– Ни хрена интересного, – сказал я, вылезая обратно под дождь.
– Дебилы, – проворчал Москаленко. – А если бы там взвод автоматчиков ехал?
– Да мы бы под откос и в лес, пока они разобрались бы, что к чему, – заулыбался Коля. – Партизанские мотивы!
– Партизан хренов... Что будем дальше делать?
– Поедем на автобусе, – сказал неожиданно молчаливый Шевкун.
– Вы что, серьезно? – с недоверием спросил Костик. – На автобусе, по шоссе?
– А почему бы и нет? Маршрут нам позволяет, лишь бы не наткнуться на кого... Наверстаем упущенное. Если у них тут автобусы ходят, вдруг и ГАИ есть? Или какие-нибудь посты... Понимаете, это как бы ничейные территории. Даже не нейтральные, а ничейные. Тут всё, что угодно, может располагаться, вплоть до самозваного государства.
– ГАИ-то точно нет, а вот посты и в самом деле могут быть. Тогда давайте грузиться. Эх, жаль, жратвы он не вез... – сказал Костик. – Что бы ему колбаски прихватить.
– С разбитой лобовухой поедем, – поцокал Коля. – Херово за рулем-то.
– Вот первый и поведешь, – сухо сказал Москаленко. – А потом меняться будем. Бензина-то там много?
– Бензина канистра сзади еще стоит, – подал голос старлей. – Зеленая такая, металлическая.
– Зеленая, товарищ старший лейтенант? Да тут две, – сказал Васюня. – И обои зеленые.
– А во второй что? – спросил Москаленко. Во второй канистре был спирт.
10
«Утром спросонок он никак не мог понять, где находится. Он ехал в автобусе; рядом с ним, на других сиденьях, спали незнакомые военные, а за окнами по обеим сторонам летел зеленый, теплый, солнечный лес»...
Так писал Константин Симонов, и строки «Живых и мертвых», одной из моих любимых книг, вспомнились мне, как только я открыл глаза.
Салон заливал солнечный свет, на соседнем сиденье в весьма неудобной позе спал Коля, автомат валялся рядом на полу. Потянувшись, я обнаружил, что за рулем сидит сам Москаленко, голова у меня трещит, а во рту стойкий вкус блевотины.
Странно, но я ровным счетом ничего не помнил. Понятное дело, я напился, да и все напились, а вот как? Что там было, чем кончилось? Куда я еду?! Что за автобус?
Тьфу ты... вспомнил. Вернее, вспомнил, откуда автобус, а вот как напился...
Я встревоженно огляделся – все ли на месте или кого-то по пьянке прикончили? Нет, все тут. Вроде спят, только старлей бессмысленно смотрит в окно, прислонившись лбом к стеклу.
– Проснулся, сволочь, – беззлобно, в общем-то, произнес Москаленко.
Он остановил автобус и, поднявшись с сиденья, подошел ко мне.
– М-мы где? – пробормотал я.
Блин, лучше бы не просыпался, надо ж мне было вскинуться и завертеться. Дремал бы тихонько. Только пить хочется.
Москаленко ответил в рифму, как поступил бы на его месте любой.
– Нажрались, твари. Гондоны...
– Спирту, что ли?
Я вспомнил канистры: одну с бензином, вторую со спиртягой. Точно, ее и саданули. Поди ж ты, восстанавливаются события потихоньку. Интересно, сколько мы уже с тех пор едем?
– Неужто всю канистру?! – спросил с дрожью в голосе старлей, прислушавшийся к разговору.
– Куда вам всю, блевунам херовым... – презрительно сказал Москаленко. – Грамм по двести и выпили всего.
– На голодный желудок же, – попытался я оправдаться, но капитан махнул рукой и продолжал:
– И попробуй отними, как в той гребаной конфете. Хорошо, не пристрелили.
Вот оно что. Напугали капитана! Вернее, двух капитанов... где Шевкун? Ах, вот он, тоже спит. Неужели нажрался вместе с нами?
– Пришлось самим вести, – сказал Москаленко, проследив мой взгляд. – Хотя ты за руль лез. Хватался.
– И куда приехали?
Это проснулся прапор. Красными выпученными глазами он озирался вокруг, дыша перегаром и громко икая.
– Воды попей, – посоветовал старлей.
– На спирт воду не надо, – строго сказал капитан. – Опять накроет.
– Горят трубы... – просипел прапор. – Трубы горят, трищ капитан...
– На. – Москаленко отстегнул с пояса фляжку и протянул прапору.
Тот принялся глотать воду, судорожно двигая кадыком. Я тоже отхлебнул из своей – не могу сказать, что от этого стало лучше, вода комком провалилась в желудок и словно бы принялась там ворочаться. А ведь так пить хотелось... Я зажмурился. В детстве золотом после такого похмелья обычно зарекаешься пить на всю жизнь... и тут же нарезаешься по новой после неудачной опохмелки.
– Давайте я за руль, – сказал прапор, возвращая флягу капитану.
– Тогда я лучше пешком, – заявил старлей. – Ты ж нас в кювет свернешь, падла. Посмотри на себя.
– Шо я там не видал...
В итоге за руль посадили несчастного дурака Васюню, которому, оказывается, вчера пить не давали. Он завел двигатель и неуклюже, толчками вывел автобус с обочины на дорогу. Я открыл окно, высунул голову наружу, под ветерок, но лучше не становилось. Выпитая вода фонтаном плеснула изо рта.
– Похмелиться дать? – ехидно спросил Москаленко.
Я промолчал. Может, правда спиртику садануть?
За окном проплывала придорожная зелень, изредка – порушенные и не очень автобусные остановки, рассыпавшиеся кирпичные туалеты. Встретился и автобус, «пазик», – желтый, в черных пятнах там, где опала краска, с выбитыми стеклами и изрешеченными бортами. В другом месте шоссе перекрывали два столкнувшихся грузовика – «КамАЗ» и «зилок»-самосвал, обгорелые и почему-то без колес. Васюня довольно аккуратно объехал их по обочине. Что ж их не уберут-то? Наверное, не такое у них тут оживленное движение, чтобы трассу расчищать.
Так мы и ехали до тех пор, пока не пришлось бросить автобус – кончилось горючее. Любопытно, что мы так никого и не встретили на шоссе. С одной стороны, слава Аллаху, с другой – интересно всё ж было бы разузнать, что за уроды тут обитают. Загадочка, надо полагать, останется неразгаданной, если только на обратном пути не столкнемся. А будет он, обратный путь? Хрен его знает.
То, как хорошо передвигаться в общественном транспорте, я понял после первой десятикилометровки. Автобус нас порядком развратил, сволочь такая. К хорошему быстро привыкаешь, а отвыкаешь – долго.
Ковыляли неторопливо, а у капитанов не хватало наглости нас подгонять – всё же вон сколько на колесах проехали, можно и не нестись сломя голову. Стало сухо и жарко, в траве одуряюще трещали кузнечики, вдобавок у нас кончилась вода.
– Речечку бы найти, – бормотал Костик, голый по пояс, отгоняя веткой комаров, которым жара была по барабану. – Окунуться, напиться.
– Хоть бы лужу, – сказал прапор.
– Из лужи пить нельзя по такой-то жаре, – покачал головой Шевкун.
– Я про окунуться говорил, – огрызнулся прапорщик, – не дурнее паровоза. Сколько нам идти еще, сказали бы лучше.
– Идти совсем недалеко. Может, к ночи уже доберемся.
– Дай-то бог.
Но к ночи мы не добрались, пришлось остановиться в небольшом песчаном овраге, заросшем папоротником. Наломав разлапистых ветвей, я устроил себе мягкую постельку и завалился с целью уснуть, но тут Москаленко предложил выпить по рюмочке из автобусных запасов (канистру мы, понятное дело, не поволокли, хотя Коля и предлагал, но фляжки набрали) Я уже хлебнул чуть-чуть в одиночку, но и отказываться было неудобно. Костер по причине жары и отсутствия жратвы, которую на нем можно зажарить, разводить не стали – так и сидели в темноте, чокаясь на ощупь фляжками. Капитан предупредил, что напиваться не стоит, но никто и не собирался в такой духоте.
– Завтра будем на месте, – сказал Москаленко. – Не верится?
– Не так долго и шли, – буркнул Коля.
– Автобус помог.
– Может, расскажете, товарищ капитан, чего нам завтра ждать? – спросил я.
Москаленко помолчал.
– Я бы и сказал... Но и сам толком не знаю. А что знаю – не скажу. Не имею права.
– Сами ведь увидим, если на то пошло. Или?..
– Вот и увидите, – заключил Москаленко. – Ну что я вам стану сейчас тут лапшу вешать, мужики? Расскажу – а будет совсем не то. На хрен. Давайте еще по маленькой, а потом спать. Черт его знает, как завтра день сложится.
Я не спал. Смотрел в высокое звездное небо, необыкновенно чистое, потел, ворочался. Спать, собственно, и не хотелось совсем: жара, комары, даже выпивка не помогала. Дождик бы пошел, что ли... Когда не требовалось, лил как из ведра, а сейчас хоть бы капля.
Может, зря мы с Костиком не сорвались на полдороге? Хрен с ними, с прапором и старлеем, одни бы сорвались, уже далеко бы отсюда были. Но вот зачем? Куда идти? К этим, что по трассе автобус гоняют? Нужны мы им. Да и осточертело всё, достало. Вернусь – там опять голодуха, жирные чиновничьи морды, отопление к зиме порвало на хер, света нет, воды нет, ОМОН очередную демонстрацию стариков разгоняет, потом медали да вставные челюсти на асфальте валяются... Посмотрю, куда нас привели, а там уже буду думать. Если останется, чем думать.
С такими мыслями я и уснул, и опять мне ничего почти не снилось, только что-то расплывчатое, рваное, чего утром и не вспомнишь...
С такими мыслями я и уснул, и опять мне ничего почти не снилось, только что-то расплывчатое, рваное, чего утром и не вспомнишь...
– ...А вон самолетик-то... – громко сказал кто-то, вроде прапор.
Я открыл глаза.
В самом деле, высоко в небе, то и дело теряясь за мелкими облачками, летел серебристый пассажирский авиалайнер, оставляя за собой перистый инверсионный след. В салоне сидят, наверное, счастливые упитанные люди в хороших костюмах, смотрят в иллюминаторы на исковерканную землю внизу, картинно ужасаются, говорят друг другу по-немецки или по-английски: «Смотрите, что эти русские сделали со своей страной!» Да и по-русски небось говорят. Может, это рейс из Москвы в один из южноевропейских городов, или на курорт летят господа, в Турцию. На Кипр. Купаться, играть в большой теннис, загорать – что угодно делать, но только подальше от этих оборванных, голодных толп.
Интересно, на такой высоте его из ПЗРК можно достать? Вряд ли. А жалко. Хотя всё равно ничего нет. Завалялся бы тут в лесочке комплекс ПВО, долбануть бы по самолетику. Вот и счастье, нет его слаще.
На завтрак прапор надергал по краям овражка каких-то белых головок, сказав, что это дикий чеснок. В самом деле, отдавали клубеньки чесноком, на вкус были сладковато-едкие, но жрать захотелось еще больше.
– Дебил ты, прапор! – сказал Беранже, хрустя чесноком. – Он же только аппетит разжигает!
– Не хочешь – не ешь, я никого не заставляю, – отозвался прапор.
Он поискал еще и своих любимых грибов, да только не нашел.
Спирт во фляжках оставался, но Москаленко запретил пить.
– Осталось идти всего ничего, без допинга доберемся, – сказал он.
С ним не стали спорить, тем более идти и в самом деле оказалось близко. Час-полтора, и мы пришли к цели. Я понял это, когда Москаленко раздвинул орешник и сказал устало:
– Вот он, бля. Точно, он.
Мы нарушили походный строй и бросились сквозь орешник, нещадно хрустя и треща. Бросились – и остановились.
– Ни хренатушки себе, – сказал прапорщик, присвистнув. – Что ж тут было?!
Это был дом. Довольно большой двухэтажный дом, в приличном состоянии, с красной черепичной крышей, водосточными трубами, с огородиком за березовой оградкой, сверху которой хозяйственно натянули колючую проволоку. В огородике что-то росло, цвело, стояло пугало с растопыренными руками и ведром вместо головы. Обитые дощечкой стены домика окрашены в зеленый цвет, уже малость подвыгоревший, но довольно свеженький. Ничего необычного на первый взгляд, но здание стояло в центре жутковатой проплешины метров с двести радиусом: выгоревший поваленный лес, голая черная земля с рыжими пятнами песка и глины, перемешанных с окалиной, и главное – техника. Битая, ломаная броневая техника, в основном танки, от обычных наших до «абрамсов» и «леопардов»... Два вертолетных остова, неуклюже растопырившие лопасти. Пахло мертвым железом, как на свалке вторчермета. Зачем они все сюда перлись? И кто, мать его ети, в теремочке живет? Что за лягушка-квакушка с мышкой-норушкой?!
Но удивил меня даже не дом, а новенький нужник из желтых досок, стоявший метрах в десяти от дома. Аккуратный, с окошечком в виде пикового туза, прорезанным в двери. Он выглядел особенно дико.
– Что ж тут было?! – повторил прапорщик, пиная изодранную покрышку с торчащими во все стороны ошметками корда, валявшуюся прямо возле кустов, откуда мы вылезли.
– Война, похоже, – сказал доктор.
– Ничего себе война! А дом как же уцелел?
– А ведь мы, похоже, пришли, – задумчиво сказал Костик. – Как думаешь, Валер?
– Определенно, – ответил я. – Определенно.
И направил свой автомат на Москаленко.
Капитан не удивился, не стал хвататься за оружие. Он почесал искусанную комарами щеку и спросил:
– И что дальше?
– А?
Я покосился на Костика – тот держал на мушке Шевкуна. Остальные опасности не представляли, стояли с обалделым видом, таращились.
– Я спрашиваю, что дальше?
– А дальше, пан капитан, объясни нам, за каким чертом мы перлись на этот дом с мезонином посмотреть. И что за война тут вокруг была. И как, мать твою, эта сраная хатка сохранилась, когда вокруг столько железа наворочено!
Костик сорвался на крик, и я подумал, что он вот-вот выстрелит. Об этом же, должно быть, подумал и Шевкун: по лицу капитана катились крупные капли пота, подбородок затрясся. Зассал Шевкун.
А вот Москаленко не зассал. Он продолжал скрести щеку, то ли обдумывал ответ, то ли прикидывал, как соврать.
– Я ж вчера еще сказал: сами всё увидите. Ну что ты хочешь, Логвинов, чтобы я тебе объяснил? Вон он дом, иди, постучись и спроси.
– Стой, капитан. – Это встрял, как ни странно, наш старлей. – Постучаться, говоришь? А эти, – Беранже обвел рукой покореженную бронетехнику, – тоже постучаться подъехали? Бензинцу попросить, маслица? Или отвертку дома забыли, решили у доброго человека одолжить?
– Темнишь, капитан, – добавил Костик. – Я лично туда не пойду.
– Да не иди. Не иди, – сказал Москаленко. – Хрен с тобой, Логвинов. Я сам пойду.
И, повернувшись, зашагал по выжженной земле к зеленому двухэтажному домику. Только сейчас я разглядел, что ботинки капитана ступают по костям, по человеческим костям, перемешанным с гарью, песком и ржавчиной. Правильно, не сами же эти танки ехали, не сами вертолеты летели.
Мы стояли и смотрели, как Москаленко шагает, перепрыгивая прорытые танковыми гусеницами канавы. Вот он обошел один из сбитых вертолетов, нагнулся, что-то рассматривая, через пару шагов снова остановился на секунду и отбросил в сторону автомат.
– А что, может, и правильно, – пробормотал доктор.
– В смысле? – спросил прапорщик.
– Оружие...
Москаленко словно услышал доктора – расстегнул кобуру и выбросил пистолет. Это что же получается, к чертову домишке нельзя подходить с оружием? А с теми, кто прется с пушкой в руке или в башне, выходит, вон что бывает? Я посмотрел себе под ноги и увидел несколько вполне сохранившихся, хоть и обугленных, человеческих ребер.
Капитан продолжал идти, и тут дверь домика отворилась.
– Полагаю, вы ко мне, – крикнул мужик, вышедший на крыльцо.
В руках он держал ручной пулемет неизвестной мне модели, а из-за его плеча выглядывала молодая женщина. Вот и лягушка-квакушка, и мышка-норушка. Причем мышка тоже не простая, с автоматом. И по тому, как она его держит, видно, что умеет обращаться с оружием, а не просто схватила «калаш» для устрашения.
– Полагаю, к вам, – крикнул в ответ Москаленко. Он мог и не кричать, потому что находился уже достаточно близко к домику, но сделал это, должно быть, для нас.
– Тогда стойте на месте, – велел мужик с пулеметом.
– А можно мне сесть? – спросил Москаленко.
– Садитесь на здоровье. Ваши люди могут подойти к вам, но без оружия.
– Хер... – рыкнул прапорщик, но доктор одернул его:
– Посмотрите, что вокруг. Какой там хер. – Москаленко повернулся к нам и махнул рукой.
Я посмотрел на Костика – тот так же вопросительно пялился на меня. Кончилось тем, что мы оба уставились на старлея Беранже, который даже смутился и буркнул:
– Идемте, что ли...
Шевкуна словно не замечали. Мы аккуратно сложили оружие в ложбинку и осторожно пошли к присевшему на ржавый автомобильный мост Москаленко.
Мужик на крыльце смотрел на нас и улыбался.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НА ТОЙ ВОЙНЕ НЕЗНАМЕНИТОЙ...
ВОЗВРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ
Жизнь полна загадок, разгадать которые может только мертвец.
Бен Окри. «Голодная дорога»Первое, что видишь, когда прибываешь в Хельсинки морем, – это Свеаборг. Странные мысли приходят в этот момент в голову. Кому как, но мне всегда кажется, что через эти бойницы кто-то целится в меня из чего-то крупнокалиберного. Ощущение настолько острое, что я с трудом преодолеваю желание спрятаться.
Если выбраться на палубу пораньше, можно увидеть бесчисленные островки, на которых не редкость – маленькая избенка. Баня. Если кто-то считает, что самыми большими любителями бань являются русские, то, скорее всего, он прав. Однако следует учесть, что на каждого любителя найдется и профессионал. Так вот финны профи в банном деле. Да и как иначе назвать человека, который плывет на лодке черт знает куда в Балтийское море, чтобы причалить к своему островку, на котором ютится прокопченная деревянная избушка с печкой, а вокруг вода, вода? Фактически, если лодка не своя, то покинуть этот островок можно, только когда за тобой приедут. А на море ветер. И что еще делать человеку, как не париться, до совершеннейшего слияния с природой? Да и невозможно тут без бани.
Островки эти, впрочем, некоторое время назад служили и для более прозаических и даже жутковатых целей. К некоторым из них местные жители, из тех, кто знает, не рискуют приближаться и по сей день.
Открылась дверь, и на палубу парома выскочила встрепанная Юлька. После вчерашнего кутежа на многопалубном «Силья-Лайн Симфония», бесконечного беганья из бара с роялем на самом верху до ресторанчика с караоке в самом низу, традиционного шведского стола и найт-шоу утро по прибытии в Хельсинки не может быть добрым. На пароме, размером с хороший футбольный стадион, питейных заведений великое множество и коктейльный выбор огромен. Некоторые, пройдя половину списка, от «Блэк Рашен» до «Блу Оушен», ухитряются прийти в настолько сложное состояние, что не всегда помнят, кто они и где. Вчера вечером нам неоднократно попадалась странная парочка, старающаяся получить от жизни максимум удовольствий. Они встречались с нами во всех барах, пару раз пытались вылезти на сцену с караоке, чтобы спеть, играли в казино на всех автоматах, кричали что-то, бегая по верхней, открытой палубе, в конечном итоге Старшой, по Олькиной формулировке, тащил Молодого в каюту, тот отбрыкивался и кричал по-русски: «Я – Третий Рейх! Где вы были в сорок втором году?! Я – Третий Рейх!»