– Вставайте, – сказала она и сама поднялась с изножья кровати. – Хотите есть? Да что я спрашиваю, конечно, хотите. Идите за стол.
Он поднялся по привычке резко, вдруг и закружилась голова, пошатнулся, схватился за спинку кровати, постоял минуту, отдышался и пошел вслед за ней, в другую часть комнаты, разделенной большой печью. Она накрывала на стол.
– У меня сегодня уха, – сказала она. – Любите уху?
– Да, – сказал он, и снова глянув на ее лицо, он подумал, что несомненно она кого-то ему напоминает. Его взгляд задержался на ней дольше обычного мимолетного взгляда, и она спросила:
– Что вы так меня разглядываете?
– Вы удивительно похожи на одну женщину, – сказал он, – не могу вспомнить…
– Похожа на одну женщину? – спросила она. – Может, на свою мать?
– Наверное. А кто была ваша мать?
– Почему была? Она и сейчас есть.
– Извините, я хотел спросить, чем она занималась… занимается?
– Сейчас – ничем, на пенсии, болеет. А раньше была косметологом. Облагораживала внешности.
– Косметологом? – спросил он, и тут ярко, как вспышка вспомнилась женщина, которая выводила его юношеские прыщи. – Так вон оно что! – Воскликнул он облегченно, как человек решивший, наконец, трудную задачу, над решением которой долго ломал голову.
– А что?
– Я знал вашу маму.
– Правда? Вы уверены?
– Да. Почти. Потому что вы удивительно на нее похожи. Я приходил к ней. Мне было лет четырнадцать… Вы ведь тогда жили на седьмой параллельной, верно?
– Да, – сказала она. – Я жила там еще до школы. Потом мы переехали оттуда на новую квартиру…
– Вот видите! – обрадовано воскликнул он. – Я вспомнил.
– Я тоже помню, к маме приходили … В основном женщины, ну и мальчики были тоже, подростки… А вы не помните меня? Я обычно сидела в маленькой кухне, когда мама была занята с пациентами.
– Нет, – признался он с нотками сожаления в голосе, – не помню. А как вы сюда попали?
– Очень просто, – словоохотливо отозвалась она, – Вышла замуж. Мой муж был охотник. Профессиональный охотник. Видите эти медвежьи шкуры на полу? Ему нравилась такая жизнь. И я с ним привыкла. Так мы прожили восемь лет, пока он не погиб в прошлом году…
– А дети? – спросил он, немного помолчав. – Детей у вас нет?
– Нет, детей у нас нет… Так и жили, как старик со старухой. Только те – у самого синего моря, а мы в лесу.
– Какая же вы старуха? – усмехнулся он. – Вам лет тридцать наверно, да?
– Почти.
– Ну вот видите, – сказал он, не зная, о чем еще говорить.
– Уха простынет, – сказала она, кивнув на его тарелку. – Ешьте пока горячая.
– Да, – он стал есть и только теперь почувствовал, как он был голоден. – Очень вкусно, – пробормотал он с набитым ртом.
– На здоровье, – сказала она, с нескрываемым удовольствием глядя, как он ест. – Ешьте, вам нужно подкрепиться.
– Я уже нормально себя чувствую, – сказал он, продолжая есть. – Это кажется стерлядь?
– Да, – кивнула она. – Здесь их много в реке.
– Ух ты! Классическая уха. Не то что из каких-то непонятных рыбешек.
Она улыбаясь смотрела на него.
– Что? – спросил он, заметив ее взгляд и поняв, что слишком уж жадно он утоляет голод, положил ложку на край тарелки.
– Ешьте, ешьте, – торопливо проговорила она, – Мне нравится смотреть, когда ест мужчина.
Он ничего не сказал и подумал, что так же верно она смотрела, когда после охоты обедал ее муж.
– Скажите, а как отсюда выбраться? – спросил он. – Мне завтра необходимо быть в городе.
– Сейчас – никак. В такую метель лучше не выходить из дома.
– Я понимаю. Я вообще. Когда метель кончится.
– Погодите, – вдруг сказала она. – О каком городе вы говорите? Здесь нет никакого города.
– Как? Что значит?..
– До ближайшего города километров восемьсот. Тут поблизости есть село. Я вам говорила о нем… Есть дальние и ближние села. А город очень далеко.
– Как?! Как далеко? – удивился он. – Я ехал всего-то минут двадцать из города, когда попал сюда, в лес. Может, вы не поняли меня? Я говорю о городе, где жила… живет ваша мама, где она работала косметологом.
– О! – воскликнула она. – Так он вовсе далеко. Больше тысячи километров до него.
– Что вы такое говорите? – рассердился он. – Вы хотите сказать, что я прошел пешком по лесу тысячу километров?!
Она пожала плечами.
– Это невозможно.
– В том-то и дело, что невозможно.
– Он в растерянности замолчал, не зная, что возразить и подозрительно посмотрел ей в глаза, неосознанно ища в них выражения безумия.
– Хотите водки? – неожиданно спросила она.
– Водки? – он ушедший в свои беспокойные мысли, не сразу мог сообразить – о чем она, при чем тут водка.
– Ну да, водки, – повторила она. – Хотите?
– Хочу, – задумчиво ответил он.
Тогда она встала из-за стола, откинула ногой край ковра на полу, подняла крышку люка, при этом снизу, из погреба сразу повеяло в теплую комнату ощутимым холодом, взяла со стола горящую свечу в деревянном, по всей видимости, самодельном подсвечнике и со свечой в руке стала медленно осторожно спускаться вниз, в подвал. Через минуту она выбралась наверх с обыкновенной, весьма прозаической бутылкой водки в руках, что продают во всех магазинах, в том числе и сельских. А он-то уж представил себе, что достанет она из погреба какую-нибудь необычную водку, например, домашнего изготовления в запотевшем глиняном кувшине. Она поставила бутылку и свечку на стол, закрыла крышку погреба, аккуратно накрыла ковром, взяла из буфета два стакана и села за стол напротив него.
– Выпьем?
– Да, – сказал он, все это время следивший за ее действиями.
– Выпьем – забудемся, – сказала она полушутливо, умело разливая водку по стаканам.
Он не ответил. Забудемся так забудемся, – подумал он. И невольно стал прикидывать: если она права, и ему отсюда не выбраться, много ли он теряет в той, оставленной жизни?
Она протянула к нему руку со стаканом, до половины налитым водкой. Он рассеянно поднял свой стакан, легонько стукнул об ее, задержав взгляд на ее лице.
– Как вы на нее похожи, – сказал он. – Поразительно. Будто один человек.
– На маму?
– Да, очень похожи. Ваша мама в то время посещала мои юношеские сны, – признался он.
– Правда? – она коротко рассмеялась. – Тогда давайте выпьем за ее здоровье. Как раз этого ей сейчас не хватает.
– С удовольствием, – сказал он и залпом выпил водку в стакане.
Она посмотрела, как он выпил, поморщилась, поставила перед ним свой стакан.
– Если хотите, можете выпить и это.
– Почему? Пейте сами. Тем более, вы и тост сказали.
– Я не пью водку, – проговорила она, отведя взгляд, будто признавалась в чем-то постыдном.
– А зачем же тогда?.. – он не договорив показал рукой на бутылку, стаканы, – Зачем все это?
– Я хотела, чтобы вы выпили, – сказала она.
– Я мог бы выпить и без этого представления.
– Ну, я не знаю, – проговорила она устало, – считайте, что это моя ошибка.
Он ничего не ответил.
– Я давно уже так много не говорила за один вечер, – после непродолжительного молчания произнесла она.
Он посмотрел на нее, она задумчиво улыбалась.
– Это напомнило мне детство, – сказала она, – я, маленькая болтала без умолку, не знали, как от меня отделаться.
Он тоже улыбнулся ей в ответ, покивал – да, мол, в детстве такое бывает.
– Даже с мужем я так много не разговаривала. Он был молчун, скажет несколько слов за
день и все… Ему хватало. А когда я начинала говорить, просто уходил из дому, брал ружье и уходил, – она помолчала, о чем-то задумавшись, потом неожиданно спросила, – Как вы думаете, может, моя вина в том, что он погиб на охоте?
Он растерялся, не зная, что сказать, потом что-то промычал неопределенное, ну что было ответить на такой вопрос?
– Я знаю, – вдруг резко, сердито произнесла она, не дождавшись ответа, – Вы тоже считаете меня виновницей его гибели.
– Да что вы! – возразил он. – А кто еще считает?
– Я сама.
– И напрасно, – не очень уверенно произнес он, но она с радостью ухватилась за это слово.
– Правда вы так думаете?
Он покивал. Он вдруг почувствовал внезапно навалившуюся смертельную усталость, накопившуюся за весь этот сумасшедший вечер, когда он шел через снежный лес, падая и ушибаясь на каждом шагу, когда замерзал, потерял сознание от чрезмерного для него, городского человека утомления, когда поддерживал совершенно ненужный ему сейчас пустой и никчемный разговор. Он не мог сдержать зевоту, судорогой сводившую челюсти, откровенно широко зевнул, прикрыв рот ладонью.
– Извините, я заговорила вас, – сказала она. – Забыла, как вы устали. Ложитесь спать. Не сердитесь на меня, иногда хочется поговорить, а не с кем… Вас мне Бог послал.
Он поднялся из-за стола, уже почти засыпая, подошел к кровати и почти упал на нее, провалился в сон.
Она подошла к печи, подняла одно из поленьев, аккуратно сложенных возле нее, положила в печь, прямо на огонь, подавив его на минуту, но потом пламя в печи разгорелось с новой силой, стало больше прежнего, и было уютно и покойно смотреть на этот огонь среди снежной метели в лесу, за окном. Он спал тихо, почти не слышно было его дыхания, спал, как ребенок. Она поправила на нем одеяло, отошла к окну и стала смотреть на круживший среди деревьев снег.
Среди ночи он вдруг проснулся, почувствовав на себе пристальный взгляд, и увидел ее, сидящую за столом, огонь в печи освещал ее лицо и выражение этого лица было странным, будто она что-то собиралась сделать, забыла и теперь напряженно вспоминает.
Заметив, что он проснулся, она поднялась, подошла к кровати и села возле него на кровать.
– Почему вы не спите? – спросил он.
Она не ответила, провела пальцем по его губам, словно приглашая помолчать. Он именно так и понял ее жест и не стал больше ни о чем спрашивать. Она погладила ладонью его лицо. Ладонь у нее была теплая, мягкая, нельзя было поверить, что она живет в лесу одна, рубит дрова, ловит рыбу, ее руки были похожи на руки женщины не знавшей физического труда. Это прикосновение вдруг отчетливо напомнило ему руки ее матери, когда он мальчишкой посещал ее, когда жар, исходивший от ее полуоткрытых грудей приводил его в тихое неистовство.
– Вы вспомнили? – спросила она тихо.
– Да, – также тихо ответил он.
– Это была я, – сказала она.
Он заглянул ей в глаза, не ответил, осмысливая ее слова. Их молчание нарушало только потрескивание дров в печи. Он никак не мог понять, что она сказала и решил спросить:
– Что значит?.. Что вы этим хотите сказать?
Она провела рукой по его лицу, почти вплотную приблизившись к нему, и он еще раз ощутил тепло и благость, исходившие от ее тела, от ее грудей, сейчас находившихся так близко от его лица, что он мог прикоснуться к ним губами.
– Ну?.. Разве вы не чувствуете? – немного отстранившись, спросила она.
– Чувствую, – расслабленно, умиротворенно произнес он, ее прикосновения словно убаюкивали, заставляли забыть суету жизни, лишали воли, и в какой-то миг ему почудилось, что если он будет поддаваться ей, он не сможет подняться, встать с этой постели.
Ему захотелось притронуться к ней, но она, словно угадав его намерение, ласково отвела его руку, положила ее ему на грудь, будто давая понять, что не позволит притронуться к себе.
– Вы не можете быть ею, – сказал он неохотно, как говорят очевидные вещи, – Ей сейчас лет за шестьдесят, наверно…
Она посмотрела ему в лицо долгим взглядом, будто решая – сказать, не сказать – и, наконец, проговорила:
– Той женщины нет.
– Умерла?
– Нет, не умерла. Ее просто нет. Разве вы не понимаете?
Она продолжала сидеть на кровати очень близко к нему, и он снова сделал безуспешную попытку дотронуться до нее, на этот раз она отсела на кровати немного подальше.
– Скажите, чем вы занимались там? – спросила она.
– Там? – не понял он.
– Ну да, там, в той жизни.
– Да, подходящее выражение, – усмехнулся он. – Там я был врачом.
– Правда? А каким? Психиатром?
– Нет, почему психиатром?
– Ну… – она заметно смешалась, – Я так спросила…
– Я работал… работаю дерматологом.
– А… Кожник… Близкие профессии. А почему?
– Что почему?
– Почему именно кожником?
Он неопределенно пожал плечами, подумал немного.
– Не скажу точно, – проговорил он, припоминая, – Окончил медицинский… Потом…
Может, сыграло роль то, что я был прыщавым юнцом, и девочки – я чувствовал, даже видел – питали отвращение ко мне… А я тогда был очень влюбчив и страдал от этого… Может, именно это обстоятельство подсознательно подтолкнуло?.. Хотя не уверен. Ну, просто я выбрал такую специальность. Кто-то же должен быть дерматологом, верно?
– Вам понравилось, когда я трогала ваше лицо? – спросила она.
– Да, – сказал он, – Очень.
– Должна вас предупредить, – проговорила она, снова наклонившись к нему и поглаживая его лоб, волосы, и вдруг, перебив себя сказала, – Как вы, однако, сильно исцарапались! Я промыла раны на вашем лице и руках, когда вы были без сознания, но теперь смотрю – эти следы останутся надолго… Вам не больно, когда я дотрагиваюсь?
Он покачал головой.
– Вы что-то хотели сказать, – напомнил он.
– Что?
– Вы сказали: должна вас предупредить.
– Да, вспомнила, но это вас не обрадует.
– А что это?
– Должна вас предупредить – между нами ничего не может быть и ничего не будет, – насколько можно мягче произнесла она таким тоном, будто сама сожалела о том.
Он ничего не сказал, ждал. Руки ее продолжали нежно гладить его лицо.
– Я должна оставаться мечтой четырнадцатилетнего мальчика, – продолжила она, – Недосягаемой мечтой, приходившей в его сны.
И он на самом деле ощутил себя подростком, влюбленным в свою одноклассницу, влюбленным безответно, безнадежно, страстно, и готовым со всем пылом юношеской души влюбиться в любую женскую плоть, которая допустила бы его к себе, ощутил себя подростком с подавленными сексуальными желаниями.
… Я всегда любил тебя может даже с той самой минуты когда стал сознавать себя понял что я уже человек я всегда думал о тебе что бы я ни был где бы я ни был и чем бы я ни занимался я думал о тебе любовь моя в моей жизни было много любви после тебя много никчемных иссушающих душу связей много невзгод и радостей и я никогда не переставал быть с тобой носить твой образ в сердце образ который не тускнел с годами любовь моя а становился ближе и ближе и сливался с моей сущностью любовь моя…
– Он бредит, – услышал он невнятно чужой грубый голос над своей головой.
– Пульса нет, – сказал другой голос, – Он уходит.
– Жаль, – сказал первый голос. – Он был хорошим врачом.
– Вы его знали?
– Да, мы вместе заканчивали Медицинский. Он был отличным врачом. Все думали – станет хирургом, а он выбрал…
– Посмотрите, – перебил новый голос. – Агония… Это уже конец.
– Что же вы хотели? Тяжелая травма головы, проломлен висок. Это еще просто чудо, что его нашли живым.
– Без сознания.
– Да, но привезли его к нам живым. Он был крепкий парень.
– Да. По всему видно – крепкий…