Еще одна моя проблема: скорость, с какой летит время. Бывает, нападет хандра — кажется, так и помрешь одинокой; ни в настоящем, ни в будущем ничего хорошего не светит. Оглядываясь на прожитые годы, вспоминаешь только ошибки и неудачи, калеча тем самым и прошлое. Но особенно неприятно то, что, зная врага в лицо, ты не в силах ничего с ним поделать.
Единственное, что иногда меняется в моей квартире — филодендрон на кухонном окне. Я нашла его двенадцать лет назад на автобусной остановке, и с тех пор он прочно пустил у меня корни. Мне нравится, какие у него листья ближе к верхушке, и, глядя на филодендрон, не так тоскливо вспоминать о прошлом и думать о настоящем.
Если бы я могла вернуться лет на двадцать назад, то дала бы себе, тогдашней, один ценный совет: «Перестань волноваться по пустякам». Хотя, как водится у молодежи, я бы, скорее всего, не обратила на эти слова внимания.
И если ты, Лиз Данн, живешь где-нибудь году в 2034, можно я тебя попрошу кое о чем? Скатайся в наше время и дай мне один-единственный, самый полезный совет. Клянусь, я приму его к сведению, и даже отщипну кусочек филодендрона; заберешь его с собой, и у тебя, в твоем времени, вырастет такой же.
Короче говоря, я проспала до середины следующего дня (операции здорово выматывают). И вот, в разгар слащаво-сентиментальной плаксивости заявилась Лесли, моя старшая сестрица, — так некстати, в самый душераздирающий момент фильма, когда семейство Финци-Контини понимает, что они обречены и окончат свои дни в газовой камере. Меня совсем развезло, глаза стали красные, как у гончей.
— Видок у тебя, Лиз — смотреть страшно. На свинку смахивает.
— Спасибо. Зато ты выглядишь отлично.
— Ага, заметила мой новый жакет. Ну, как тебе? — Лесли крутанулась на каблучках.
Сестрица у меня — красавица, каких мало. По сравнению с ней я вообще шутка природы. В детстве никакие документы не могли нас убедить в том, что мы родные сестры.
— О, ты упакована что надо.
Жуть. Представляю, как Лесли блюет, извергая из пищевода лифчик от «Вэнити Фэр». Впрочем, ее рабская преданность моде — трюк для отвода глаз: я-то вижу сестрицу насквозь. Поэтому в моем присутствии она перестает изображать из себя нечто значимое и успокаивается.
— Только посмотри, в какой норе ты живешь, Лиз. Давай хоть шторы отдернем?
— Нет.
— Как хочешь. Я закурю?
— Пожалуйста. — Мне нравится сигаретный дым. По крайней мере, тогда помещение не кажется совсем мертвым.
Мы закурили, и Лесли окинула мое жилье наметанным глазом агента по недвижимости: на сколько потянет: шикарный район Норгейт Парк/ многоквартирный дом/ 1 комн./ санузел/ кухонный гарнитур/ владелец.
— Ну как, мать вчера не доконала?
Я поставила видео на паузу.
— Они собирались с Сильвией пообедать. А из-за меня не вышло.
— Отложила обед с Сильвией? Ужас. Какая ты нехорошая девочка.
— Слушай, не заводи меня.
— Я бы сама тебя свозила, да у детей был утренник.
Сестрица то и дело пожимала плечами и сидела, непривычно сгорбившись — впервые такое вижу.
— Лесли, ты ерзаешь весь вечер. Что у тебя с плечами?
— Эти титьки меня скоро доконают.
— Никак не привыкнешь?
Мне показалось, она сейчас всю сигарету одной затяжкой выкурит.
— О-хо-хо, да. — Облако выпущенного дыма напоминало взрыв «Челленджера». — Везет же тебе, Лиз, ты плоская, как доска.
— Спасибо. А нельзя удалить эти… ну, мешки?
— Поздно. Майк с ними породнился. — Бросила взгляд в сторону кухни. — У тебя есть что-нибудь пожевать?
— Шоколадный пудинг; могу куриный суп из пакетика заварить, рисовый.
Сестра походила по кухне, присматриваясь: разделочный столик, набор ножей из нержавейки — бонус к квартире.
— Лиз, ты питаешься как безработная. Все обшарила — ничего съедобного, одни консервы. — Она открыла дверцу холодильника и тут же ее захлопнула. — Хоть бы магнит прилепила или фотку какую-нибудь. А где валентинка, которую Браяна тебе на День влюбленных подарила? Хочешь гостей до депрессии довести?
— А ко мне никто не ходит, кроме тебя с матерью да Уильяма.
— Лиз, у всех бывают гости.
— Только не у меня.
Лесли сменила тему и придвинула к себе вазочку с желе.
— Угощусь, пожалуй. Красное… Это с какими фруктами?
— Ни с какими. Сплошная краска.
Позвякивая золотыми браслетами, сестрица зачерпнула ложечку вязкого месива, которое я приберегла на «Слова нежности», и спросила:
— Мою остановку еще не видела?
— Что-что?
— У меня теперь собственная реклама на автобусной остановке, с большой черно-белой фотографией. Пока только одна, для начала. Удачный снимок, хотя сделан еще до операции. Теперь-то меня и не узнать.
— А где именно?
— На углу Капилано-роуд и Кейт, самой длинной в Канаде улице красных фонарей. Публика там ошивается еще та, сама понимаешь. Уж поверь, какой-нибудь сопляк быстро додумается фюреровские усики маркером пририсовать.
— Давно пора эти маркеры запретить.
— Согласна, а то наплодили мутантов. — Она прикончила мое желе и каким-то образом вымучила еще затяжку из своего бычка. — Ладно, пора бежать.
— Тут, кажется, еще ложечка осталась.
Сестрица уже стояла в дверях.
— На тебя смотреть страшно. Три дня в постели, как минимум, кумекаешь?
— Да, Лесли. Спасибо.
— До завтра, моя радость.
Я включила «Бэмби». Никак не могла понять, почему в магазине мультик обозвали грустным; на самом деле скучно и незамысловато.
В дверь постучали. По домофону вызова не было, и я грешным делом подумала на Уолласа, уборщика. Однако в дверях стояла Донна из «Систем наземных коммуникаций» — резвая девица с явными признаками недоедания. К груди она прижимала стопку папок и конвертов. На работе ее любят: всегда под рукой, никогда не откажет — но я эту подругу давно раскусила. Мы с ней одной породы: она наблюдатель.
— Донна?
— Привет, Лиз.
Я вспомнила, что произвожу, наверное, еще то впечатление, и коснулась щек.
— Сильно опухло.
Она стояла, крепко удерживая у груди бумаги.
— Лиз, у тебя глаза краснющие.
— Просто мультик грустный.
— В смысле?
— Грустный мультфильм смотрю. Когда наркоз отходит, все воспринимаешь хуже, чем на самом деле.
— Обожаю пореветь перед телевизором.
— М-м… Хочешь — заходи.
— Спасибо за приглашение.
— Лайам собирался с курьером переслать.
— А я подумала, лучше сама заскочу.
Донна не только наблюдатель, она еще приличная сплетница и далеко не дура. Так и сканировала глазами мою квартиру, будто машинка, которая считывает штрих-код с ценника. Не сомневаюсь, завтра в столовой мою квартиру по косточкам разберут: «Келья старой девы — стены почти голые, мебель или дальтоник подбирал, или монашка, и что самое ненормальное — у нее нет кота».
Донна сказала:
— У тебя очень мило.
— Ну что ты.
— Нет, правда.
— Жить можно.
— Мне нравится.
— Лайам на эти документы просил взглянуть?
— А? — Со своей инспекцией она совсем позабыла про папки. — Да, те самые. Надеюсь, тебе не очень трудно? Тынаверное, еще не отошла после наркоза.
Донна положила папки на обеденный стол.
— Хочешь попробовать сама, у меня осталось…
Гостья была в шоке.
— Что? Наркоз?
— Я пошутила.
— Вот как. — Она лихорадочно соображала, о чем бы еще поговорить, но в моей квартире почти невозможно найти пищу для разговоров. Тут Донна увидела застывшего на экране телевизора Топотуна.
— «Бэмби» смотришь?
Я все пыталась изобразить радушную хозяйку.
— Да, до тридцати шести дожила, а «Бэмби» не видела.
— Очень тяжелый мультфильм — мать олененка застрелят, и все такое.
Меня это удивило.
— А я и не знала.
— Правда? Брось, все знают, что мать Бэмби в конце умирает. Это как оленья упряжка в Новый год — часть нашей культуры.
Тут было о чем поразмыслить.
— Как и олень Рудольф, полезное животное?
— Что?
— Давай говорить откровенно — если бы Рудольф не помог другому оленю, его оставили бы на съедение волкам, да еще и посмеялись бы, глядя, как белые клыки впиваются в шкуру.
— Какой мрачный взгляд на вещи.
Я вздохнула и уставилась на папки, которые принесла Донна.
Она решила сменить тему. У двери в кухню висел календарь с репродукцией «Водяных лилий в Живерни» Моне. Донна кивнула:
— Симпатичный календарик.
— Сестра подарила.
— Тебе очень подходит.
— Лесли из своей конторы притащила, когда там ремонт делали. Жалко было выкидывать.
Тут Донна не выдержала:
— Почему ты всегда всем недовольна? У тебя отличная квартира. Только бы и радоваться. Ты вот не видела, в каком клоповнике я живу. Да еще сдирают за него ползарплаты!
— Хочешь, кофе сделаю?
— Нет, спасибо, пора бежать. На работе заждались.
— Точно?
— Да, точно.
Я проводила ее до двери и вернулась досматривать кассету: известие про мать Бэмби не испортило мне удовольствия. Я даже чувствовала себя счастливой.
— Да, точно.
Я проводила ее до двери и вернулась досматривать кассету: известие про мать Бэмби не испортило мне удовольствия. Я даже чувствовала себя счастливой.
Я просмотрела финальные титры и заметила год, когда была отснята лента: MCMXLII — 1942. Бэмби уже нет на свете. Давным-давно обратился в прах вместе с Топотуном и Цветочком. Олени живут максимум восемнадцать лет, кролик способен протянуть от силы двенадцать, а скунс — в лучшем случае тринадцать. Хотя, если подумать, вовсе не так уж плохо стать прахом; земля — она влажная и рыхлая, зернистая, как овсяные оладьи с клубникой. Почва жива — ей же питать новые поколения. При таком подходе мысль о распаде в прах не кажется слишком мрачной.
Уильям, мой старший брат и, пожалуй, ближайший друг, тянул до вечера и нагрянул, когда только-только закончился фильм «На берегу». В самом прямом смысле слова я сидела, безмолвно уставившись на титры, и представляла радиоактивную планету, заполненную разложившимися трупами: в офисах, на кухнях, в машинах, на лужайках перед домом. Мне кажется, я даже забыла поздороваться, когда зашел Уильям, — только шмыгнула носом. Впрочем, упадническое настроение мигом развеялось, когда в комнату ворвались два племянничка-обормота, Хантер и Чейз — Зверь с Ловцом.
— Бог ты мой, Лиззи, ну и глаза у тебя — будто кто в снег помочился. Я на минутку: мне в Лондон ночным рейсом.
— Здравствуй, Уильям.
Близняшки в унисон заревели:
— Жр-р-рать хотим!
Чейз спешно пожаловался отцу, не сделав ни малейшей попытки замаскировать свои чувства:
— Здесь погано. Зачем мы приехали к тете Лиззи? Ты же игровые автоматы обещал.
Я сказала:
— Здравствуй, Хантер. Здравствуй, Чейз.
Те, как водится, не обратили на меня ни малейшего внимания.
Уильям повернулся к чадам:
— Да вам попробуй скажи, что мы к тете Лиззи собираемся — в машину не затащишь.
— Ты наврал!
— Нет, я никого не обманывал. И если — повторяю, «если» — вы будете слушаться, я, может быть, отвезу вас в игровую галерею. Так что заглохните и не мешайте взрослым разговаривать. — Уильям взглянул на меня и добавил: — Потихоньку становлюсь отцом.
— Потихоньку? Да ты давно им стал.
Близнецы ворвались в кухню и засекли остатки прежней роскоши.
— А желе еще есть?
— Нет.
— Ненавижу ее дом.
— Спасибо, Чейз. Угостись пудингом.
— Нам молочное нельзя.
Я взглянула на Уильяма.
— С каких пор?
— Из-за Нэнси, — ответил он.
— Ребятня, тогда крекеров пожуйте. Второй ящик сверху.
Они порылись и, ничего, кроме соленых галет, не обнаружив, шумно задвинули ящик.
— Хантер, пошли телик посмотрим. — Чейз всегда был за главного.
Мгновение спустя они оккупировали мой диван и, как морские губки, присосались к телевизору: показывали состязание по реслингу. Грохот стоял неописуемый — дешевая развлекаловка в полном разгаре. Хорошо хоть притихли, сорванцы.
— Не обязательно было приходить: у меня и так все отлично. Подумаешь, зубы мудрости.
— Матушка сказала, ты неважно выглядишь. И «очень подавлена».
— Даже так?
— У тебя тут как в курильне.
— Бывает, перехвачу сигаретку. Да еще Лесли забегала.
— А, тогда понятно. Давай шторы отдернем. Где ты их взяла — в лотерею выиграла? Или на распродаже для пенсионерок?
На самом деле шторы были здесь, когда я въехала, — горчично-желтые с набивным рисунком в золотисто-оранжевых тонах. Подозреваю, подбирала жена какого-нибудь ответственного бригадира по сдаче стройки.
— Прекрати, Уильям. Я все прекрасно понимаю: самое обыкновенное уродство. — Неужели моя квартира и впрямь наводит тоску? На ковре виднелись два небольших затертых пятна: неудачно приземлился кусочек пиццы и маркер из рук выпал, когда я подписывала рождественские подарки.
— Нэнси не смогла приехать. Просила передать тебе всех благ, — сказал брат.
— Взаимно. — Это, конечно, надо понимать как шутку, поскольку мы с Нэнси друг друга не переносим. Однажды в День Благодарения меня угораздило ляпнуть, будто она злоупотребляет парфюмерией. Нэнси немедленно парировала: мол, у меня не прическа, а пробковый шлем от солнца. Мы так и не восстановили приятельских отношений; напротив, со временем наши разногласия лишь усилились.
С дивана раздался истошный визг — Чейз нажал кнопку на пульте, которая каким-то образом отключает сигнал: на полную мощность врубился «белый шум», отчего я заскрежетала оставшимися зубами. Мальчишки начали горланить, обвиняя друг дружку, а потом заспорили, как наладить изображение; в итоге все-таки снизошли до того, чтобы спросить меня. Я сделала вид, будто не знаю, надеясь, что тогда они скорее уйдут. Уильям подошел к телевизору и выключил его, не забыв отвесить сорванцам по хорошей затрещине:
— Вы не у себя дома, паршивцы.
Мальчишки зашмыгали носом, на что их отец заметил:
— Ну-ну, только похнычьте! Со мной шутки плохи, это вам не перед мамочкой нюни распускать, ясно? — И обернулся ко мне. — Лиззи, у тебя выпить есть? Уф-ф, виски бы сейчас.
— Только «Бейлис». С Рождества стоит.
— Наливай.
Чейз спросил:
— А что такое «Бейлис»?
— То, что тебе не светит, — отрезал папуля.
Мальчики притихли — даже как-то подозрительно. Атмосфера накалилась; воздух стал теплым и влажным, будто перед грозой. Все ждали бури, и я им ее устроила:
— А папа не рассказывал, как я нашла труп?
У мелюзги глаза из орбит вылезли.
— Чего? — Они недоверчиво уставились на отца.
— Было, было.
— Где? Когда?
— В классе, наверное, шестом. Да, Лиз?
— В пятом. Я тогда была вам ровесница, племяшки.
— Ну, как это случилось?
Уильям насупился:
— Если будете помалкивать, мы, может быть, скоро узнаем.
Протянув брату рюмочку «Бейлиса», я начала:
— Однажды я гуляла вдоль железнодорожных путей…
— А где?
— Далеко отсюда, у бухты Подковы.
Хантер спросил:
— Одна?
Чейз взглянул на меня и поинтересовался:
— Тетя Лиззи, а у вас друзья есть?
Я сказала:
— Спасибо, Чейз. Короче говоря, дело было летом, я собирала ежевику. Совершенно самостоятельно. Зашла за поворот и заметила на насыпи какую-то тряпицу в зарослях бобыльника. Из окон пассажиры чего только не выбрасывают — пакетики от сока, банки из-под газировки, — поэтому я поначалу и внимания не обратила. Однако, подойдя ближе, рассмотрела цветастую рубашку, потом ботинки… и поняла, что это человек.
До сих пор я нисколько не врала. Там действительно лежал мужчина, хотя затем мальчики услышали сильно отретушированный вариант. Им столько же лет, сколько и мне тогда, но я думаю, что Хантер и Чейз еще не созрели. Да, теперь и я сужу о них предвзято — так же, как тогда окружающие отнеслись к настырной девчонке-школьнице с ее историей о мертвом теле.
А случилось вот что: стоял август, и я, намереваясь с пользой провести день, села на автобус, добралась с несколькими пересадками до бухты Подковы и в палатке возле переправы купила недорогой чизбургер. Подкрепившись, вскарабкалась по крутым склонам, заваленным кучами щебня, на железнодорожное полотно. На мне было легкое платьице в бело-синюю клетку, самое нелюбимое, зато тонкое, и я надеялась окончательно его угробить: солидол, химия, грязь — жить ему оставалось от силы сутки. Предвосхищу ваш вопрос: как двенадцатилетняя девочка оказалась одна вдали от города? Одно слово: семидесятые. Достигнув определенного возраста, дети предоставлялись сами себе, и родителей мало беспокоило, чем занимаются их чада, где и с кем. Хантер с Чейзом, наверное, с чипами в заднице ходят, чтобы родители каждую минуту знали, где их искать. А в мое время…
«Мам, можно я сгоняю на попутке до бара, где байкеры тусуются?»
«Конечно, милая».
Стояло настоящее пекло, как в июне, и все запахи ощущались с утроенной силой, когда я вдруг угодила в кошмарный смрад. Вообще-то, я сразу поняла, что пахнет разлагающимся трупом. Люди, видимо, такое нутром чуют. Во мне даже что-то вроде ликования проснулось, когда я подходила к покойнику: приятно было сознавать, что за свою недолгую жизнь я просмотрела достаточно детективов, теле-шоу и тайных откровений преступников, чтобы полностью созреть для подобной ситуации. Раскрыть преступление! Найти улики!
Никогда раньше я не видела мертвяков. Ребята в школе бегали посмотреть на автомобильные аварии, а я нет — даже обидно. Зато теперь!… Настоящее убийство, притом зверское. Несчастного рассекли пополам, по талии, и поставили под прямым углом. На нижней половине трупа была юбка из набивной ткани с цветочным рисунком, сапожки по колено, а на верхней — рубаха из шотландки. Лицо оказалось нетронутым — вполне привлекательное мужское лицо. Оно уже приобрело землистый оттенок, несмотря на густой макияж: струпья тонального крема, тушь, накладная ресница, которая еще держалась на веке. Вокруг гудели мухи. Меня разбирало любопытство: что это за человек? Почему он в юбке?