Конечно, не на всех вас лежит вина за это преступление. Главные предатели и трусы – перед нами, но и в ваших рядах есть такие. Мы выявим всех и поступим самым строгим образом. А сейчас справедливый приговор нашего суда будет приведен в исполнение.
Мехлис повернулся и пошел прочь, не обернувшись даже, когда за спиной затрещали выстрелы. Больше всего его волновала судьба полкового комиссара Ливерса, который следовал вместе с одним из окруженных полков на Суомуссалми. Николай Карлович Ливерс пропал, словно его и не было. Вполне возможно, вместе со специально выделенными ему бойцами он пробирался вперед, воспользовавшись суматохой и отвлечением внимания финнов на разгром дивизии Виноградова, но... Так или иначе, спешить не стоит, решил Мехлис. Не к чему спешить. Всё уладится и образуется, а вот если не уладится и не образуется, тогда таки подумаем за наши проблемы.
17
На лыжах отряд передвигался куда медленнее, нежели ожидал Воскобойников. Особенно страдал Каримов, то и дело падавший в снег и отстававший. Лучше остальных шли немец и Вершинин, который был родом из-под Архангельска, к снегам привык. От себя Воскобойников также ожидал лучшего, но по глубокому снегу идти на лыжах всё же по-всякому получалось быстрее, чем без таковых.
Керьялайнен, как ни странно, тоже управлялся не шибко. Наверное, это всё же красивая легенда, что каждый финн с детства мастер по лыжам. Врут всё, врут.
Вначале комиссар то и дело оглядывался – здесь ли немец. Очевидно, Айнцигер это заметил и поступил просто – обогнал Воскобойникова и пошел перед ним. Иногда на подъемах немец подавал комиссару руку и тащил вверх, а Воскобойникову ничего не оставалось, как принимать помощь: раз уж немец и в самом деле лучший лыжник, грешно отказываться, не спортивные соревнования, в конце концов.
Когда совсем уже рассвело, Воскобойников скомандовал привал.
– Костер маленький, бездымный! – распорядился он.
Красноармейцы занялись костром, а эсэсовец извлек откуда-то из глубины одежды небольшую, обтянутую кожей флягу и предложил Воскобойникову.
– Самогон? – спросил комиссар.
– Арманьяк. Осталось несколько глотков. Берег, как зеницу ока.
– Тогда не буду и привыкать, – вежливо отказался Воскобойников. – Я вот...
И он отхлебнул из фляги, что забрал у убитого финна. Занюхал рукавом, покосился на немца – не смеется ли. Немец не смеялся, попивал маленькими глоточками свой арманьяк, смотрел на небо, словно что-то прикидывал.
– Вьюга будет, – сказал он.
– Откуда знаете, господин обер-лейтенант?
– Я немножко метеоролог. Считайте, хобби. В свое время катался на горных лыжах в Альпах, а каждый горнолыжник хоть немножко должен уметь предсказывать погоду.
– Думаете, нам нужно строить укрытие?
– Всегда успеем. А пока нужно идти. Вот, смотрите. Немец достал свою карту и показал на ней хутор, к которому собирался двигаться.
– Что ж, мы ничего не теряем – это практически по пути к моей точке, – сказал Воскобойников. – И всё-таки, что там такое?
– Там живет старик. Древний старик, которого нужно навестить.
– И у него есть... Руна?
– Возможно... Строго говоря, у него может и не быть Руны, но он должен знать, где ее искать. У кого она может храниться. Ведь вы не знаете? Ну вот... Я даже уверен, что Руны у старика нет. Но вообще поговорить со стариком будет полезно, слишком уж занятный этот старик, у вас, полагаю, тоже такие есть... Или всех уже вывели?
Воскобойников неожиданно засмеялся. Немец вопросительно, с некоторой даже обидой посмотрел на него.
– Извините, господин обер-лейтенант, – сказал Воскобойников. – Я подумал, стоят два офицера, представители сильнейших в мире армий, в век технического прогресса, и рассуждают о том, как им найти старика-колдуна, без которого их сильнейшие в мире армии ну никак не могут обойтись.
– Смешно, – сказал Айнцигер без улыбки. – Но я думал, вы по иному поводу... Идемте к костру, погреемся немного.
– Я отлучусь на минуту.
Воскобойников, утопая в снегу по колено, отошел в сторонку, за кусты, отрыл руками ямку, устроился поудобнее и спустил штаны – пока не началась вьюга, по большой нужде надо сходить, а то потом ветром полные портки снегу наметет...
Перед ним открывался довольно унылый пейзаж – лощина, поросшая лесом, на снегу едва заметна пробитая отрядом лыжня, надо всем этим – сизое небо. Прищурившись, полковой комиссар пытался разглядеть, что происходит на той стороне лощины, в невысоком густом кустарнике. Вначале ему показалось, что там что-то шевелится, но потом он сморгнул и подумал, что это от усталости глаз. Но через несколько мгновений в кустах снова что-то двинулось, потом еще...
Нервы ни к черту, подумал Воскобойников. Зверушка какая-то, лес ведь, у них тоже зимой забот полно, жрать все хотят. Олень. Медведь. Росомаха. Леса тут глухие, тварей разных водится небось до беса.
Сплюнув, он доделал свои дела и вернулся к костру. Красноармейцы грелись у еле заметного огонька, Потапчук деловито регулировал ремни на лыже, немец всё еще сосал арманьяк – бездонная у него фляжка, что ли? Русский человек так пить не умеет, русскому человеку проще осадить в два глотка всю посудинку и начать искать продолжения.
– Сворачиваем посиделки, товарищи, – сказал Воскобойников.
Только когда Смоленский засыпал остатки костра снегом, полковой комиссар сообразил, что сам-то так и не успел погреться у огня... Ладно, и на ходу не замерзнешь, благо и мороз градусов пятнадцать, не больше. Или притерпелся уже?
До указанного эсэсовцем хутора по прямой было километров сорок пять, но это по прямой, как ворона летает, а в лесу откуда прямая? Через пень-колоду, да еще с такими лыжниками... Часа через три пути Каримов совсем сдался – упал ничком в снег и лежал, пока не заметили, что его нету. Воскобойников и Чибисов вернулись, растолкали красноармейца, подняли.
– Не могу ходить, – виновато бормотал Каримов. – Не могу, товарищ командир. Совсем плохо.
– Что ж делать-то? – озаботился сердобольный Потапчук. – Малый в самом деле не ходок.
– Отдохни, Каримов, – сказал комиссар. – Посиди, хлебни вот малость.
Каримов послушно отпил самогонки, закашлялся, вытер слезы варежкой.
– Нельзя водка пить, – покачал он головой. – Аллах не велит.
– Консерву ел? То-то, а она ж из чушки! То же и водка. Аллах, брат, у тебя дома остался, – сказал Потапчук. – Тут Аллаха нету. Тут снег один да елки, мать их едрит... прошу прощения, товарищ полковой комиссар!
– Ну, Каримов? Сдюжишь еще часок? – спросил Воскобойников.
– Часок могу, – улыбнулся красноармеец.
– Мы потише пойдем, на тебя будем равняться. Всё равно спешить некуда, в лесу ночевать придется.
Каримов, которому взялся помогать Керьялайнен, не подкачал – падал, что-то бормотал по-своему, то ли молился, то ли ругался, но шел. И час, и другой, и третий, пока разведывавший путь далеко впереди Вершинин не прибежал обратно и не замахал руками, крича:
– Дом! Там дом!
– Что он говорит? – спросил немец встревоженно.
– Говорит, дом нашел.
– Откуда тут дом?
– Сейчас посмотрим.
Подошли тихо, скрытно, ожидая, что вот-вот по ним откроют огонь, но дом оказался вовсе не дом, а что-то вроде большого шалаша из тонких древесных стволов. Видимо, временное укрытие, старое, давно заброшенное – то ли лесорубы, то ли охотники соорудили, но пришлось очень кстати, потому что обещанная немцем вьюга уже начинала отрясать снег с елей, пробиралась через малейшие щелочки в одежде к самому телу, холодила и леденила. Всем хотелось скорее отдохнуть, согреться, поэтому работали споро – одни настилали поверх каркаса свежие еловые лапы взамен старых, усохших и осыпавшихся, другие разводили внутри костер. В результате получился вполне уютный домик, в котором и переночевать было не грех. Дым, правда, уходил плохо, но всё же не настолько, чтоб угореть. Глаза пощипывало, это да, но зато в тепле.
Дежурить снаружи уговорились по часу, первым пошел Борисенко. Ели консервы, разогретые на костре. Немца, как заметил Воскобойников, по-прежнему сторонились, но Потапчук подал банку с консервой ему первому, заботился, видать, об иностранце. Поскольку фляжка Айнцигера оказалась всё же не бездонной, эсэсовец выпил самогона, причем с видимым удовольствием.
– Во дает немец, – шепнул с уважением Смоленский.
– Удивляетесь? – спросил эсэсовец, передавая кружку дальше. – Вы не пробовали франконский обстлер, его гонят из фруктов. Или трестер, из мозельского винограда... Хотя нет, трестер послабее и потоньше, а вот во Франконии в самом деле изготовляют примерно подобное же пойло. В такую погоду, как сейчас, лучше всякого коньяка.
– Чего он, товарищ полковой комиссар? – спросил с интересом Потапчук.
Воскобойников перевел, красноармейцы заулыбались.
– Видал, и у них мастера гнать имеются, – сказал Потапчук. – А у нас в Ельце из картох гонят.
– Чего он, товарищ полковой комиссар? – спросил с интересом Потапчук.
Воскобойников перевел, красноармейцы заулыбались.
– Видал, и у них мастера гнать имеются, – сказал Потапчук. – А у нас в Ельце из картох гонят.
За стенами завывал ветер, тряс ветхое с виду сооружение, но, раз уж оно тут столько простояло, стало быть, ветер ему нипочем. Сменился Борисенко, пошел на пост Смоленский.
– Холодно, – сказал Борисенко, отряхивая снег с шинели. – Кабы не ветер, еще ничего, а так... И страшно. Темно, хоть глаз выколи.
– В такую погоду кто тут будет шастать, – успокоительно заметил политрук. – Финны тоже не дураки, сидят, небось, как мы, едят да выпивают.
– Давайте-ка спать, – сказал Воскобойников. – Только за костром присматривайте, не то перемерзнем ночью.
– Я стану, товарищ командир, – вызвался Каримов. – Спать совсем не хочу!
– Смотри только, как станет в сон клонить, другого кого разбуди. Хоть даже и меня, – сказал комиссар, зевая. – Подъем в шесть! Даст бог, вьюга к тому времени закончится.
Лежали тесно, чтобы не упускать драгоценное тепло. Рядом с Воскобойниковым примостился Чибисов, с другой стороны – немец, комиссар чувствовал его горячее, сырое, пахнущее самогоном дыхание на своей щеке.
– Я хотел спросить, где вы так хорошо выучили немецкий? – прошептал Айнцигер, ворочаясь. Видать, понял, что комиссар не спит.
– В академии имени Фрунзе.
– А я вот всегда был ленив по части языков. Чуть-чуть понимаю по-французски, но на уровне «принесите мне еще бутылку вина» и разговоров с девушками. Собственно, во время французской кампании нам больше и не требовалось. Это была очень странная война, французы – отвратительные солдаты.
Воскобойников тихонько хмыкнул – язвительный, да к тому же достаточно страховидный эсэсовец как-то не походил на дамского угодника.
– Как вы думаете, товарищ комиссар, не спросить ли вашего финна насчет моего хутора? – продолжал Айнцигер. – Может быть, он что-то знает?
– Он не местный, к сожалению.
– Не местный? А вы сказали, проводник.
– Проводник – в смысле, человек, который знает местные обычаи, разные мелкие детали, ничего нам не говорящие.
– Вы ему доверяете?
– Почему бы и нет?
– Вот что погубит вас, русских, – сказал Айнцигер. – Вы всем доверяете. Не удивлюсь, если этот финн пристрелит вас при первой же возможности и удерет.
– У него уже были кое-какие возможности, но он делал всё так, как я ему говорил.
– Это до поры до времени.
– А вы пессимист, господин обер-лейтенант, – заметил Воскобойников.
– Я всего лишь разумно оцениваю обстановку, товарищ комиссар. Лучше все переоценивать, чем недооценивать. Именно поэтому я оставил в доте небольшой подарок вашим финским друзьям.
– Что? – Воскобойников приподнялся на локте. – Что вы там устроили, Айнцигер?!
– Боеприпасы к «бофорсу». Плюс пара ручных гранат и несложное устройство, которое приводит всё это в действие. Уверяю, для знающего дело человека – работа на минуту-две. Вы даже не заметили, когда я это соорудил.
– Но... зачем? Я же дал им слово!
– А вы его и не нарушили. Я же, в свою очередь, никому слова не давал, зато могу сейчас спать совершенно спокойно. Доброй ночи, товарищ комиссар. Доброй ночи.
Айнцигер замолчал и через несколько мгновений уже мирно сопел, как сопят безмятежные, уверенные в завтрашнем дне люди. Хотя комиссар вовсе не исключал, что он притворяется.
18
Воскобойников, казалось, едва заснул, когда его безжалостно растолкали.
– Товарищ полковой комиссар! Товарищ комиссар!
В тусклых отблесках костра Воскобойников узнал Чибисова.
– Что ты? – сонно спросил он.
– Товарищ комиссар, в лесу ходит кто-то!
Воскобойников сел.
– Что? Кто ходит?
– Не видно, товарищ комиссар... Темно, ветер... Я Потапчука сменил, только вышел, с минуту всего постоял, потом слышу – кусты хрустят.
– Олень, может?
– Не олень, товарищ комиссар. Человек.
– Да почему? Не видно же, сам говоришь! – осерчал Воскобойников.
– Так он это... смеется, – сказал Чибисов, и только сейчас полковой комиссар увидел, какие у командира отделения глаза.
Стеклянные, полные ужаса.
– Кто снаружи? – спросил Воскобойников, застегивая куртку.
– У входа Потапчук, а так никого, я сразу к вам...
– Сейчас посмотрим, что там за клоун.
Проснулся и немец, привстал, поинтересовался, что случилось.
– Спите, – буркнул Воскобойников. – Причудилось что-то часовому.
Внутри домика было, конечно, не жарко, но, только высунувшись наружу, полковой комиссар понял, как холодно на улице. Услужливый ветер тут же швырнул ему в лицо целую пригоршню колючих кристалликов льда, резанул по глазам. Не видно было ни зги, только в рваных облаках иногда промелькивала луна.
– Головню из костра дай, – бросил назад Воскобойников.
Чибисов завозился, зашуршал, протянул головню. Не фонарик, конечно, но сойдет, подумал комиссар, другой рукой вынимая «браунинг». Выстрелить вот только могут на свет, лучше мишени не придумаешь, чем дурак с головней в такой вот полной тьме...
Выбравшись наружу, Воскобойников остановился, пригнувшись, и вслушался в вой вьюги. Ничего необычного. Хотя... показалось, или же справа, вон там, кто-то в самом деле захрустел ветвями?
Воскобойников, выставив перед собой «браунинг», сделал несколько шагов в этом направлении, остановился, снова прислушался.
Тишина.
– Хе-хе...
Смешок прозвучал совсем не весело, скорее страшно, жутко, словно засмеялся не человек, а какое-то животное, до такой степени не по-людски это было... Воскобойников отшатнулся, крикнул хрипло:
– Кто здесь?!
Снова смешок, чуть тише, левее. Воскобойников едва не выстрелил, но удержался.
– Товарищ комиссар! – позвали из еле видного в снежных порывах входа в домик. – Я иду, товарищ комиссар!
Это оказался устыдившийся собственной трусости Чибисов, за ним, с автоматом в руке, выполз Каримов.
– Тихо стойте, не шумите, – сказал Воскобойников, которому сразу стало спокойнее. Но что это, черт возьми, за смехач? Что ему тут делать? Или леший?
Комиссар вспомнил, как еще пацаном бабка Параша рассказывала им про лешего, про болотников, что огоньки на болоте жгут, про домового... Бабкины сказки? А пресловутые руны – не бабкины сказки? Начнешь во всё верить таким макаром...
Если леший тебя куда заплутал, надо спросить: «Куда идем-то?» – он и пропадет. Но мы-то никуда не идем, подумал комиссар, он... оно?.. оно само пришло...
– Стоять! – громко сказал по-немецки комиссар, потом повторил то же самое по-фински. – Стоять!
– Хе-хе...
Теперь сзади, от самого домика. Не видно же ничего, твою мать!
Вспышка, хлопок выстрела, тут же снесенный ветром.
– Кто стрелял?! – заорал Воскобойников, радуясь, что это сделал не он, не он палил по призракам, но кто-то всё же это сделал и, чем черт не шутит, отогнал ночного гостя.
– Я, товарищ полковой комиссар... Чибисов!
– Стрелял-то куда? В кого?
– Вот тут рядом со мной был, товарищ полковой комиссар, – в голосе Чибисова звучала смесь страха и облегчения. – Мужик вроде, метра полтора всего, от меня из метели выскочил да сразу и пропал...
– Мужик... Показалось небось сдуру-то. Лишь бы своих никого не задел! Все там целы внутри?
– Все, – отозвался кто-то.
– Слава богу...
Воскобойников прислушался. Ветер, деревья скрипят, больше ничего.
– Идем назад, – сказал он красноармейцам. – Чибисов, остаешься. Придет твой мужик – стреляй.
В домике все проснулись. Спросонья народ еще не сообразил, что за шум, что за выстрелы, а вот на Керьялайнене лица не было.
– Что такое, товарищ полковой комиссар? – спросил Вершинин, держа в руках «суоми».
– Чибисову показалось, кто-то вокруг нас ходил, смеялся.
Финн принялся креститься, забормотал что-то.
– Черта, что ли, увидал? – спросил Потапчук.
– Мэнвики, господин офицер, – сказал трясущийся от страха финн.
– Кто?
– Мэнвики. Злой дух, господин офицер.
– Заканчиваем нелепые разговоры! – рявкнул Воскобойников. – Спать! Всем спать, подъем уже скоро, четыре часа почти!
Но сам он уснуть не мог. Не спал и Керьялайнен, что-то шептал, качался, сидя у костерка. Чертов финн, перепугает еще всех... Хотя перепугаешься тут, подумал Воскобойников, вспомнив тихий нечеловеческий смех. Наваждение... Чибисов там небось в штаны наложит, один, в темноте, после всего этого. Ладно, скоро сменят.
Согревшись, комиссар задремал. Перед глазами поплыло пламя костра, Керьялайнен, еловые лапы потолка…
– ААААААААА!
Крик поднял всех. Кто-то, вскочив, задел непрочные балки шалаша, в дыру посыпался снег, ворвалась вьюга. Костер забился, с шипением погас.
– Кто кричал? Кто кричал? – надрывался Вершинин.
Комиссар, натыкаясь в темноте на красноармейцев, полез к выходу. В сутолоке его задели по голове, сбили шапку, кого-то он отшвырнул в сторону, чтобы не мешался, а когда выбрался, наконец, наружу, то сразу споткнулся и полетел лицом в снег. Перевернулся на спину, закричал: