Мы же с Гобом греемся в уютной рубке горячим чаем с абрикосовым вареньем посадского разлива, солнце идёт к горизонту, и днём-то по-весеннему прохладно, а к вечеру и подавно.
— Владимир Викторович, может, загоним "Густава" на наш берег, да захабарим где? — предложил Гоблин. — И быстренько налегке мотанёмся.
Дед посмотрел на него, как на сумасшедшего.
— Через мой труп! Да я "Густава" на секунду без присмотра не оставлю. Мотанётся он…
Всё ясно… Не уговорить.
Третий час ползём вдоль нашего берега, не забывая и о правом. Берега сблизились, оптикой и африканский берег вполне контролируется. Но пока ничего интересного, ни там, ни тут.
— Ёлки новогодние! Так эти сомалийцы подлые могли где и пароход заныкать! — заорал вдруг дед. — Наверняка, если нашли, угробили в первый же час.
— А чё, реальная тема, — подхватил Сомов. — И катерок взрослый может быть.
— Надо в протоки заглядывать, — предложил я, тоже загоревшись новой идеей.
— Говорил же тебе, Викторович, давай отцепим от наручников "Толстого Густава", а ты в отказное пошёл. Упрямство это грех, — последнее Сомов добавил с необычной для него благостной поучительностью.
Кэп посмотрел на него с сомнением, в глазах ушлого старика читалось частичная готовность прислушаться к предложению Мишки.
Какое-то время мы ехали напряжённые. Знаете, как это бывает… Один дурень скажет-предположит, и все тут же пялятся на асфальт, а вдруг действительно лежит, вот именно тут, кошель с пачкой фунтов? Согревшись, мы с Мишкой пошли на палубу, ибо в рубке тесно, а в каюте скучно. Стоим, смотрим, берег равнинный, деревьев мало.
— Похоже, впереди по "засветке" река, — громко прохрипела "шайтан-труба".
Почти сразу же Коломийцев выскочил к нам, в руке рация.
"Дункан" принял влево, выходя ближе к середине реки, а потом, вытянув "Густава" за собой, пошёл под малым углом к нашему берегу.
Пш-шш…
— Гоша, глубину мне по громкой, каждые двадцать секунд.
— Принял, пять метров.
Перегнувшись через леер, капитан что-то высматривал в воде, потом смотрел на берег, корректировал курс, слушал доклады рулевого и опять смотрел на воду, успевая переброситься парой фраз с Гоблином и со мной.
Вот она.
Приличного размера речка-то, как Сена будет. С поворотом сразу после русла река уходила на восток. Это географическое открытие, второй приток таких размеров, и первый, впадающий в Волгу с нашей стороны.
— Зайдём? — спросил я. — С хвостом таким? Мели…
— А как грузы в посёлки по таким рекам возят, по-твоему? — выпрямился дед. — Всё, я в рубку. А мели… Тогда нужно у бабы под юбкой сидеть.
А что! Я бы сейчас к жёнке под юбку залез.
Заходить надо, это уже обсудили.
Неизвестная река уходит именно в те самые земли, про которые мы не знаем вообще ничего — ни сами, ни из рассказов, даже косвенных признаков, способных побудить хоть какие-то предположения, не имеется.
Бинокль возьму, вдруг опять "локалка" сразу после слияния, как это на Сене было? Медленно втягивая водоплавающую "сцепку" на стрежень притока, Коломийцев показывал высший класс буксировки. Понтон не рыскал, "дура" восьмиметровой ширины шла точно в фарватере. По обоим берегам густой хвойный лес, тёмно-зелёный, снега нигде не видно.
Нормально, ни льдин, ни видимых отмелей.
Я подошёл к рубке, спросил в приоткрытую дверь, кивнув на монитор РЛС:
— Ну, что?
— Не видать "локалки". Еще километра три проверим, и назад, до темноты надо в Волгу скатиться.
Опять вышел на палубу. Здесь, в лесу, волжский ветерок бессилен, тихо.
Пш-шш…
— Общий, общий! — голос Корнеева.
Я оглянулся. Вот он, на крышу рубки залез, с биноклем.
Пш-шш…
— Общий, общий! Человек на берегу, на правом берегу, впереди шестьсот! Три отдельные сосны у кромки.
Хорошее зрение у нашего главного судового охотника, даже в сумерках.
На палубу вылетел Гоблин с "ночником", надвинул на глаза, припал к леерам.
— Как я пропустил? Точно, вижу! Их двое… Нет, три человека и лодка небольшая.
— К бою! — объявил динамик.
— Отставить! — тут же рявкнул Гоб. — Мужики, у них луки!
— К бою! — настоял дед. — Побережёмся.
И опять Клим у ДШК, но пока ствол не целит, это не негры. А кто?
До берега метров сто, сто двадцать. Вообще-то, друзья мои, хороший лук на таком расстоянии нас на палубе продырявит, только в путь. Сербы вообще высший класс с самоделками показывают. Коломийцев поступил просто — дал гудок, сирена коротко вякнула, "Дункан" постепенно замедлял скорость, давая течению натянуть троса. Боец у пулемёта стоит, но гудим мы мирно, типа, давайте определяться. Не валить же людей сразу.
Теперь и я вижу этих троих "ирокезов". Одежда странная, не меховая ли? Лодка деревянная, похоже, "самопал". Дикари, чтоль? У одного лук в руках, у другого за плечом. Третий вообще без оружия, во всяком случае, мне его не видно.
Темно уже на реке.
— Дед, ты флаг подсвети!
Щёлк, включилась "ёлка новогодняя", "Дункан" засветился уже полной иллюминацией, а не только навигационными огнями, вспыхнул верхний прожектор-искатель, луч двинулся по берегу.
— Ближе подхожу, смотрите в оба, — объявил дед.
Трое мужчин выстроились на берегу в ряд. Самый высокий наклонился и положил лук в лодку. Что-то кричат? Эх ты, как живо нас встречают!
— Затанцевали, — отметил вставший рядом Гоблин.
АКМ у него в руках, как и у меня. Этого пока достаточно, Клим не у дел.
— Ну и кино же мы за день посмотрели, — поделился я впечатлениями с другом. — И с африканцами, и с индейцами. А я ещё Демченко завидовал.
"Дункан" всё ближе к берегу, все медленнее его ход.
И тут мы услышали, что орут хором эти индейские люди, подпрыгивающие на неведомом лесном берегу:
— Русиш! Русиш!
— Камраден!
Гоблин убрал автомат вниз.
Я тоже.
— Это ты, Кастет, правильно сказал, без байды. Кино. И немцы.
Глава 7
Сталкер "Кастет", страж фронтира,
воин-интернационалист, международный "оборзеватель"
Повидали мальчики — храбрые солдаты -
Волгу — в сорок первом,
Шпрее — в сорок пятом,
Показали мальчики за четыре года,
Кто такие мальчики нашего народа.
Германия — дождливая страна, скажу я вам.
Целый день льёт дождь. А как "Дункан" ушёл, так зарядило конкретно. А на улице март, и дождик, льющийся из низких серых туч, воспринимается жёстко, желание выходить под него не возникает. Разве что если надеть длинный кожаный плащ чёрного цвета и фуражку — тогда можно, тогда чувствуешь себя актёром исторического кинофильма, выполняешь задачи, поставленные режиссёром. Режиссёр командует, мокрая девица с хлопушкой убегает под зонт и клетчатый плед, старинные плёночные камеры начинают тарахтеть, и ты — пошёл! И вот, идёшь в кадре, а бедные немецкие горожане, перекидывающие битый "летающими крепостями" кирпич домов, шипят тебе в обтянутую чёрной лайкой спину: "Ну, гандон…"
А ты внутренне улыбаешься, на морде — неподвижность противотанковой надолбы, ибо есть ты, в жуткой тайне, не гандон вовсе, а советский разведчик Владимир Лутин, надежда Ставки, любимец Верховного. Потому улыбаешься, и фланируешь себе дальше по Унтер-ден-Линден.
Я зажмурил глаза, и мне показалось: вот открою их, а внизу, на брусчатке — так и есть, фигура германского офицера в таком вот плаще и фуражке. Постоит гитлеровец под дождём, посмотрит на швейцарские часы, потом на серое небо Берлина, вздохнёт, и подойдёт к своему "хорьху". Водила в серой форме выскочит, услужливо сработает задней дверью, автомобиль пыхнет на угол дома выхлопом и, чуть покачиваясь на крупных камнях брусчатки, покатит к воротам крепости…
Режиссёр у нас известный — Смотрящие, камеры тоже есть, хотя их модель и принцип работы нам не ведомы.
Ну, и кино есть, вы уже знаете, какое.
Дождь то грубо хлещет, то осторожно шелестит по кровлям немногочисленных зданий крепости, моет стены из серого гранита, стекает по еле выраженной линзе замковой площади к стокам, собирается там и покидает цитадель, спеша к реке.
Я сижу на грубом самодельном стуле возле окна донжона, выходящего во двор — перешёл сюда, когда мне надоело смотреть на медленно текущую реку и густой тёмный лес на той стороне.
У нас заседает Штаб, что-то давненько их не было.
Штаб и полный дурдом, с самого утра. Все не выспались, сколько удалось выкроить на перезагрузку — час, два?
По двору крепости периодически пробегают люди, шагом никто не передвигается и дело тут не в дожде — у всех задачи, у всех адреналин кипит. Приказы Штаба не успевают генерироваться, как их тут же начинают исполнять. Дисциплина у немцев отменная.
Сижу, обсыхаю, а точнее — отогреваюсь. Мокрый был, как чёрт.
Сижу, обсыхаю, а точнее — отогреваюсь. Мокрый был, как чёрт.
Камин шпарит, как адское жерло, дров немцы не жалеют, огненная пещера в обрамлении дикого чёрного камня трещит и щёлкает искрами… Часть одежды из запасного комплекта переодел, что-то дали немцы. Вообще-то, не моё это дело — по таким скатам лазить, на то у нас в группе специально обученный Монгол есть. Но далече от нас сейчас этот потомок чингисханов, приходится мне рисковать своей драгоценной жизнью. Под холодным злым дождём, между прочим. Короче — сделали, антенна на крыше донжона стоит. Провозились долго, имеем практически предел дальности, поэтому собирали резонансную антенну, которую и ориентировали на Замок. Вместе с немцем я "арбайтен", оперативно назначенным на должность радиста. Радист пошёл переодеваться.
Генератор запустили, Гоблин крутит клеммы, ставит блок связи в закрытом телефонном режиме, запитывает "Северок".
Рядом с ним сидит Рольф Холландер, матёрый профессиональный вояка, капитан 232-его горного батальона 23-ей бригады альпийских стрелков, из города Бишофсвисен. Тот ещё волосан. Почти копия нашего Гонты. Повоевал и в Сомали, и в Афгане. Во многом, именно наличие такого волкодава уберегло анклав от полной потери жизнеспособности. На нём — армия германцев, он её и организовал, в общем-то.
Такой же жилистый и "плетёный", как Сомов, но Мишка выше немца на пол-башки. По-русски говорит, хоть и не на "пять", но почти всё понимает, и мысль выражает внятно, даже с юмором. Как оказалось, у немцев с русским нормально, есть выходцы из ГДР, которые ещё помнят Родину, так что проблем не имеем.
Наше знание немецкого — туши свет. Мы ж гордые русские люди, языки не учим, даже если их вбивают плёткой. Как только зашли, Гоблин выдал единственное, что помнил из школьного курса, бодро сказав фрицам: — "Юбералл кёнте манн роте фанен зеен!" Чем вогнал их в задумчивость…
С Гоблином Рольф скорешился на раз.
Мишка сидит в любимой ВДВ-шной майке, немец — в чёрной. Но Рольф всего лишь капитан, а Гоблин целый старшина, пенделем выгнанный из "Войск Дяди Васи" за мордобойство какого-то старлея. Изгнанный прямиком в братки, а куда б он ещё пошёл с такими данными и умениями? Правда, потом Сомов остепенился, занялся художественной керамикой, в смысле, санфаянсом, — унитазами начал торговать, магазин завёл. А теперь вот, опять в душегубцы обратился.
У обоих есть партаки. У Мишки на сгибе локтя надпись: "Крови нет, один чифир". Немец попросил уточнить, что есть "чифир"? Чаю в Германии нет, пьём наш, из судовых запасов, берлинцы им никак напиться не могут. Так что, чифир изобразить не можем, расточительно.
Рольф продемонстрировал свою интернациональную татуировку: "Killing is not Murder" — умерщвление не есть убийство, типа… А чё, философия. Но Гоблин не сдался и показал ещё одну, сделанную на загривке: "А тебе дорога вышла — бедовать со мною, повернешь обратно дышло — пулей рот закрою". Тут мне с поясняющим переводом пришлось потрудиться.
Время идёт, а решения Ставки нет.
Потому что нет связи с Замком. То ли грозы, всю ночь колотившие мистическими молниями по германскому "шпреефельду", то ли в принципе проходимость никакая, а, может, предел дальности радиостанции оказался меньше заявленного и ожидаемого. На "штырь" мы донжон не взяли, теперь вот так пробовать будем.
Вот и опять за окном бабахнуло, по серым стенам зала блики проскочили, а ведь только что показалось, что в небесах затихает. Ну, всё, даже смысла пробовать нет, ещё подождём, должна же эта гроза прекратиться. Вот только Новый Берлин ждать не может. Точнее, может, конечно, если оставить всё по старому, жили ведь они без нас. Но мы намерены стратегическую ситуацию вокруг германского анклава изменить — радикально, и прямо сегодня.
В принципе, в однозначном решении Сотникова мы с Гобом не сомневаемся, поэтому постановили главное сделать самовольно.
— Ладно, камрады, — объявил Гоблин, подвигая стул ближе к столу и подтягивая к себе брезентовые мешки и сумки, притащенные нами с парохода. — Давай начнём делиться по-людски…
В огромной комнате, почти такой же, как у Сотникова, кроме нас с Мишкой, сидят четверо немцев: бургомистр — глава немецкой общины, капитан-армеец, радист-любитель, как я понял, и инженер-смотритель — что-то вроде нашего главного инженера. Бургомистр тоже шпарит по-нашему, весьма сносно, но с ними две женщины-переводчицы. Русский язык последние знают хорошо, но лексику Гоблина осилить не могут, периодически выступаю в роли сопереводчика.
После того, как я объяснил соседям, что и генератор, и рацию мы оставим им, как коммутационный комплект, бургомистр посчитал нужным честно предупредить гостей:
— Господа, сразу вынужден сказать, что в ближайшее время заплатить за это мы не сможем, просто нечем.
Гоблин, было, сразу взвился со своими "понятиями", но я его удачно притушил жестом и отреагировал вполне дипломатично, как мне показалось:
— Нам не хочется употреблять словосочетание "гуманитарная помощь", тем более, что, и в этом мы не сомневаемся, со стороны администрации русского анклава, в случае необходимости, будет оказана и помощь военная… Посчитайте это просто даром братского народа, желающего, как и ваш, идти цивилизационным путём, а не бандитствовать по рекам и лесам.
Нормально сказал?
А Сомова в таких ситуациях лучше сразу же задвигать за спину.
Сразу учудил, не успели мы и шкуру отряхнуть после схода на причал. На каменной площадке нас встречала целая делегация, а со стен все жители замка смотрели на прибывших. Ну, вышли, поприветствовали, представились, кто, зачем и почему. Кратко предъявили словесную "визиточку" нашего анклава — всё давно отработано, регламентировано.
Сам бургомистр стоял в центре, он и произнёс первое ответное приветствие, кратко посетовав, что берлинцы не могут встретить русских так, как положено добропорядочным бюргерам — обстоятельства не позволяют, трудности быта. Трудности мы заметили ещё при встрече звена охотников, да и в пути успели кое-что услышать.
Ну, а так как я, оглядываясь по сторонам, откровенно упустил момент, то вперёд вылез Гоблин и прекраснодушно заявил, по-лобовому, без всякого, мать его, политеса:
— Камрады, да нафига ж так мучить людей? Присоединяйтесь к нам, вместе будем преодолевать, союзно! К нам в анклав уже и белорусы влились, и словенцы, словаки, сербы, чехи есть. И даже французский венгр имеется! — гордо финишировал Сомов, подняв палец вверх так, будто в Замке Россия поселился сам Саркози.
Я ему тут же легонько, но чтоб спазмик-то пробил, вмазал по правой почке, чтобы это безобразие прекратить. Вот паразит! Кто тебя просит тут полномочным диппредставителем выступать, да с такими резкими движухами? Напугать людей хочешь? Ну, падла, я тебе дам наедине… Ну и что, что мы тысячу раз обсуждали, как хорош был бы русско-немецкий союз и какого толстого анкерного болта можно такой бригадой ввинтить в самый пуп этой планеты? Ты кто таков, чтоб такие предложения кидать?
Бургомистр пристально посмотрел на этого урода и спокойно спросил:
— Это официальное предложение вашего руководства?
Гоблин косяк прорубил и тут же заёрзал:
— Ну, это я…
Но добазарить до окончательно глупого Коломийцев ему не дал. Он буквально сдернул его со сцены и на прекрасном немецком заявил:
— Наш друг в эмоциях, и по-человечески полон желания помочь. Сейчас, как мы понимаем, не до политики, надо решать самые насущные проблемы. И мы готовы содействовать вам.
На большом "сотниковском" столе еда двух видов: наша и местная. Вот такой русско-немецкий стол. Вернее, его жалкие остатки, тут у Штаба завтрак был, корпоративный. Пока мы рассказывали немцам об этом мире и способах жизни в нём — они мало что знали — почти всё и умяли.
Немцы выставили жареное мясо косули, копчёную рыбку, какие-то солёные травки и морс. Косуля с вертела, как мы прибыли, так её и насадили. Жаренье на вертеле — целая наука, чтобы тушу пропечь, но не спалить, опыт требуется, терпение и многие часы контроля. Мясо рублено крупными кусками. Так и хочется, в духе антуража, грызть и бросать разбитые обухом крепкого ножа кости на пол, радуя господских охотничьих псов. Но собак у немцев нет, и кошек нет. И птиц нет, ни курочек, ни гусочек. Ни "бе-бе", ни "му-му".
Однако они сразу, и с чистой душой, предложили нам зарезать и зажарить молодого поросёнка. От такого предложения мы с Мишкой чуть сознание не потеряли! У них есть свиньи! Давай расспрашивать, что да как — точно, три свиньи и восемь поросят.
Как их можно есть? Может, это последние свиньи на Земле-5.
С нашей стороны — картоха, сгушёнка, колёса "пражской" колбасы, квашеная капуста, хлеб, чай, сахар и кофе. И красненький блок гордеевской "Примы". В итоге из шести берлинцев не курят лишь двое — остальные периодически дымят у бойниц, выходящих на реку, с непередаваемым кайфом. Оказывается, немцы всё ещё курят!