Зато сейчас, на педагогическом поприще, она общалась с детьми, которые всё же ещё не настолько испорчены, как взрослые и очень часто способны от рождения на многое. Она любила детей и умела с ними ладить; она любила, понимала и знала музыку. В результате ли этого или же вследствие ещё каких-то способностей и талантов, но очень скоро она стала великолепным педагогом. И результаты своего труда видела не только и не столько в том, что с годами (чем далее, тем более) её ученики становились весьма известными (или мало известными, но талантливыми) музыкантами. Она видела, что с помощью музыки (при этом – далеко не всякой!) можно пробуждать в детях всё самое лучшее и тормозить дурные наклонности и черты характера, уже привитые родителями ли, средой ли, наследственностью ли. Понятно, что втакой семье, каковой была семья Черкасовых, все эти вопросы широко обсуждались. Пока молодые супруги скитались по северам, бесспорным главой семьи был лейтенант – старлей – капитан Черкасов. Но вот, отработав положенное и получив, наконец, право выбора, майор Черкасов подал рапорт, который и был удовлетворён. Рапорт майор писал с согласия своей супруги, основательно посоветовавшись с нею. Так они оказались в этом не самом большом городе Воронежской области, где у отца майора был свой небольшой аккуратный домик, с годами оказавшийся почти в самом центре города. Так решился непростой жилищный вопрос. А ведь решать его следовало срочно: оставались считанные месяцы до появления первенца.
Надежда вначале боялась, что со свекром могут не сложиться отношения. Но эти страхи не только не оправдались, а вскоре превратились в нечто противоположное. Овдовевший вскоре после войны Андрей Васильевич, оказался не только чистоплотным, умелым и рачительным хозяином в доме, но вскоре стал близким, всё понимающим другом своей невестки, в которой не чаял души и, отворачиваясь (чтобы скрыть слезу), говорил, что Надюшка очень похожа характером на его родную дочь, которую тоже звали Надюшкой, но которая погибла в сорок восьмом году от скарлатины (в возрасте около десяти лет). Не знаем, что уже там могло быть общего в характере зрелой женщины с девчушкой, которую разведчик и видел-то едва ли на протяжении первых полутора лет жизни. Возможно, это было просто тоской по женскому обществу. Той особой тоской, которая понятна лишь человеку, долгие годы прожившему среди врагов под чужой личиной. Человеку, рано утратившему из-за такой работы вначале повседневный контакт с родными, а потом и рано разлучённый с ними безжалостной смертью.
Сын Василий родился без отца, вернее, когда тот уже стал штабным лейтенантом Вермахта. Правда, это совпало как раз с тем самым коротким предвоенным годом „дружбы“ Германии и СССР, когда происходил обмен делегациями, когда Сталинское руководство Союза стремилось возможно дальше отодвинуть начало неизбежной войны. Оттянуть, чтобы хотя бы как-то к ней подготовиться. А времени на подготовку после раскрытия военного заговора Тухачевского почти не оставалось… В общем, руководство Иностранного отдела, заботясь о душевном равновесии разведчика сумело организовать встречу семьи. Правда, проходила она бесконтактно, но и жена рассмотрела супруга, и разведчик – любимую жену. А когда женщина умудрилась показать мужу личико совсем крошечного, семимесячного сына Васьки, разведчик не смог сдержать слезу. Чтобы скрыть её, он закурил (будучи некеурящим), „подавился“ дымом, закашлялся и удалился с места „встречи“. Впрочем, она и так уже затянулась дольше запланированного.
________________
Но, вот, наконец, наступило лето 1982 года. Ваня Черных пришёл в дом Черкасовых в условленное с Андрюхой время. Внук, постучавшись, вошёл в „кабинет“ деда, сопровождаемый своим товарищем по „спецтренировкам“:
– Дедусь, а дедусь… два года прошло…
Дед внимательно оглядел своего внука и его приятеля и сказал:
– Да. Обещания надо выполнять… Хотя обстановка и не изменилась так, как я надеялся… Ну, слушайте, ребята. А, лучше всего, посмотрите вот на это.
Андрей Васильевич снял с книжного стеллажа (во всю стену) несколько толстых книг на немецком языке и вытащил спрятанную за ними коробку. Чуть помедлив, расстегнул рубашку и снял крестик, висевший у него на груди и оказавшийся ключом к потайной коробке, открыл её. То, что лежало в коробке, повергло ребят в удивление, граничившее со смятением. Там лежали немецкие наградные кресты времён Великой отечественной войны, какие-то ветхие, пожелтевшие бумаги – тоже немецкие. С разрешения деда внук доставал их чуть дрожавшими руками и передавал для ознакомления своему товарищу. Тот, так же как и Андрюха, сидел в увлажнившейся от волнения рубашке с широко раскрытыми глазами. Оба парнишка умели читать по-немецки. Надо ли говорить, что Андрей, дедовыми стараниями, говорил на этом языке так, что дворовые ребята только диву давались (до школы сведения такого рода ещё не дошли: лишь со следующей осени начнётся в Андрюшином классе изучение иностранного языка).
На самом дне коробки лежал какой-то свёрток, упакованный особенно тщательно – в целлофан (а не в нынешний такой привычный полихлорвинил), а поверх него – в некую промасленную бумагу. Но нет, это было не масло, а, скорее, калька. Дедушка осторожно развернул свёрток. В нём оказалось два документа – странные для советских ребят водительские права времён гитлеровского Райха и удостоверение капитана Вермахта, работника N-ского штаба. В обоих документах имелись фотографии. Ваня не понял, кто на них изображён. Зато Андрюша, видевший немало дедовских довоенных фотографий, сразу догадался, кому принадлежали эти фашистские документы.
– Дедусенька, так ты – не просто чекист. Ты – разведчик, да?!
Ваня Черных глядел на обоих, ничего не понимая. Он знал, что отец начальника его папы (тоже служившего в районном военном комиссариате) – бывший военный. Но что – разведчик – даже и подумать не мог. Парнишка с восторгом и безграничным удивлением глядел то на своего младшего товарища, то на его деда, пока, наконец, не сказал:
– Так вы – как Штирлиц! Вот это – да!!
– Ну, Штирлиц „дослужился“ до штандартенфюрера, то есть – до полковника. А я, как видите, всего лишь – до капитана… Начинал, правда, с обычного немецкого военного училища… Такие, вот, дела, ребята.
То, о чём поведал ребятам старый разведчик (взяв с них клятву хранить всё в строжайшей тайне), вполне заслуживает пера получше, чем у авторов данного повествования, а то и экранизации Т.М.Лиозновой. В самом конце войны, оказавшись на грани провала, уже преследуемый тайной государственной полицией (GeStaPo) гитлеровской Германии, советский разведчик подполковник Черкасов был вынужден бежать. У надёжных людей в Польше он оставил эти документы (которые и передали их ему годы спустя, приехав в СССР с целью туризма). Переодеться, однако, тогда не удалось. Черкасов лишь только, приближаясь к явке в Польше, сорвал погоны. Поляки благословили советского разведчика, показав ему, как проще всего попасть в Особый отдел, но, как и обычно на войне, произошло непредвиденное…
Скрывавшаяся в польских лесах вооружённая группа немцев напала на советскую комендатуру как раз тогда, когда Черкасов подходил к ней. Он был контужен осколком кирпича, отбитым пулей. В сознание он пришёл, уже находясь в советском госпитале в качестве… военнопленного. К тому же, хотя у него и не было ни оружия, ни каких-либо документов, его заподозрили в причастности к группе, совершившей налёт. Разумеется, Черкасов настоял на встрече с „особистом“, и тот направил людей на давешнюю польскую явку советского разведчика. Вот, только, там уже никого не оказалось: соседи показали, что эти люди ночью впускали в дом какого-то немецкого офицера, а на следующий день куда-то уехали. Взяли ли они с собой немецкие документы разведчика, спрятали ли их или уничтожили – оставалось неизвестным долгие годы. Правда, подозрение на причастность „неизвестного немца“ к фашистским недобиткам, совершившим налёт, было снято. Но в неописуемой суматохе последних недель войны затерялись и те документы, которые составил на „неизвестного“ особист в новеньких погонах старшего лейтенанта. Так Черкасов оказался в фильтрационном лагере, а потом – на Урале: в лагере для военнопленных немцев. Мытарства Черкасова длились более полугода, пока ему не удалось, наконец, длинными окольными путями, связаться с Виктором Семёновичем Абакумовым – бывшем начальником уже ликвидированного СМЕРШа. До Лаврентия Павловича Берии, с которым Черкасов познакомился лично перед самой заброской в Германию, добраться не удалось, хотя Черкасов и пытался (зная уже из газет, что бывший первый заместитель Председателя Государственного Комитета Обороны уже не имеет отношения к той спецслужбе, которую он возглавил в 1938 году).
И вот, однажды, уже зимой 1945/46 года „военнопленного“ вызвали к начальнику лагеря, где в кабинете, кроме самого начальника, сидел бывший инструктор Черкасова, правда, теперь – с полковничьими погонами.
– Володя! – кинулся, было, к нему Черкасов, но тут же одёрнул себя, – Извините, тов… гражданин полковник…
– Вася! Живой! Ну, какой я тебе полковник – ведь и тебя представили и к званию полковника, и к Герою Советского Союза… посмертно…
Затем, обращаясь уже к начальнику лагеря, приехавший из самой Москвы полковник разведки сказал:
– Всё! Я его немедленно забираю! У вас тут найдётся для полковника Черкасова какая-нибудь подобающая одежда?! Начальник лагеря замялся:
– Понимаете… Одежда – найдётся… гражданская, а подобающей, извините, нет.
Тут же, практически мгновенно, Черкасову выдали вполне приличный гражданский костюм, пальто, шапку и – главное – оформили советский паспорт. Удостоверение чекиста его дожидалось в Москве.
––––––––––––––––
Казалось бы, злоключения бойца невидимого фронта, разведчика, представленного к высшей награде, высшему званию страны, должны были на этом и закончиться. Но – нет: разведчика, столь удачливого в тылу врага, на Родине преследовали нелепые, совершенно неожиданные, почти невероятные неудачи. Пассажирские поезда после войны ходили медленно. В дороге Черкасов, сопровождаемый и всё время подбадриваемый бывшим инструктором и нынешним полковником Владимиром Ивановичем, заболел. Заболел тяжело – сказалось и многолетнее напряжение за время работы в Германии, и нелёгкий физический труд с военнопленными на непривычном холоде Северного Урала. В общем, иммунитета не осталось почти никакого.
С тяжелейшей пневмонией Черкасова сняли в поезде в Казани. Спасибо ещё, что его старый товарищ лично доставил больного в военный госпиталь. Пришлось даже поскандалить, так как кроме паспорта (даже без прописки!) у Черкасова не было не то что – военных, а вообще никаких документов. Но полковник из центрального аппарата госбезопасности добился всего, чего следовало. В том числе – редчайшего в то время пенициллина. А документы… Что ж: документы московский полковникжелезно пообещал выслать из Москвы. Потом Владимир Иванович звонил начальнику госпиталя в Казани с каждой большой станции – справлялся, как там дела у его друга и героя войны. Так что, дела шли. Неожиданно быстро – фототелеграфом было выслано в Казань и старое чекистское удостоверение Черкасова (в нём он значился подполковником), а к моменту выписки из госпиталя подоспел и отправленный почтой оригинал. Но – тоже, почему-то прежний, подполковничий.
С этими документами и справкой из госпиталя в апреле 1946 года и направился Черкасов домой, в Воронежскую область. А прибыв, узнал, что друг и бывший инструктор Володя, вскоре после приезда в Москву, скоропостижно скончался от инфаркта. К той поре семья Черкасова всё ещё не выбралась из эвакуации, из Сибири… Ну, о других бедах и горе вернувшегося на Родину разведчика мы здесь уже вкратце упоминали. А поскольку он не стал рассказывать об этом своему внуку и его приятелю, воздержимся от грустных деталей и мы.
________________
Беседа с дедушкой повлияла на дальнейшее развитие Андрюши странным образом. Нет, он по-прежнему занимался музыкой и считал, что ему стоит научиться анализировать её с помощью математики. Через год, в 1983-ем, Андрей сдал экстерном и блестяще экзамены в музыкальной школе, хотя и все семь положенных лет занимался не в классе, а дома. Но – какая, в сущности, разница, если он занимался с лучшим в этой школе педагогом, известной на всю область и даже республику скрипачкой Черкасовой?!
Видимо, рассказ дедушки оказался последним звеном в цепи событий, связанных с понятиями справедливости/несправедливости, совести/безнравственности, удач/неудач (несправедливое нападение Мишки в первый раз – специальные уроки самозащиты – ещё более явно лишённое совести нападение Мишки – нож – несправедливости в судьбе любимого дедушки – такого, оказывается, героического и –скромного). В общем, дедушкин рассказ стал тем ключом, что сосредоточило все интересы мальчика на вопросах Совести, Морали, Чести, Справедливости. Впрочем, Андрюша уже подходил к так называемому переломному возрасту (у него он начался рано). А юность – всегда максималистична, всегда – если не испорчена, не изуродована гадким воспитанием – ищет Справедливости, ратует за Честь и Совесть.
Но оказавшись в средних классах, Андрей был сражён биологией. Нет, ботаника его не соблазнила, но зоология, особенно, имевшийся в школе превосходный живой уголок… Так что, придя как-то домой, Андрей заявил родителям, что ему хотелось бывоспитывать собаку. Ни в доме, ни во дворе у Черкасовых не водилось никакой живности. Мама не терпела, когда кошки прыгали по столам, отец не любил драных обоев, а у дедушки оказалась аллергия на кошачью шерсть. Охранять от воров тоже было особенно нечего, а к сельскому хозяйству ни у кого из семьи Черкасовых ни навыков, ни наследственного опыта, ни желания не было.
Семейный совет проходил в отсутствие детей. Главным аргументом в пользу удовлетворения желания сына была вербализованная им аргументация – „хотелось бы“– во-первых и „воспитывать“ – во-вторых. Вердикт вынесли такой: если понимает всю меру ответственности, если берёт её навсегда на себя, то почему бы и нет! Уча других, учимся сами. Воспитывая других, воспитываем и себя. Детей позвали. В деталях, убедительно изложили выше названное. Дали время подумать – до завтрашнего семейного совета. И хотя Андрейка порывался дать ответ уже сейчас, ему было твёрдо сказано: нет, завтра!
Впрочем, ни родители, ни дед не сомневались в ответе четырнадцатилетнего подростка. Поэтому уже тем же вечером отец вышел из дому и из телефона-автомата (а не с домашнего) позвонил в милицейский питомник и – удивительное дело – тотчас же получил положительный ответ. Пара двухнедельных щенят оказалась лишней. Одна из очень породистых и умных служебных собак принесла неожиданно большой приплод. Ну, а нормы… сами знаете! В приплоде, очевидно, был виноват привезённый из Воронежа маститый орденоносец. Среди щенят, как ни старались, выбраковать было некого – все хороши. Вот так в доме Черкасовых оказался совсем ещё маленький пёсик породы, известной в СССР как „восточно-европейская“, а в других странах как „немецкая“ овчарка.
Начинающий собаковод долго и со всё возраставшим удивлением, смешанным с уважением, читал паспорт щенка с содержащейся в нём длинной и весьма убедительной родословной. Одновременно отец принёс подборку книг по собаководству и наладил предварительную договорённость о времени тренировки собаки в милицейском питомнике. В заключение, когда Андрей, наконец, отложил родословную щенка, отец сказал:
– Сынок! Ты понял, какую ответственность на себя взял? Ты отдаёшь себе отчёт, что значило бы не воспитать – как должно, а загубить такую собаку.
– Да, папа, – чуть помедлив ответил сын, – Я понимаю! Я постараюсь, но… – мальчик бросил взгляд на книги по собаководству, – Боюсь, что мне понадобятся советы кого-то опытного в таких делах… Вот, где бы их найти?… Музыкалку я сдал, так что времени появилось побольше… Уроки – тоже не так уж много времени занимают. Но до конца каникул мне многому придётся научиться… Пап, не посоветуешь ли кого, собаковода?
– Андрей, если до тебя дошёл весь объём забот и ответственности и если ты сомневаешься, то лучше собаку вернуть в питомник!
– Нет же! Я не сомневаюсь, а просто планирую, куда и к кому обращаться за советами!
Разумные, ответственные, такие взрослые слова сына и внука старшим Черкасовым очень понравились. Они переглянулись между собой, и каждый из них дал другим незаметный знак согласия и одобрения.
Вскоре выяснилось, что занятия с собакой заметно дисциплинируют подростка, способствуют его взрослению и выработке у него чувства ответственности. Всё время каникул Андрей почти не расставался Бимом (так Андрей нарёк пёсика – в честь героя книги земляка, жившего в Воронеже на Студенческой улице писателя–фронтовика Г.Н.Троепольского). Ну, конечно, прежние обязанности выполнялись им с обещанной добросовестностью. Например, он даже разучил на скрипке Третий концерт Вивальди, который, кстати понравился всем обитателям дома… кроме Бимки. На пёсика этот концерт явно нагонял тоску.
Это обстоятельство заставило Андрея задуматься о том, как же, всё таки,через какие механизмы, музыка оказывает своё воздействие на живые организмы и нельзя ли с помощью музыки… управлять не только чувствами и общим настроем живых организмов, но и, например, пробуждать совесть, заглушать агрессивность… Словом, и этот живой и трепетный кирпич под именем Бим (или Бимка) внёс свой весомый вклад в фундамент той идеи, того научного направления, которое с годами станет главным делом жизни учёного А.В.Черкасова, пока ещё – школьника.