Он рассеянно глядел на город, не видя его, и думал о Тоне, о своей первой любви. Почему все-таки их дороги разошлись? Неужели не было другого пути?
Северьян много ездил по миру, и времени у него всегда не хватало. Многочисленные знакомые перестали сердиться на него, потому что знали – это бесполезно. «Не хочешь – не общайся, – говорил он, – но я так живу. Если у меня нет времени на себя, я не могу тратить его на другого. Когда будет возможность, пообщаюсь с удовольствием».
Он стоял перед распахнутым окном и думал о том, как странно сложилась его жизнь. В детстве он мечтал быть летчиком – его всегда тянуло в небо. Но мама отдала его в балетную школу, мечтая, чтобы сын стал таким же известным, как Нуреев или Барышников. Вначале во дворе и в школе над ним смеялись, и Северьян очень страдал. Потом он поставил матери условие: «Хочешь, чтобы я ходил в балетную школу, отдай меня и на карате, или я никуда больше не пойду». Мать долго сопротивлялась, но, видя упорство и решительность сына, сдалась и отвела его в спортзал. Так мальчик стал заниматься совершенно противоположными вещами: балетом и карате. Когда сверстники поняли, что он может за себя постоять, смеяться над ним перестали. Маленький, щуплый и стройный Северьян обладал несгибаемым упорством и крепкой хваткой. Победить его было почти невозможно – он сражался до конца. Одноклассницы поголовно влюбились в мальчика, какая-то незримая притягательная сила жила в нем. Гибкость и сила взаимно помогали ему и в карате, и в балете. Мастера хвалили его и прочили большое будущее. Когда перед ним встал выбор, мать настояла на балете и Академии хореографии. Северьян сдался, потому что очень любил мать, которая его и воспитала, работая сутками хирургической медсестрой в больнице. Отца он не знал, бабушек и дедушек у него не было. Про отца мать говорила неохотно, скупо отвечая сыну, что они не сошлись характерами и тот уехал на заработки куда-то на Север и с тех пор не объявлялся. Бабушка и дедушка его со стороны матери были геологами и пропали без вести в какой-то экспедиции задолго до рождения внука. Грузный и веселый сосед дядя Вася, который иногда помогал матери с хозяйственными делами и починкой старенькой «шестерки», не выглядел в его глазах настоящим мужчиной. Он рассказывал мальчику сальные анекдоты и сам же оглушительно смеялся над ними. Хотя он был неплохим человеком, Северьян его недолюбливал, подсознательно ревнуя мать к старому холостяку. Наверное, между ними что-то было, хотя точно он этого не знал.
Мальчик часто ездил на выступления, участвовал в конкурсах, и в шестнадцать лет его заметил известный балетмейстер. Он присудил ему победу и кубок и после его вручения подошел поздравить юного лауреата. Северьян был счастлив.
– У тебя большое будущее, друг мой, – заметил слащавым голосом балетмейстер. – Меня зовут Роман Кандаурский, ты, наверно, обо мне слышал?
– Да, – ответил мальчик с придыханием, глядя влюбленными глазами на всемирно известного человека. – Кто же о вас не слышал!
– Я думаю, что возьму тебя к себе в подтанцовку, мы репетируем сейчас «Щелкунчика», – покровительственно похлопал его по плечу тот. – Я сделаю из тебя звезду. У тебя интересное имя – Северьян Полунин. Думаю, что под этим именем тебя узнает весь мир. Как тебя зовут обычно – Север или Ян?
– Только Северьян, – ответил мальчик.
– Я буду звать тебя Север. Ты такой тонкий, холодный, прозрачный, как льдинка. Это имя тебе подходит. Надо отметить нашу встречу. Я приглашаю тебя в ресторан, а потом отвезу домой.
Мальчик счастливо кивнул головой и доверчиво пошел со своим кумиром, совершенно забыв о Тоне, которая ждала его на выходе. Мать же на этом конкурсе присутствовать не смогла – вызвали на внеплановую операцию в больницу.
В ресторане они засиделись. Роман много расспрашивал мальчика о его детстве, о том, как он стал заниматься балетом, о его семье. Он незаметно подпаивал его, смешивая различные алкогольные напитки. До этого ничего, кроме пива да шампанского на Новый год, Северьян не пробовал, но постеснялся признаться в этом и поэтому пил все, что балетмейстер ему наливал. Совсем скоро его развезло, и он заплетающимся языком произнес:
– Мне плохо, меня тошнит.
Роман отвел его в туалет, и там Северьяна вырвало.
Роман озабоченно вытер ему рот бумажным полотенцем и сказал:
– Друг мой, ты слишком много выпил. В твоем возрасте это нехорошо. Я думаю, что в таком виде ты не можешь показаться маме. Поехали ко мне домой, я дам тебе «Алкозельтцер» и напою чаем. А там либо ты придешь в себя и я отвезу тебя домой, либо ты позвонишь матери и скажешь, что остался ночевать у друга.
Он повел шатающегося мальчика к выходу, всучив по дороге официанту крупную купюру и кивнув:
– Сдачи не надо.
Официант понимающе усмехнулся. Господин Кандаурский был у них частым гостем.
Роман жил в старом доме на Арбате, расселив коммунальную квартиру и получив в результате шикарные апартаменты в небольшом старинном особнячке на третьем этаже. Вся квартира его была наполнена кричащей роскошью нувориша, не умеющего создавать стиль, а ценящего только стоимость вещи. У мальчика разбежались глаза. До этого он ни разу не бывал в подобных квартирах. Они с мамой жили в старой, облупленной, ветхой пятиэтажке, где все квартиры были меблированы недорогой польской, румынской и советской мебелью, добротной, но кондовой и невзрачной.
– Проходи, раздевайся, будь как дома, – пригласил Роман. – Ты что будешь – чай или кофе?
– Кофе, если можно, – робко попросил Северьян.
– Можно, – ответил тот и ушел на кухню.
Мальчик прошел в гостиную и сел в глубокое и мягкое вольтеровское кресло. Его клонило в сон. В теле была какая-то слабость. После конкурса, выложившись полностью, а потом выпив в ресторане, он чувствовал себя выжатым как лимон. Через несколько минут в комнату вошел Роман и поставил на столик чашку ароматного кофе и вазочку с шоколадными конфетами.
– Пей, – сказал он, – А я поставлю музыку. Ты любишь Чайковского?
Северьян взял со стола чашку и отхлебнул тягучий и вязкий ароматный кофе с привкусом коньяка. В комнате заиграла музыка, со всех сторон обволакивая мальчика чарующей мелодией «Лебединого озера». Поспешно допив кофе, чтобы не расплескать его, Северьян откинулся в кресле и закрыл глаза. Сильные руки подняли его из кресла, и успокаивающий голос прошептал ему в ухо:
– Ты устал, поспи немного, я тебя разбужу.
Он еще слабо чувствовал, как Роман положил его на мягкую постель и стал раздевать. Потом мальчик провалился в сон.
Проснулся он от сухости во рту. Страшно хотелось пить. Голова раскалывалась, и в мозгу словно бухали удары молота по наковальне, сердце заходилось в истерических перестуках, стремясь выскочить из груди. Во всем теле была непонятная боль и ломота. Северьян попытался открыть глаза. Все плыло. Наконец с трудом он сел на кровати, держась за нее обеими руками. Вокруг была незнакомая обстановка, и мальчик с трудом припомнил, где он и почему. Ему тут же стало стыдно за свое поведение и за то, что, наверно, его мама о нем страшно беспокоится. Он обвел глазами комнату в поисках телефона. Одежда аккуратно висела на стуле. Рядом на кровати раскинулся голый Роман. Мальчику стало неудобно, и он подумал: «Наверное, он так всегда спит. А я тут ему свалился на голову и еще мешаю». Он попытался встать и понял, что все его тело пронизано странной болью. С трудом поднявшись, он побрел на поиски ванной. Выпив литра два воды из-под крана, встал под душ и испугался: бедра его были чем-то испачканы, анальное отверстие пульсировало жгучей болью. Вытеревшись насухо, он тихо прошел в комнату. На часах было восемь утра. Северьян стал неловкими дрожащими руками натягивать на себя одежду.
– Ты куда-то собрался? – окликнул его чей-то голос.
Северьян обернулся. Роман лежал на кровати и с ехидным прищуром смотрел на него.
– Да, – дрожащим голосом ответил мальчик. – Мне надо домой.
– Ты можешь не торопиться, ты же вчера позвонил матери и сказал ей, что остаешься у друга Николая. Забыл?
– Забыл.
– Давай пить кофе и завтракать. Заодно и поговорим о твоем будущем. Я помню свои слова. С сегодняшнего дня ты зачислен в мою труппу. Ты будешь танцевать во втором составе. Сейчас, как я уже говорил, мы репетируем «Щелкунчика».
Северьяну очень хотелось спросить о том, что же произошло сегодня с ним ночью. Конечно, он не был идиотом, но уж больно страшная и неприятная мысль настойчиво лезла ему в голову. Спросить об этом было страшно и неудобно, да и он никак не мог выбрать момент. Только мальчик открывал рот, как тут же ему становилось жутко, и он поспешно его закрывал.
Сидя на кухне с Романом, Северьян пил крепкий черный чай, неловко держа в руке изящную чашку из тонкого китайского фарфора. От одного вида еды его начинало тошнить.
– Давай пить кофе и завтракать. Заодно и поговорим о твоем будущем. Я помню свои слова. С сегодняшнего дня ты зачислен в мою труппу. Ты будешь танцевать во втором составе. Сейчас, как я уже говорил, мы репетируем «Щелкунчика».
Северьяну очень хотелось спросить о том, что же произошло сегодня с ним ночью. Конечно, он не был идиотом, но уж больно страшная и неприятная мысль настойчиво лезла ему в голову. Спросить об этом было страшно и неудобно, да и он никак не мог выбрать момент. Только мальчик открывал рот, как тут же ему становилось жутко, и он поспешно его закрывал.
Сидя на кухне с Романом, Северьян пил крепкий черный чай, неловко держа в руке изящную чашку из тонкого китайского фарфора. От одного вида еды его начинало тошнить.
– Лучший способ прийти в себя после похмелья – выпить рюмочку, – заявил Роман и чуть ли не силой влил мальчику в рот рюмку какой-то настойки.
Северьяна едва не вырвало. Он с трудом удержал в себе эти позывы, поспешно запив настойку чаем.
– А теперь давай поговорим, – сказал Роман. Взгляд его тут же стал жестким и колючим. – Я не буду вешать тебе лапшу на уши, а поговорю с тобой прямо. Ты знаешь, что в нашем мире всего можно добиться только через связи, знакомства и протекцию. Одного таланта мало. Скажи, у тебя есть связи? Можешь не отвечать. Я и так знаю, что нет. Если у тебя нет связей, так, может, у тебя есть деньги или твои родители очень известные люди, которые могли бы тебе помочь с карьерой? Нет. Я так и думал. Ты можешь добиться чего-то, только если найдешь себе богатого покровителя или женишься на какой-нибудь престарелой поп-звезде или другой богатой старушке. Тебя не привлекают богатые старушки? Что я говорю? – спохватился притворно Роман. – Какие старушки? Тебе же только шестнадцать лет, и у тебя впереди вся жизнь! Какие тут морщинистые бабушки с их отвислыми прелестями? У тебя уже были девочки?
– Нет, – ответил Северьян и зарделся.
– Ага, так ты у нас еще девственник! Ну, это дело поправимое, – засмеялся Роман. – Значит, так, малыш. Я могу устроить для тебя головокружительную карьеру, ты будешь танцевать одни только ведущие партии, если только ты будешь снисходителен к моим старческим слабостям и будешь меня немножко любить, слушаться и уважать. Подумай над этим. Сейчас можешь не отвечать. Я отвезу тебя домой, а завтра жду на репетиции. Ты принят в труппу. Когда будешь решать, не забудь о том, что твоя мать одна горбатилась на двух работах в надежде на лучшую для тебя долю. Ты сам мне вчера об этом рассказывал, так что, малыш, можешь оправдать ее надежды или нет. Можешь сделать ее счастливой. У тебя будет все: слава, известность, деньги, поклонники – все, чего ни пожелаешь. Твоя мама скоро станет старой. Ей нужны будут деньги на лекарства, лечение, санатории. Она заслужила комфорт и покой, хорошие вещи и отдых. Подумай о том, что ты можешь позаботиться о ней и дать ей все.
Роман поднялся и пошел в комнату.
– Одевайся, – бросил он мальчику через плечо. – Я отвезу тебя.
Северьян в каком-то ступоре послушно поднялся и пошел одеваться. Через несколько минут он стоял в коридоре полностью готовый к выходу.
– Пойдем, Север, – приобнял его появившийся Роман и открыл дверь.
Когда машина остановилась, Кандаурский повернул мальчика к себе, взял его рукой за подбородок, посмотрел ему в глаза и жестко поцеловал в губы.
– Иди, – сказал он. – Жду завтра в 11.00 на репетиции.
Северьян поспешно выскочил из машины и опрометью бросился в подъезд. Взлетев одним махом на четвертый этаж, стал бестолково и судорожно искать ключи. Вытащив их дрожащей рукой, слепо тыкал в замок. Потом наконец успокоился и кое-как открыл дверь. Мать была на работе. Северьян прислонился к дверному косяку и вздохнул. Во рту было муторно, на душе тоже. Он медленно прошел в свою комнату и повалился ничком на кровать, закрыв голову подушкой. Рыдания из глубины груди рвались наружу. Мальчик подавил их усилием воли. Долгие тренировки на карате и в балете дисциплинировали не только тело, но и ум. Северьян встал, снял одежду и пошел в душ. Там он открыл горячую воду и долго с ожесточением тер тело жесткой мочалкой, пока кожа не покраснела и не засаднила. Выйдя из ванной, он остановился в задумчивости. Ему очень хотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться, рассказать кому-то о том, что произошло, но было не с кем. Мать устроила бы истерику и опозорила на всю школу, двор, город. Сосед дядя Вася тоже бы его не понял, и неизвестно, что сказал бы на эту тему. Говорить друзьям, что тебя опустили и сделали педиком, – хуже нельзя и придумать. Все его знакомые давно похвалялись своими победами над женским полом, откровенничая о том, кто, как, когда, с кем и сколько. Они и так слегка подсмеивались над Северьяном за то, что он не участвовал в их похвальбах. Конечно, они знали, что у него есть девушка – бывшая одноклассница Тоня, с которой он часто гулял и провожал каждый день домой. Но никто не знал, какого рода отношения существуют между ними: оба они на эту тему не распространялись. А Северьян относился к Тоне трепетно и нежно. Несмотря на то что все девушки млели в его присутствии и он мог выбрать любую или всех по очереди, мальчик сразу обратил свое внимание на Антонину. Для него она резко выделялась среди других, как Северная звезда на небе среди остальных звезд. Тоня не красилась, ее рыжевато-каштановые волосы часто были заплетены в две косы или просто волнами лежали на плечах. Маленький, слегка курносый нос был обсыпан веснушками, большие серые глаза доверчиво и открыто смотрели на мир. Одежду девочке шила мама, потому что жили они небогато, но, несмотря на это, Тоня всегда выглядела опрятно и привлекательно – мама придумывала для дочери красивые и женственные наряды. Тоня олицетворяла собой почти ушедший уже облик настоящей барышни, резко контрастировавший с современными Барби, кладущими на лицо тонны косметики, обесцвечивающими волосы, носящими исключительно розовые кофточки с глубоким декольте и коротенькие юбочки, только слегка прикрывающие трусики. Наверно, именно поэтому – за индивидуальность и непохожесть на других – выбрал ее Северьян. Кроме того, им всегда было о чем поговорить. Тоня много читала, играла на фортепьяно и училась в музыкальной школе. Иногда она затаскивала друга на какой-либо концерт в филармонию или куда-то еще. Иногда он приглашал ее на свои выступления, и преданная Тоня никогда не отказывалась. Северьян относился к ней трепетно, уважая и боготворя ее хрупкость и чистоту, так похожие на его собственные. Провожая домой, он держал девушку за руку или обнимал за плечи, но никогда не вольничал. У подъезда он нежно целовал кончики ее пальцев и внутреннюю сторону запястья, отчего у обоих по телу проходила дрожь и глаза заволакивало туманной дымкой страсти. Но они медлили, подсознательно стараясь продлить очарование ожидания, недосказанности и незавершенности.
«Что же будет теперь? – думал Северьян. – Как я смогу смотреть Тоне в глаза и целовать ее запястья после того, что произошло? Конечно, я ни за что не пойду больше к Роману, меня не прельщает такая перспектива. Не приду ни завтра, ни в какой другой день. Ни за что. Если будут нужны деньги, я пойду работать грузчиком в ночную смену или официантом в кабак, но быть подстилкой для Романа не хочу. Но как же быть с Тоней? Неужели это все? Я ведь люблю ее! Я… я не могу жить с этой грязью… Не знаю, как мне от нее очиститься, отмыться… Я… я в это не верю! Я подумаю об этом потом, не сейчас».
Он прошел на кухню и заварил себе чай. Притулившись на табуретке, мальчик машинально прихлебывал из чашки, не чувствуя, насколько обжигающе горяча еще вода.
Из раздумий его вырвал резкий звук телефонного звонка. Северьян нехотя поднял трубку.
– Слышь, Северьян, ты? – раздался знакомый голос друга Кольки. – Это я, Колян. Я тебя вчера отмазал, когда мать звонила, так что все в ажуре, не дрейфь. А ты вчера где ошивался?
– Да так, – неопределенно промямлил Северьян.
– Ну ты даешь! Я прям тобой горжусь. Становишься человеком. И что, небось, ляльку какую заснял? Ладно, можешь не отвечать, знаю, что не расколешься. Становишься известным и популярным? Смотри не зазнайся!
– Угу! – пробурчал Северьян.
– Да, ты новость не слышал про Тоньку-то? Тут такая история приключилась! Короче, вчера твою девочку в парке какие-то уроды прихватили. Она, конечно, кричала, сопротивлялась, но никого рядом не было, короче, ее изнасиловали и избили жутко за то, что орала и дралась. Ее только через несколько часов какой-то дедок с собакой обнаружил. Она теперь в больнице, в Склифе. Говорят, физиономия вся изуродована, конец девке – никто замуж такую не возьмет, а на пластику ей денег в жизни не заработать. Эй, ты чего?
Но Северьян уже повесил трубку и лихорадочно бросился одеваться. Собственные его проблемы и переживания отошли на второй план. Уже на выходе он затормозил у телефона и набрал мамин рабочий номер.