Я почувствовал голод и встал. Мой взгляд упал на рукопись доктора Шелдрика, лежавшую тут же, на столе, и я решил прихватить ее с собой и за обедом, в одиночестве, просмотреть. Сунув рукопись под мышку, я вышел на улицу и направился на Хай-стрит – как раб привычки, к «Дельфину».
СРЕДА, ВЕЧЕР
Я сидел в обширной и мрачной столовой, где был единственным обедавшим, и мне прислуживал, с похоронной торжественностью последнего жреца умирающей церкви, угрюмый официант. Это окружение вполне гармонировало с древним, пришедшим в упадок городом, где на темных улицах, среди обветшавших зданий не было заметно ни следа какой-либо деятельности. Я предположил, что деловая активность пришла в упадок во время гражданской войны, когда город подвергся осаде, и с тех пор так и не возродилась. Это навело меня на мысль о странном старикане, который показал мне надпись.
Мне вспомнились загадочные слова: Когда пробьет назначенный час, вознесшиеся падут; когда я их читал – а в голове у меня все еще вертелся рассказанный Остином сон, – мне пришло на ум, что они могли быть намеком на совершенное Гамбриллом убийство Лимбрика, отца его подмастерья. Не говорилось ли в надписи именно об этом убийстве? А если это было признание Гамбрилла в том, что во время ссоры, когда он лишился глаза, он скинул своего соперника с крыши собора? Но нет, не может быть, чтобы надпись вырезал Гамбрилл. И все же я дорого бы дал за возможность взобраться на крышу и самому осмотреть место происшествия. Остин утверждал, что надпись намекает на тайну, которой бредил Бергойн, и я попытался извлечь из ее библейского слога какой-нибудь скрытый смысл. Текст не поддавался расшифровке, и я спросил себя, не содержится ли каких-нибудь полезных сведений в труде доктора Шелдрика.
Изучая рукопись над жирной бараньей отбивной и водянистым кларетом, я набрел на рассказ об интересующих меня событиях. Слог грешил тяжестью, педантичностью, часто напыщенностью, однако рассказанная история завораживала, я прочел ее единым духом и тут же просмотрел снова, более внимательно. Иные из открытий доктора Шелдрика меня поразили – в особенности касающиеся тайны, которую грозил разоблачить Бергойн.
Я понял, почему доктор Локард с усмешкой отказал Шелдрику в академичности: он часто забывал указывать источники и, очевидно, во многом опирался на малодостоверную устную традицию.
Поев, я предпочел не возвращаться пока к Остину, а отправился в бар, где уселся и заказал себе бренди. Из посетителей кроме меня там находились всего двое пожилых мужчин, которые с заговорщическим видом жались в углу. Я раздумывал, не затеять ли с Остином откровенный разговор на предмет того, не лучше ли будет мне уехать. Я мог бы далее поинтересоваться, не означает ли его странное поведение, что он считает себя виноватым передо мной. Я без конца прокручивал в голове все те же мысли, говоря себе, что глупо было надеяться на возобновление нашей дружбы. Слишком много утекло воды, да и старые раны все еще не залечены. Я и не представлял себе, что прошлое может отзываться такой болью. А кроме того, Остин имел слишком мало общего с собою прежним. Я перебирал в уме его загадочные поступки и странные слова, сказанные им за то короткое время, что мы пробыли вместе. Остин сделался хитрым, чего прежде за ним не водилось. В юности он был открытым, импульсивным, ранимым. Теперь, выходит, он приучился лавировать и темнить? Я вспомнил его обильные возлияния, вспыльчивость, игру в прятки этим вечером на Соборной площади. Можно было подумать, он утратил самостоятельность и целиком подчинился чьей-то непонятной и зловещей воле.
Тем временем к двум остальным посетителям присоединился третий, помоложе. Я едва воспринимал звуки их беседы, пока внезапно они не сделались громкими. Один из стариков, в косо нахлобученной, видавшей виды шляпе, произнес в полный голос:
– Не стоило затевать эту петрушку. В таком древнем здании может приключиться все, что угодно. Не буди лиха, пока спит тихо, – я всегда говорил.
– Ты ни дать ни взять старик Газзард, – отозвался молодой человек.– Ему всякая новая затея что нож острый. Он сейчас ходит кислый-прекислый.
– Пари держу, это сточные трубы, – продолжал старик.– Им не одна сотня лет. Один бог знает, что там есть внизу. Лежит, спрятанное с давних пор от глаз людских.
– Да хватит тебе дурить.– Это заговорил, вынув изо рта трубку, второй старик.– Нет в соборе никаких сточных труб.
– А может, лучше бы они были, – с отвратительным смешком парировал первый.– В последние два десятка лет оттуда сильно припахивает.
– О чем это вы? – с негодованием воскликнул молодой. Я его вспомнил: это был один из церковнослужителей, я видел его накануне вечером в соборе.
– О том, что каждый встречный-поперечный знает про каноников.– Старик в шляпе театрально подмигнул.
– Вы не смыслите, что говорите, – возразил собеседник, упомянувший Газзарда.– Да они друг с друга глаз не спускают. Если один учинит что-нибудь неподобающее, остальные в два счета повесят его, растянут на дыбе и четвертуют.
– Они следят друг за другом, спору нет*. Но не всегда могут уследить. А если и поймают, не всякий раз выдадут.
– Неправда ваша. Спуску никому не бывает, потому что у них идут раздоры между папистами, с их курениями и римскими штучками, и другой компанией, похожей скорее на методистов, чем на нормальных служителей церкви.
– А я вот что скажу: паписты, сектанты или добрые английские протестанты, все они не станут рыть себе яму, а это значит, рыльце в пушку никому не покажут.– Старик в шляпе, снова хихикнув, добавил: – Да ладно бы только рыльце.
– Ну что вы об этом знаете? – запротестовал церковнослужитель.– Стоит одному только протянуть руку к чужому шестипенсовику, как другие тут же цап его за рукав.
– Ну и простота! Я не о шестипенсовиках толкую. А как насчет истории со школой?
– Никак не пойму, о чем это вы.
– Ну да, как же, не поймете.
– А что ты об этом слышал? – Второй старик вынул изо рта трубку.
– Да наверняка то же, что и ты. Этот каноник просто с языков не сходит.
Оба старика хрипло закудахтали. Курильщик задумчиво сделал глубокую затяжку и выпустил дым со словами:
– Директору школы невдомек, какой день недели самый вольготный.
– За исключением воскресений, когда «Красный лев» закрыт. Только тогда Эпплтон не торчит вечером в кабаке.
Второй старик ухмыльнулся:
– Вот почему у Шелдрика так долго были развязаны руки.
– Постыдились бы нести такую чушь! – произнес молодой.
– Настоятель дорого бы дал, чтобы избавиться от этой парочки; он спит и видит, как бы закрыть школу и разогнать всю шайку-лейку, – добавил старик в шляпе.
– Ерунда! – возмутился церковнослужитель.– Собор не может существовать без школы.
– Ах вот как, ерунда? А что насчет их общего собрания завтра утром?
– Собрание капитула, об этом вы говорите? Ну да. И что же?
– Ради того-то оно и собирается. Но только ничего у него не выйдет.
– Почему не выйдет?
– А из-за этой лисы Слэттери. У него все козыри, он творит, чего его левая нога захочет. И настоятель не смеет его тронуть.
– Что это вы говорите? Настоятель волен делать все, что пожелает.
– Только не с мастером Слэттери. Он такой вони напустит, что все они задохнутся.
– Ерунду вы говорите, – воскликнул церковнослужитель, но старик в шляпе не обратил на него внимания.
– Похоже, он вчера вечером взял что-то из дома Шелдрика и теперь никто не может и пальцем к нему притронуться.
– И что же это? – спросил второй старик. Его приятель пожал плечами:
– Что бы это ни было, но если оно выйдет на поверхность, не миновать большого скандала и полетят головы. Потому настоятель не может ничего с ним поделать, хотя с большим удовольствием указал бы ему на дверь. Ему и его супружнице.– Он осмотрелся, а потом подмигнул так лихо, что все его лицо неузнаваемо исказилось. Второй старик рассмеялся.
– Его супружнице? Вы о чем? – презрительно фыркнул молодой человек.
– Да не строй из себя простофилю, – проговорил старик в шляпе.– Неужто не слышал, что о нем болтают на всех перекрестках?
Я заметил, как приятель, оглядываясь на меня, тронул его за рукав и как старик в шляпе тоже оглянулся, – и мне внезапно стало неловко. Что же я делаю: сижу и слушаю сплетни людей злых и непросвещенных. И все же то, что они сказали, приоткрыло мне глаза на трудности, из-за которых лишился покоя Остин. Безусловно, со школой все было не так просто и положению моего друга что-то угрожало. Я вспомнил, что и Газзард, и доктор Локард упоминали о важном собрании капитула, назначенном на завтрашнее утро. Но кто этот Слэттери и что за козыри он имеет на руках?
Было уже поздно. Я встал и направился на Соборную площадь. Огибая восточный конец собора, я заметил в окнах движущиеся огни и тени и очень удивился. Вчера вечером главный служитель сказал, что работы продолжатся до восьми или девяти. Я взглянул на свои часы. Они показывали половину одиннадцатого. Я подумал о только что подслушанном разговоре и поднялся по ступеням. Перешагнув порог, я едва не задохнулся: в воздухе стоял сильный и очень неприятный запах. Застарелый и гнилой, он заставлял думать о чем-то худшем, чем плохие сточные трубы.
Было уже поздно. Я встал и направился на Соборную площадь. Огибая восточный конец собора, я заметил в окнах движущиеся огни и тени и очень удивился. Вчера вечером главный служитель сказал, что работы продолжатся до восьми или девяти. Я взглянул на свои часы. Они показывали половину одиннадцатого. Я подумал о только что подслушанном разговоре и поднялся по ступеням. Перешагнув порог, я едва не задохнулся: в воздухе стоял сильный и очень неприятный запах. Застарелый и гнилой, он заставлял думать о чем-то худшем, чем плохие сточные трубы.
Под башней средокрестия перемещались фонари, и я поспешил туда. Там возились несколько рабочих с инструментами, а чуть в стороне стоял доктор Систерсон, поглощенный беседой с мастером. Старик-служитель, как в прошлый раз, наблюдал; и когда я приблизился, приветствовал меня вежливо и с торжественной серьезностью.
– Бога ради, что произошло? – спросил я.– Утечка газа? Старик помотал головой:
– Это все из-за работ. Не нужно было их затевать. Сняли вот там плиты, и видите, что открылось.– Он указал на тонкую трещину в стене трансепта, длиной приблизительно в два фута.
– Должно быть, пол рядом чуть опустился, – предположил я.– Не повреждена ли газовая труба? Отсюда, наверное, и запах.
Газзард пожал плечами, выражая отчаяние и недоумение:
– Сэр, в этой части здания нет газовых труб. Мы понятия не имеем, откуда идет запах.
– Тогда я так же теряюсь в догадках, как и вы.
– Мастер следовал вашему совету, как распорядился доктор Систерсон.
Уловив в его словах упрек, я быстро проговорил:
– Боюсь, он допустил промах, когда пытался следовать моему совету. Прежде чем затевать работы в старом здании, нужно очень многое узнать о его конструкции.
– А вы хорошо разбираетесь в старых зданиях, сэр?
Я всмотрелся в его лицо. Не думает ли он возложить на меня часть вины?
– Ну, я немного сведущ в истории архитектуры, хотя, конечно, на дилетантском уровне. Кстати, я бы очень хотел взойти на башню.
В то же мгновение мистер Систерсон взглянул в мою сторону, улыбнулся и жестом показал, что скоро ко мне присоединится.
– Вы уж простите меня, сэр, – отозвался старый служитель, – но это никак не в моей власти. У меня нет даже ключей от той двери. Туда никого не пускают – по приказу настоятеля и капитула. Там слишком опасно.
– Ну да, понятно.
В конце концов, подумал я, шпиль находился в угрожающем состоянии два века назад, может быть неустойчив и сейчас.
Мистер Систерсон приблизился и поздоровался со мной.
– Положение аховое.– Далее сейчас, в критические минуты, с его лица не сходила любезная улыбка.
Я наморщил нос:
– А запах!
– Откуда он взялся – полнейшая загадка. Боюсь и подумать о том, что скажет Балмер завтра, когда вернется. Он и в лучшие времена не стесняется в выражениях.
Я протянул Систерсону связку рукописей:
– По крайней мере, я рад случаю вернуть вам вот это.
– Неужели уже прочли?
– До последнего слова. И желал бы поговорить с вами и услышать ваше мнение.
– Увы, я так пока и не нашел времени прочесть! Но мне тем более хочется обсудить рукопись с вами и узнать, как трактует доктор Шелдрик некоторые таинственные эпизоды из истории собора. Знаю, уже поздно, но не «согласитесь ли вы зайти ко мне и побеседовать за стаканом вина?
– Не осмелюсь вторгаться к вам в этот час. Ваша супруга будет недовольна.
– Напротив, я уверен, что она будет очень рада вас видеть. Кроме того, у нее уже есть одна гостья – ее подруга миссис Локард. Час назад, когда я уходил, они не собирались расставаться. Уверен, они до сих пор строят всякие планы по поводу приданого для младенцев и благотворительного ухода за больными.
Я не сумел дольше противиться искушению и последовал за доктором Систерсоном к двери, радуясь возможности выйти на свежий воздух. Путь к дому на Верхней Соборной площади занял не больше одной-двух минут. Он находился на той же стороне площади, что и дом Остина, но был существенно просторнее, с двойным фасадом, на первом этаже – эркеры. Поскольку стоял он на углу и часть окон смотрела на Нижнюю Соборную площадь, я подумал, что днем отсюда открывается замечательный вид на зеленую лужайку. Доктор Систерсон провел меня в гостиную, где я застал его жену, стройную молодую женщину, и леди, известную мне как миссис Локард. У обеих на коленях сидело по ребенку: у миссис Систерсон мальчик, а у миссис Локард девочка. На ковре играли мальчик и девочка постарше.
После обоюдных представлений миссис Локард произнесла:
– Муж рассказывал мне о вас, доктор Куртин.
– Да, – подхватила миссис Систерсон, встряхивая ребенка и не отрывая глаз от его лица, – я слышала, доктор Локард говорил моему мужу, что вы надеетесь научить его, как управляться с библиотекой. Это будет очень великодушно с вашей стороны.
Воцарилось молчание. Я заметил, как ее супруг покрылся краской стыда. Спасла нас миссис Локард, заявившая как ни в чем не бывало:
– Муж упоминал о вашей чрезвычайно интересной теории по поводу затерявшегося манускрипта.
Мы поговорили об этом, а тем временем каноник, поскольку его супруга была занята, сам налил мне чаю. Он объяснил ей, что недавно встретил меня в соборе, а когда миссис Локард спросила, удалось ли разрешить возникшее там затруднение, нам пришлось признаться, что не удалось.
– За всю жизнь не припомню такой суматохи, как в последние день или два.– Миссис Систерсон повернулась к своему мужу: – Нет ли каких-нибудь новостей о бедном докторе Шелдрике?
– Нет, насколько мне известно, – отозвался тот.– Вы слышали, доктор Куртин, что управителя вчера вечером ограбили?
– Бог мой! Даже не имел представления. Он ведь как раз устраивал прием?
– Да. Собственно, когда я встретил вас в соборе, я оттуда и пришел. Потом я к нему вернулся, и чуть позже была обнаружена кража.
– Насколько я понимаю, первым ее обнаружил настоятель, – заметила миссис Локард.
– Верно. Доктор Шелдрик пригласил его в библиотеку, чтобы продемонстрировать свои недавние приобретения (он заядлый коллекционер антикварных изданий), и настоятель заметил на секретере в другом конце комнаты следы взлома.
– Как это неприятно, – неразборчиво пробормотала миссис Систерсон, занятая ребенком.
– По словам доктора Шелдрика, всего-то и исчезло, что сверток, форматом и толщиной с большую книгу, в котором было пять миниатюр; он не хотел поднимать из-за этого шум, но настоятель уперся и потребовал вызвать полицию.
– Ничего себе, не вызывать полицию! – вмешалась миссис Систерсон.– Миниатюры, должно быть, стоят уйму денег.– Ее муж улыбнулся.
– Вспомни, дорогая, что у доктора Шелдрика немалое состояние. То, что для нас уйма денег, для него пустяк.– Он обратился ко мне: – Он состоит в родстве с одним известным герцогским домом.
– О чем не устает нам напоминать, – беззлобно вставила жена.
Я поймал взгляд миссис Локард и понял, что ей тоже смешна эта смесь дурновкусия с наивностью и она с трудом прячет улыбку.
– Известно ли, когда в точности было совершено ограбление? – спросил я.
– Доктор Шелдрик сказал офицеру полиции, что уже несколько дней не подходил к секретеру и, соответственно, точное время кражи установить невозможно. Экономка, однако, с уверенностью утверждала, что в тот же вечер тщательно осматривала комнату и ничего необычного не заметила.
– Что думает полиция: виновен кто-нибудь из слуг или во время приема в дом проник посторонний?
– Доктор Шелдрик непреклонно стоит на том, что слуги вне подозрений. Они все работают у него уже многие годы. А полицейский сержант говорит, что незаметно пробраться в дом во время приема тоже было невозможно: всюду кишмя кишели гости и прислуга.
Я усмехнулся:
– Тогда остаются только гости.– Доктор Систерсон взглянул на миссис Локард, и я поспешно добавил: – Я конечно же шучу. Понятно, это были друзья и коллеги доктора Шелдрика.
– Да, – подтвердила миссис Локард.– Среди гостей были только каноники и служащие собора и их жены.
– В таком случае очевидно, что никто из них ничего подобного совершить не мог.
– Да-да, – осторожно высказался доктор Систерсон.– Трудно поверить, чтобы кто-то из них пошел на такой риск ради серии миниатюр.
– Значит, это посторонний, – предположила миссис Локард, – хотя одному богу известно, как он умудрился пройти незамеченным.
– Загадочная история, – задумчиво проговорил доктор Систерсон. – Сержант собрал всех нас в приемной и спрашивал, не заметил ли кто-то чего-нибудь подозрительного. Разумеется, никто не отозвался.
– Мистер Эпплтон очень разозлился, правда, Фредерик? – Произнося это, миссис Систерсон не отводила глаз от личика ребенка.
– Директор школы церковного пения, – пояснил ее муж.– Он несколько раскипятился и спросил сержанта, не подозревает ли он одного из нас. Не то чтобы он это наотрез отрицал. Тогда мистер Слэттери указал, что ни у кого нет при себе такой громоздкой вещи, как сверток с миниатюрами.