кадын, опустилась на колено и заговорила неверным голосом:
– Госпожа, ты чистая, светлая, ты мудрая дева, ты говоришь с Луноликой, и та отвечает тебе, ты одна понимаешь все и видишь, ты одна можешь помочь мне и тем девам, кто со мной: проси Матерь за нас.
Досада еще сильнее зашевелилась в груди Алатая: девочка делала все не так, как он задумал, она говорила только о себе. Царь подняла на нее глаза. Сейчас разгневается и прогонит, мелькнула мстительная мысль. Алатай решил молчать.
– Кто ты, воин, и о чем меня просишь? – спросила Кадын.
– Царь, я прошу замолвить слово за нас перед Луноликой. Мы хотим быть в ее воинстве. Мы хотим служить ей, хотим стать хранительницами ее тайн. Хотим быть верными ей и защищать люд, как только воины Луноликой могут, – заговорила дева быстро и исступленно. – Мы просили у Камки, когда принимали посвящение, мы просили у воинов, живущих в чертоге. Они не слушали нас и смеялись над нами, говоря, что лишь Матерь решает, кого призывать к себе. Но я знаю, ты можешь просить ее, тебя она услышит. Мы тебя хотели просить…
– Кто эти мы, о ком твердишь ты, дева? – перебила ее Кадын. – Я никого не вижу, кроме тебя. Уж не моя ли трясогузка решила пополнить девичье воинство? Нет, Алатай, забудь об этом, тебя я не отпущу!
Она смеялась, а Алатаю бросился жар в лицо, и досада стала огромной, как шатер. Но дева как будто не поняла шутки. И все тем же голосом продолжала:
– Это девы, мечтающие о такой доле с посвящения, разные девы из разных станов. А еще вдовы. С самой войны осталось много вдов, у кого нет семьи, куда можно пойти второй женой. Они живут воинами и тоже мечтают служить Луноликой. Это лучшая доля, царь, завидная доля.
– Да, теперь понимаю, – проговорила Кадын. – Но отчего же вы решили, что я могу помочь вам, если ни Камка, ни девы из чертога не сумели ничего сделать?
– Ты тоже воин Луноликой, царь, и ты особый перед ней воин. Люди до сих пор поют, как ты в большую войну ездила к самой Матери просить о защите, и она не отказала тебе. Ты одна тайное слово ведаешь, что призывает ее на помощь и дарит победу в войне.
Лицо Кадын помрачнело, будто тень прежних боев легла на него. Дева заметила это и смолкла. Алатай испугался, что сейчас в гневе метнет царь чекан в голову глупой девы. Но Кадын молвила тихо, и только давнишняя тоска сквозила за ее словами:
– Это все костровые сказки, девочка. Если бы могли люди сосчитать, скольких воинов не дозвались по именам после той войны, не складывали бы их. Я не знаю тайного слова к Луноликой. Но ты дерзкая, смелая духом и сердцем. Такие воины умеют добыть победу без тайного слова и защиты от духов. Собирай свое войско. Нашему люду это нужно. А я попрошу за вас старшую деву из чертога.
Лицо девы озарилось счастьем, она готова была броситься к ее ногам, но Кадын покачала головой:
Лицо Кадын помрачнело, будто тень прежних боев легла на него. Дева заметила это и смолкла. Алатай испугался, что сейчас в гневе метнет царь чекан в голову глупой девы. Но Кадын молвила тихо, и только давнишняя тоска сквозила за ее словами:
– Это все костровые сказки, девочка. Если бы могли люди сосчитать, скольких воинов не дозвались по именам после той войны, не складывали бы их. Я не знаю тайного слова к Луноликой. Но ты дерзкая, смелая духом и сердцем. Такие воины умеют добыть победу без тайного слова и защиты от духов. Собирай свое войско. Нашему люду это нужно. А я попрошу за вас старшую деву из чертога.
Лицо девы озарилось счастьем, она готова была броситься к ее ногам, но Кадын покачала головой:
– Не радуйся, глупая. Я буду просить только, чтобы девы Луноликой учили вас искусству боя. На это они согласятся, могу тебе обещать. О другом же забудь. Таргатай и Камка правы: одна Матерь знает, кого к себе призывать. Человек в этом не властен.
Сердце у девы упало. Она смотрела перед собой, но будто ничего не видела. Кадын усмехнулась:
– Шеш, что ты, воин. Не такие бывают потери. Да и не знаешь ты, что потеряла сейчас. Те, ладно. А ты что, трясогузка? Ты говорил о лэмо. Начни заново, с чем пришел.
Было слышно, как за стенами шатра расходится люд. Земля больше не плясала. Нехотя, вытягивая из-под сердца каждое слово, Алатай стал рассказывать заново все, что видели они на поляне. Но глаза царя разгорались с каждым его словом, и воинский блеск появился в них. Алатай сам от этого распалился, расписывая подробно, а потом и вздорная дева стала добавлять все, что знала, и скоро они уже рассказывали вместе, перебивая друг друга.
Кадын смотрела со сдерживаемой веселой яростью, когда рассказ их был завершен.
– Камка была права! – воскликнула она. – Ты помнишь, Алатай, она сказала: ни живые, ни мертвые – вот каковы эти лэмо.
– Что? – удивился Алатай. Он ничего не понимал. – Лэмо служат древним Чу, мне давно это известно: они отправляют наших воинов к ним, чтобы те пожрали все, что некогда было человеком. Им же самим достается любовь и привязанность близких. – Она поднялась на ноги и расхаживала по шатру будто перед войском. Алатай и дева с восхищением смотрела на нее снизу вверх – в свете огня она была яростна и прекрасна. – Все, что положат они вместе со скарбом, вся их горечь утраты. Все это лэмо собирают с вещей, тем и живут. Они не люди, не духи. Они уходят под землю с нашим скарбом и не высовываются всю зиму и лето, питаясь этой любовью.
– А Чу? – спросила вдруг девочка. – Чу забирают души наших людей? Кадын обернулась и вгляделась в ее лицо. Алатай видел, что она знает ответ, но решает, стоит ли открывать то, что доступно лишь царям и камам. Наконец молвила:
– Нет, девочка. Душу человека никто не может забрать. Наша душа – это наша свобода. Это часть Бело-Синего. Никто не властен над ней, кроме нас и его.
– А после смерти? – не унималась дерзкая синица, и Алатай почувствовал за нее досаду. Но царь не гневалась, так же спокойно отвечала:
– И после смерти. Душа возвращается в Бело-Синее. Больше ей быть негде.
– Но что же тогда получают Чу?
– Они получают другое – свет нашего разума, память, опыт, все то, что человек хранит в теле. Они получают только тела.
– И нет счастливого мира под землей у Чу? – изумилась девочка.
– Об этом спроси трясогузку, – улыбнулась Кадын. – Он провожал лэмо осенью в их кочевье под землю, он знает, где они зимуют и есть ли там счастье. – Алатай почуял, как краснеет. Дева с удивлением обернулась на него, но он решил, что ни за что не станет на нее смотреть. Кадын потешалась, заливаясь негромким смехом. – Те, ладно, – сказала потом, отсмеявшись. – Повеселили вы меня в этот странный праздник. Но и вести принесли важные. Покончить с лэмо давно было нужно, и теперь я знаю, что делать. Сейчас идите. Завтра поедем в стан и станем лэмо судить.
Утром он проснулся от холода. Он лег на ночь у огня, завернувшись в один тонкий плащ. Ложась, думал, не уснет вовсе, так бились в сердце слова Кадын. Но стоило лечь и взглянуть на высокие ясные звезды, как дух его расслабился, и он уснул, не помня себя.
Он проснулся в густом тумане. Всю поляну, лежащую в низине, затянуло белым, молочным, плотным, будто покрыло шапкой. Алатай ночевал на склоне холма, но и сюда забрался туман, лежал вокруг, словно кто-то прял шерсть, и Алатай запутался в тюке. Костер не горел. На плаще, на каждой ворсинке висела круглая капелька росы.
Согреваясь, он обошел потухшее кострище и размялся. Других воинов уже не было рядом, верно, ушли считать коней. Только кто-то один все еще спал, завернувшись в плащ. Алатай не узнал по накидке и подошел ближе, чтобы разглядеть лицо. Воин спал навзничь, уронив голову к левому плечу и слегка приоткрыв рот, и Алатаю пришлось внимательно вглядываться, потому что узнать никак не удавалось. А когда черты наконец заговорили с ним, он был так поражен, что кровь ухнула во всем его теле – перед ним лежала вчерашняя дева, вчерашний дерзкий воин.
Он почуял волнующую радость и страх, и опустился на колени, стал снова разглядывать это лицо. Оно опять показалось ему маленьким и детским. В круглых мягких щеках, в приоткрытых полных губах было что-то, что напомнило ему мачеху, какой пришла она к ним в дом, бледная, зареванная девочка, в одночасье потерявшая и родину, и семью. Но в этом лице не было слабости и несчастья. В румянце показалась Алатаю вчерашняя ее решительность, в тонких, резких черных бровях – твердость и смелость. И только светлая, будто шелковая кожа была столь нежна, что у Алатая закружилась голова. Он закрыл глаза, переводя дух, и подумал, что до сих пор не знает ее имени.
В этот миг она отбросила плащ и села. Алатай открыл глаза и встретил ее резкий и подозрительный взгляд.
– Что ты? – спросила она.
– Думал будить тебя. Но не решался, ты крепко спала, – ответил он.
– Ха! Для такого много смелости не надо. Мог бы и разбудить.
– Как тебя зовут?
– Игдыз, – ответила она, отбрасывая за спину растрепавшуюся за ночь косу и глядя на него с вызовом узкими со сна глазами.
– Что за чудное имя?
– Это имя темных. Оно значит паучья дочь.
– Паучья? – удивился Алатай.
– Да. Это первое имя у темных, детское. У моих родителей дети умирали один за другим, только вносили их в дом. Меня с первого дня отдали темной кормилице. Она и дала мне такое имя, у них первое имя дают дурное, чтобы духи не забрали дитя.
– Помогло? – усомнился Алатай.
– Как видишь, – пожала она плечами и провела ладонью по глазам, снимая остатки сна. Зевнув, сказала: – Кормилица забыла только, что взрослого имени у меня не будет. У них детское мать дает, а взрослое – отец, если дитя прожило первые десять лет. Но меня в родной дом забрали, как на коне смогла усидеть.
– Чудно́е имя – Игдыз, – проговорил Алатай.
– Чудно́е, – согласилась дева. – Зато не как у всех. Те, что ты вздумал говорить так много с утра! Где люди?
Она поднялась на ноги, оглядываясь, потом встряхнула от росы и накинула плащ, и в тот же момент из тумана послышались конские шаги. Алатай тоже вскочил: вся их линия, с головным Каспаем, выезжала на поляну.
– Не спишь, трясогузка? И другой птичке уже не спится! – засмеялся Каспай, осаживая коня. Тот закрутился под ним, не желая терять шага. – Царь едет пощипать подземных лэмо, езжай с нами, мы твоего коня взяли. – Тут он отпустил повод, сжал коню бока, и тот в два прыжка вернулся в голову линии, пошел прежним шагом, раздраженно забирая вперед правым плечом. Линия шла дальше, выходя из тумана и теряясь в нем, готовая к бою, полная веселой воинской ярости, и Алатаю стало тоже задорно от их вида. Воины улыбались и кивали ему, улыбались они и деве, и даже Кадын смягчила глаза, глянув на них. Замыкающий вел под уздцы Алатаева коня. Он вскочил в седло и кивнул деве. Та взлетела вмиг и устроилась сзади, так близко, что Алатаю стало жарко и еще более весело. Они быстро догнали линию и встроились в шаг.
Они налетели на лэмо на краю стана. Те шли, трубили и гремели медью, и везли на повозках несколько кукол, одна была детская – мальчик до посвящения. Люди тянулись сзади. Линия загородила дорогу, и все остановились. В тяжелом молчании смотрели друг на друга конные и пешие. Потом царь тронула коня, выехала вперед и громко спросила:
– Куда вы идете?
Лысые твари защелкали между собой. Алатай тянул шею и жадно всматривался в их лица, надеясь узнать хоть кого-то, но все они были одинаковые, будто струганные одной рукой.
Царю ответил не тот, к которому она обратилась:
– Мы идем к северным воротам в счастливый мир. Хочет ли царь отправиться с нами?
– Нет, царь хочет задать тебе вопросы и узнать правду.