Чуть выждав, шпион проговорил:
– Я не думаю, что крестоносцы смогут запретить Ричарду поступать так, как он задумает, он слишком силен. Но ты, мессир Ожер, будешь не очень достоин знаков своего Ордена мудрецов, если не сможешь расстроить договор, который захотят заключить меж собой король Англии и султан Египта и Сирии. А для начала, хорошо бы устроить так, чтобы рыцарь, которого взяли в плен вместо короля, не был выкуплен... Уж поверь, его гибели Львиное Сердце никогда не простит Салах-ад-Дину.
Глава седьмая
Неожиданная помощь
– Ох, не нравится мне это! Куда он мог подеваться?
С этими словами Луи тревожно огляделся. Они сидели на берегу неглубокого, искусственно прорытого канала, огибавшего пышный фруктовый сад. Вид созревших краснощеких персиков, склонявших упругие ветви, слив размером чуть не с кулак, гранатов, трескавшихся от зноя так, что их зерна, будто драгоценные рубины, сверкали на солнце, – все это вместе с головокружительным ароматом могло бы возбудить аппетит даже у человека, обычно равнодушного к фруктам. Но двоим лазутчикам, устроившимся возле оросительного канала, в тени старой, уже почти осыпавшейся сливы, было не до лакомств. Они слишком волновались. Один за своего друга и молочного брата, другой – за своего господина. А сейчас еще приходилось волноваться и за нового товарища, обещавшего вскоре вернуться...
Луи и Ксавье нарушили запрет Ричарда Львиное Сердце и проникли в занятую сарацинами Яффу, взяв с собою Рамиза-Гаджи, без которого их затея, и так-то совершенно безумная, была бы вообще чистым самоубийством...
Правда, пробраться в город оказалось гораздо легче, чем им казалось. Некогда мощную крепость никто не охранял. Более того, весь ее гарнизон и большая часть войска, которое привел с собою Саладин, стремительно отступив от Арсура, были заняты разрушением крепостных стен и укреплений и разорением всех городских дворцов и зданий, из которых выносилось и увозилось все, хоть сколько-нибудь ценное.
Рамиз, обсуждая рискованную разведку с рыцарем и оруженосцем, предложил довольно простой план: выдать себя за странствующих жонглеров, которых каким-то образом занесло в самые неспокойные места. Действительно, хотя жители и покидали обреченный город (втайне, как многие другие, призывая проклятия на голову султана), но в небольших, прилепившихся к Яффе ремесленных поселках, а также и на окраинах внутри разрушаемых городских стен было еще немало тех, кто либо не хотел уходить до последнего часа, либо решил остаться, надеясь на «будь, что будет!» В основном то была беднота, для которой утрата дома означала голодную смерть либо нищенские скитания.
На одной из таких окраин «жонглеры» устроили свое представление, воспользовавшись умением Луи метко бросать ножи. Чтобы вызвать восторг двух десятков ткачей и горшечников, понадобилось всего лишь по очереди поставить возле ствола старого тополя одетых в живописные лохмотья Рамиза и Ксавье и всадить клинки у них над головой и подмышками. Затем Рамиз подставил сложенные ладони, и Ксавье, презрев свою хромоту, ловко взобрался на его плечи, после чего водрузил себе на голову небольшой кувшин. Снова свистнул нож, и в стороны брызнули желтые черепки, а толпа завопила от восторга. Как ни страшились жители Яффы завтрашнего дня, понимая, что султан собирается уйти, бросив их на произвол судьбы, но можно ли не повеселиться хотя бы уж напоследок. Правда, в брошенный на сухую землю платок накидали не более десятка мелких медных монеток, зато одарили жонглеров парой свежих лепешек, несколькими смоквами и узелком изюма.
Кажется, никого не смутило, что зазывал жителей и вел с ними разговоры в основном только бойкий Рамиз (сын эмира так ловко изображал из себя бродягу, что ни у кого это не вызвало сомнений). Метатель ножей и второй его помощник, по словам зазывалы, были родом из Персии и плохо говорили по-арабски, хотя и помнимали этот язык хорошо. В Яффе персов видывали редко, да и проявлять любопытство и допытываться, как это их сюда занесло, никто не стал.
К концу представления в толпу затесались несколько воинов, из тех, что занимались разорением города, но устали от этой нелегкой работы, да двое неплохо одетых людей, возможно даже из свиты султана. Они тоже с интересом следили за представлением, и кто-то кинул в платок Рамиза одинокую серебряную монету. Однако, когда жонглеры закончили свои упражнения, этих людей уже не было – должно быть, они боялись надолго оставлять свои дела.
Фруктовый сад, в котором разведчики решили остановиться, был, судя по всему, брошен – его владельцы решились покинуть опасные места, а значит, здесь христиан вряд ли могли потревожить – даже явись сюда сарацинские воины, у них едва ли вызовут подозрение бродяги, расположившиеся на отдых.
Посовещавшись, все трое решили, что проникнуть в стан сарацинов сможет только Рамиз – он был свой. А узнать что-либо о плененном под Арсуром рыцаре возможно было только у воинов: жители окраин, с которыми заговаривал юноша, даже не слыхали о пленнике. И вот отважный Рамиз-Гаджи скинул драный халат и заплатанные шальвары и поверх шелковых рубашки и шатнов надел спрятанные в узелке кольчугу и шлем. В Яффе было столько людей, одетых подобным образом, что ни у кого не возникло бы вопроса, откуда взялся еще один.
– Судя по солнцу, он ушел часа полтора назад, – воскликнул Луи, убедившись, что они по-прежнему одни на берегу канала, и можно было говорить безо всякого риска. – Что могло с ним случиться?
– Вы подозреваете его в измене, мессир Луи, или думаете, что он мог себя выдать? – спросил Ксавье.
– Чем это он мог выдать себя? – удивился рыцарь. – Он же действительно сарацин. Разве что у кого-нибудь вызвали сомнение его расспросы. А в измене я его отчего-то не подозреваю. Может, он и не так предан Эдгару, как ты, малыш, но он ему благодарен, а для магометанина это много значит.
– Это для всех много значит, – проговорил Ксавье. – Нет, я тоже верю, что Рамиз сделает все возможное... Но хоть бы узнать, хоть бы только узнать, что Эдгар жив!
Мальчик впервые сказал просто «Эдгар», а не «мессир Эдгар», и в его голосе было столько отчаянной надежды, что Луи, который и сам был в ужасной тревоге, невольно ободряюще ему улыбнулся:
– Перестань! Саладин не такой дурак, чтобы убить пленника, за которого можно получить большой выкуп да еще поторговаться с королем Англии. Жаль, конечно, что Ричард совершил это сумасшедшее благородство: отпустил ту пленницу.
– Вы о ком? – спросил рассеянно слушавший его оруженосец.
– Да о дочери Саладина, о той красотке, что сидела рядом с королевой Элеонорой на турнире. Тебя там не было, ты ездил на Кипр, но рассказать-то тебе должны были. Девчонку захватили в Акре – ее туда выдали замуж, но суженый погиб... Элеонора взяла ее под свое покровительство. А Эдгар... Он до сих пор ее помнит.
– Правда? – удивлено спросил Ксавье. – Но он же ее только раз и видел.
– Ну и что? Иногда этого достаточно. Клянусь моим мечом, братец влюбился в Абризу и влюблен в нее по сей день. Думаю, если Ричард договорится с султаном насчет обмена, то может потребовать за десяток эмиров не только рыцаря, но и красавицу-принцессу. А что? Коли вдруг дойдет до мирного договора, то союз султановой дочки и франкского рыцаря будет очень кстати.
Вместо ответа мальчик лишь покачал головой и отчего-то побледнел. Правда, на лице, покрытом густым румянцем, это было не очень заметно.
– Эй, факиры[52]!
Бродяги разом обернулись. Неподалеку от них стоял человек в богатом шелковом с золотом халате и белой чалме.
Не отвечать было бы неучтиво, хотя Луи очень опасался заговаривать с сарацинами – легко выдавать себя за перса, не произнося почти ни слова, но во время разговора человек более или менее опытный сразу отличит французский акцент от персидского. Тем не менее, молодой рыцарь учтиво поклонился незнакомцу и проговорил по-арабски:
– Здравствуйте, господин! Что вам угодно?
Сарацин подошел ближе. Его лицо показалось Луи неуловимо знакомым, но где и когда они виделись, француз вспомнить не мог. Между тем магометанин покосился на Ксавье и вдруг спросил на неплохом французском:
– Ты доверяешь этому мальчику?
У Луи хватило присутствия духа не вздрогнуть и не отшатнуться. Вместе с тем он понимал, что глупо будет притворяться, будто он не понимает слов незнакомца. Поблизости явно никого не было, и рыцарь, не раздумывая, одним стремительным движением выхватил привешенный к поясу кинжал (один из тех, что недавно так ловко кидал в цель) и в мгновение ока приставил его к горлу сарацина.
– Мальчику я доверяю! А вот какого дьявола я должен доверять тебе? – воскликнул он, перейдя на родной язык. – Говори, кто ты, и кто послал тебя ко мне?
Казалось, незнакомца не смутило стальное лезвие, упершееся ему в кадык. Он прямо посмотрел в глаза крестоносцу и сказал:
Казалось, незнакомца не смутило стальное лезвие, упершееся ему в кадык. Он прямо посмотрел в глаза крестоносцу и сказал:
– Меня никто не посылал. Но я пришел сюда по просьбе моего сына. Я – эмир Фаррух-Аббас-аль-Малик. Ты и твой названный брат спасли в Акре моего наследника Рамиза-Гаджи. Я был уверен, что он погиб.
– Вот так штука! – ахнул пораженный Луи. – Но мы все были уверены... Да что там, мы твердо знали, что это как раз ты погиб в Акре, во время штурма Мушиной башни!
Сарацин улыбнулся:
– Я должен был погибнуть. Меня, раненного в грудь и в ногу, вынес из развалин башни и укрыл в хижине на окраине города один преданный воин. Но за меня приняли моего младшего брата, он попал под копыта коня, его лицо было сильно изуродовано, и потому произошла ошибка... Мне же сказали потом, что Рамиз был на самом верху Проклятой башни, когда она стала рушиться. У меня он – единственный сын, и я долго не мог оправиться от этого несчастья. Но вот час тому назад встретил его здесь, в Яффе!
Луи был уже достаточно искушен, чтобы сразу принять на веру слова эмира, поэтому не проявил бурной радости, но осторожно спросил:
– Отчего же в таком случае он не пришел сюда вместе с тобой?
Фаррух-Аббас ответил, все так же глядя в глаза рыцарю:
– Он остался в крепости, чтобы продолжить то, ради чего вы сюда пришли: ему нужно, если удастся, выведать, когда султан собирается покинуть Яффу и думает ли взять с собой пленных христиан. О том, что отважный воин Эдгар жив и находится здесь, я уже сказал ему и теперь говорю тебе.
– Слава Богу! – воскликнул Луи и, вложив кинжал в ножны, перекрестился.
– Слава Богу! – тихим эхом подхватил Ксавье.
– И вы знаете, что Салах-ад-Дин намерен сделать с моим молочным братом? – быстро спросил граф.
И тут сарацин нахмурился:
– Что с ним намерен сделать Салах-ад-Дин, я не знаю, но думаю, могу догадаться: султан, скорее всего, захочет его обменять на нескольких эмиров, которых взяли в плен на берегах Рошеталии. Правда, из-за твоего молочного брата многие правоверные сейчас смеются над своим повелителем: он так ликовал, когда ему сказали, что Ричард Львиное Сердце у него в плену!.. Поэтому он может гневаться...
– Но Эдгар обманул не самого султана, а его воинов, – вдруг решился вмешаться Ксавье. – Это они оказались глупцами, так за что же смеются над Салах-ад-Дином? И если смеются те, кто даже не были на поле сражения, то почему султан может гневаться на Эдгара, а не на них?
Луи лишь досадливо махнул мальчику рукой:
– Да в этом ли дело, Ксавье! Дело в том, что Салах-ад-Дин должен быть все же умнее... Вы сказали, достопочтенный Фаррух, что султан намерен обменять пленника?
– Я так думаю, – кивнул эмир. – Но... Есть люди, которые этого не хотят.
– Не хотят? Но кто и почему? – спросил рыцарь.
В глазах Фарруха промелькнуло смущение. Казалось, он раздумывает, отвечать ли откровенно. Но, как видно, врать ему не захотелось.
– У Салах-ад-Дин а все больше и больше врагов, – сказал эмир. – Покуда он побеждал, его слушались. Сейчас готовы нарушить повиновение... И те, кто хотели бы свержения султана, пользуются каждой его ошибкой. После того, как наша армия была разбита под Арсуром, Салах-ад-Дин у ничего не остается, как предложить христианам мир. Если он сумеет заключить договор с королем Ричардом, ему удастся сохранить свою власть. Поэтому ему хотят помешать.
– Кто хочет? – вновь, уже почти резко спросил Луи.
– Прежде всего, его брат, мулюк Малик-Адил.
И, помолчав, эмир добавил:
– Я сейчас в его армии и в его свите. После Акры я мечтал только об одном: отомстить убийцам моего сына. Малик-Адил сказал, что будет сражаться с неверными, даже если султан захочет мира с ними, поэтому я пошел на службу к Малику. Теперь я знаю, что на смерть Рамиза послал шейх аль-Фазир, комендант Акрской крепости, мой враг... А ты и твой брат спасли моего сына. Сейчас Малик-Адил замышляет убить рыцаря Эдгара.
– Чтобы султан не вернул его Ричарду, и Ричард не согласился заключить мир с султаном? – в гневе воскликнул Луи. – Хороший способ! И что же эмир? Ты, как я понимаю, пришел, чтобы помочь нам? Ты не хочешь смерти Эдгара?
Глаза Фаррух-Аббаса сверкнули.
– Человеку, который сохранил жизнь Рамиза, я готов отдать свою!
– Так помогите ему бежать! – проговорил Ксавье.
Но сарацин покачал головой:
– Это невозможно. Христианин заключен в угловой башне дворца эмира Эффы, и охрана там подчиняется Малик-Адилу. Меня они знают и пропустят туда, но не дадут вывести пленника. Кроме брата султана им может приказывать лишь сам султан.
– Но ты ведь можешь рассказать Салах-ад-Дин у, какую гнусность затеял его братец! – заметил Луи.
– Не могу. Я поклялся Малик-Адилу, что ни один правоверный не узнает о его планах.
– А мы? Ах да! Мы же не правоверные! – рыцарь рассмеялся. – Но тогда я могу рассказать обо всем Саладину. Впрочем, это уже бред! Меня к нему никто не пустит... И что же в таком случае ты собираешься делать, эмир?
Фаррух-Аббас положил руку на плечо крестоносца и понизил голос, будто боялся, что и в этом уединенном месте их кто-нибудь может подслушать:
– Один план у меня есть. Но для исполнения его нужна женщина.
– Женщина? – поднял брови Луи.
– Да. Султан благоволит к пленнику, он приказал привести к нему в башню одну из своих невольниц. Я условился со стражей, что сам приведу ее.
При этих словах в душу рыцаря вновь закралось подозрение.
– Ты сказал, что лишь час назад встретился с сыном. До того ты, вероятно, готов был помочь Малик-Адилу расправиться с Эдгаром. Почему же вдруг решил привести ему наложницу?
В черных, чуть суженных глазах сарацина на мгновение блеснул хищный огонек:
– Это как раз был замысел Малика... Дать девушке кувшин с шербетом, а в него подмешать отраву. Она не знала бы об этом и стала бы пить вместе с христианином.
– И тогда в его смерти обвинили бы Саладина! – Луи даже не пытался скрыть своей ярости. – Какие нежные братские чувства живут в душе Малик-Адила... Но теперь, как я понимаю, ты передумал, эмир Фаррух? Так для чего женщина?
Эмир улыбнулся:
– Если она может принести яд, то может принести и спасение. Только тут пришлось бы посвятить ее в мой замысел. А доверяться женщине – значит обречь себя на погибель! Но мы должны поспешить: если этой ночью пленника не убьет отравленный шербет, то утром Малик-Адил может подослать к нему убийцу с кинжалом или удавкой. Все равно это припишут Салах-ад-Дину.
– Послушайте! – снова заговорил Ксавье, теперь голос его перестал дрожать и звучал твердо. – Если нужна женщина, а у нас ее нет, так давайте ее сделаем.
Луи повернулся к мальчику и посмотрел на него, как на сумасшедшего:
– Хорошая мысль, малыш! Только вот я не понял, кого из нас ты посчитал Господом Богом?
– Но мессир! – оруженосец вспыхнул и тотчас вновь побледнел. – Господь сотворил женщину из ребра Адама и вдохнул в нее душу. А нам-то всего лишь и надо суметь сделать женщину из мужчины. Это же куда легче! По крайней мере, если нет другого выхода, можно попробовать.
Глава восьмая
Гурия для рыцаря
Темница в угловой башне не была обычной мрачной тюрьмой: в ней были побеленные стены, два довольно больших окна, забранных густыми решетками, но пропускавшими достаточно света и воздуха. Даже на каменном полу этой просторной комнаты был постелен ковер, правда, старый и вытертый, но все еще красивый. Поверх брошенного на ковер одеяла была накидана груда подушек. В эту ночь жара немного спала, и прохлада вошла в темницу. Но она не охладила лихорадочных мыслей Эдгара.
Молодой рыцарь в который раз переживал свой разговор с султаном и не знал, что волнует его сейчас сильнее: то, что Саладин сказал о возможном заключении мира с крестоносцами и о возвращении им большей части Святой Земли, или загадка, связанная с именем царевны Абризы...
Пленника привели к султану этим утром. Привели в палатку, поставленную среди руин, на месте главной крепостной башни. Трудно сказать, отчего Саладин приказал перенести сюда свой шатер. Возможно, хаотические груды битого камня и кирпичей, над которыми со свистом носились лишившиеся гнезд стрижи и ласточки, чем-то напоминали султану нынешнее состояние его собственной души? После Арсурской битвы он уже не умел скрывать ни своего смятения, ни своей растерянности, хотя до поры ему еще удавалось скрывать страх. И самое неприятное заключалось в том, что он не мог понять, кого боится сильнее: Ричарда Львиное Сердце, неумолимо гнавшего и гнавшего его от города к городу, или своих подданных, кажется, уже готовых предать и уничтожить былого кумира!.. Льстивой преданности и угодливым словам Салах-ад-Дин отлично знал цену – он сам стал повелителем правоверных, совершив предательство, и понимал, как легко с ним сейчас может случиться то же, что с наследниками Нур-ад-Дина.