Верной был пред нами, нагой, в чем мать родила. Он стоял, повернувшись к нам спиной, чуть наклонившись вперед, и изучал что-то, что держал в руках, что-то очень маленькое.
Мистер Притчард откашлялся. Заслышав шум, Верной обернулся, держа локомотивчик в руках, и так широко улыбнулся, что мне показалось, что лицо его сейчас треснет.
— А вот и вы! — воскликнул он. — Входите, входите, пожалуйста!
Мы с отцом так и сделали. В зале, в котором мы оказались, не было совершенно никакой мебели: только огромный стол на резных дубовых ножках, на котором среди миниатюрного ландшафта с холмами, лесами и крохотными городскими домишками в разных направлениях шмыгало несколько игрушечных электрических поездов. В одной руке Верном держал маленькую щеточку, а в другой — игрушечный паровозик, которому, очевидно, только что чистил колеса.
— На рельсы садится пыль, — объяснил он нам. — Если пыли собирается слишком много, то целый поезд может сойти с рельсов. Произойдет крушение.
Я поражение уставился на игрушечную железную дорогу. В движении находилось одновременно семь разнообразных составов. Крохотные стрелки автоматически посылали поезда с одних путей на другие, перемигивались крохотные огоньки маленьких семафоров, перед железнодорожным переездом послушно ожидали открытия шлагбаума маленькие автомобильчики. Среди массы зелени леса яркими пятнами проступали смоковницы с красной листвой. Городские домишки величиной не более спичечных коробков были искусно раскрашены так, чтобы их стены казались сложенными из кирпича и камня. У истока главной улицы высилось строение в готическом стиле с куполом: мэрия, откуда я совсем недавно насилу унес ноги. Между каменистыми холмами извивались змейки шоссе. Через реку из крашенного зеленью стекла был перекинут мостик, а вдалеке, за пределами городка, лежало овальное, повернутое вверх черным исподом зеркало, означавшее, как я догадался, озеро Саксон. В своем стремлении к точному воспроизведению деталей Верной даже прорисовал красным берег Саксона, что должно было обозначать его гранитные утесы. Я нашел даже бейсбольное поле, плавательный бассейн, а также домишки и улочки Братона. В конце улочки, которая наверняка должна была именоваться Джессамин-стрит, я нашел даже отдельно стоявший чудной домик, раскрашенный всеми цветами радуги. Я нашел Десятое шоссе, которое бежало вдоль леса и выходило на открытое место на самом берегу озера Саксон. Я пошарил глазами, отыскивая домик, который, как я с некоторых пор знал, должен был там находиться. Да, он там и был, хотя размером не превышал мой ноготь: дом с дурными девушками, где заправляла мисс Грейс. А в лесистых холмах на западе, между Зефиром и отсутствовавшим на столе Юнион-Тауном, имелась округлая выжженная плешь, которая оставалась после того, как там сгорели все крохотные деревца. “Должно быть, там был лесной пожар”, — решил я.
— Это место, где упал метеорит, — объяснил нам Вернон, едва взглянув в сторону выгоревшего пятна. Внимательно осмотрев колесики локомотива, он любовно подул на них — обнаженный Любопытный Великан. Я отыскал Хиллтоп-стрит и наш домик на опушке. Проследовав взглядом за плавным державным изгибом Тэмпл-стрит, я уперся в картонный особняк, внутри которого стояли мы — я и мой отец.
— А вы все вот здесь, — сказал Вернон, плавным движением руки указав на картонную коробку справа от себя, где хранились несколько не участвовавших в действии автомобильчиков, дюжина рельсов, стрелки и мотки проводков. На крышке картонной коробки черным карандашом было написано “ЛЮДИ”. Подняв крышку, я заглянул внутрь и увидел там сотни крохотных человеческих фигурок, чья одежда и волосы были аккуратно выкрашены в естественные цвета. Все фигурки были голые.
Один из поездов, катившихся по рельсам, испустил высокий, почти птичий свисток. Другой состав катил вперед, увлекаемый крохотным паровозиком, который на ходу выпускал смешные клубочки пара. Едва не открыв рот от удивления, отец обошел кругом стол с невероятно сложным ландшафтом, содержавшим тысячи крохотных деталей.
— У вас здесь все во всех подробностях? — переспросил он. — Вы только посмотрите, на Поултер-хиллесть даже надгробия на могилах! Мистер Такстер, как же вам удалось все это сделать?
Верной поднял голову от своего паровозика.
— Не нужно “мистера Такстера”. Зовите меня просто “Верной”.
— Хорошо, Верной. Вы сами все это сделали?
— Не за один день, конечно, — ответил Верной и опять улыбнулся. С расстояния нескольких шагов его лицо казалось мальчишеским; вблизи становились заметными морщины в уголках глаз и две глубокие складки, залегшие скобками вокруг рта.
— Я сделал это потому, что люблю Зефир. Всегда любил. И всегда буду любить.
Вернон оглянулся на мистера Притчарда, стоявшего в ожидании у двери.
— Благодарю вас, Сирил. Вы можете быть свободны. Хотя.., одну минуту. Надеюсь, мистер Мэкинсон все понял?
— Понял что? — переспросил отец.
— Дело в том, — сказал мажордом, — что мистер Вернон хочет отобедать с вашим сыном наедине. Обед вам будет подан в кухне.
— Я не могу с этим согласиться. Зачем такие условия? Верной продолжал молча смотреть на мистера Притчарда. Седовласый мажордом пожал плечами и ответил:
— Потому что на обед был приглашен только ваш сын, мистер Мэкинсон. Вы решили сопровождать его по.., гм.., собственной инициативе. Если у вас сохранились какие-либо сомнения, хочу успокоить вас и сообщить, что кухня находится по соседству со столовой мистера Вернона, где он собирается отобедать с вашим сыном, мистер Мэкинсон. Таково было пожелание мистера Вернона, мистер Мэкинсон.
Последняя фраза была произнесена особенно непоколебимо; в голосе мистера Притчарда звякнул уже знакомый нам лед.
Отец оглянулся на меня, и я пожал плечами в ответ. Я видел, что ему совершенно не нравятся причуды хозяина; он был близок к тому, чтобы покончить с обедом, так и не дав ему начаться. Отец был готов закусить удила.
— Но вы тоже пришли, — сказал Вернон. Он поставил вычищенный локомотив на рельсы, и тот, тихонько застрекотав, ожил и, вырвавшись из пальцев, укатил вперед. — И вы можете остаться на обед.
— Ты ведь тоже можешь остаться, — эхом подхватил и я, обращаясь к отцу.
— Обед вам будет подан на кухне, — повторил мистер Притчард. — Уверен, что вам понравится наша еда, мистер Мэкинсон, Гвендолин — отличная кухарка.
Сложив руки на груди, отец некоторое время в задумчивости рассматривал бегавшие по рельсам поезда.
— Хорошо, — наконец проговорил он. — Пусть будет так.
— Вот и отлично! — просиял Вернон. — Это все, Сирил, можете заняться приготовлениями к обеду.
— Слушаю, сэр, — отозвался мистер Притчард и затворил за собой двери.
— Вы ведь молочник, не так ли? — спросил отца Вернон.
— Да, именно. Я работаю в “Зеленых лугах”.
— Мой отец — совладелец “Зеленых лугов”. — Вернон прошествовал мимо меня к дальней стороне стола, чтобы проверить там работу миниатюрной стрелки.
— Это вон там. — Вытянув худую руку, Вернон указал туда, где находилась молочная. — Уверен, вы слышали о том, какой отличный зеленной магазин открылся месяц назад в Юнион-Тауне, мистер Мэкинсон. А кроме того, там заканчивается строительство нового большого торгового центра. С недавних пор такие магазины называются “супермаркетами”. Там будет большой отдел молочных продуктов, в том числе, конечно, и молока. В пластиковых бутылках, представляете?
— В пластиковых бутылках? — хмыкнул отец. — Черт-те что.
— Скоро пластик войдет в нашу жизнь повсеместно, — продолжил Вернон, подправляя домик. — Это наше будущее. Пластик, один только пластик, везде и всюду.
— Ваш отец… Вернон, в городе его давно не видели. Вчера я разговаривал об этом с мистером Долларом. Сегодня я говорил с мэром Своупом и доктором Пэрришем. Потом я зашел в банк и спросил там. Никто не видел вашего отца года два или даже больше. Клерки в банке сказали, что важные бумаги, требующие подписи, забирает из банка мистер Притчард, потом привозит их обратно, уже подписанные Мурвудом.
— Да, именно так все и происходит. Ну что, Кори, как тебе нравится вид на Зефир с высоты птичьего полета? Чуточку напрячь воображение — и можно представить, словно ты летишь над крышами домов, верно?
— Совершенно верно, сэр. — Как ни странно, но в ту минуту я именно об этом и думал.
— Нет, Кори, не нужно никакого “сэр”. Просто “Верной”, договорились?
— Мы учили Кори уважительно обращаться к взрослым, — заметил отец.
Оглянувшись на отца, Верной посмотрел на него с удивлением и легким раздражением.
— К взрослым? Но ведь мы с ним сверстники. На несколько секунд отец, видимо, лишился дара речи. Наконец он нашел в себе силы произнести:
— Ага. — И это было все, что он смог ответить.
— Кори, хочешь сам управлять поездами? Иди сюда! Верной стоял над небольшим пультом управления с рычажками, регулировочными ручками и кнопками.
— Приближается большой товарный состав, преследующий без остановки! Ту-ту!
Я подошел к пульту управления и увидел, что его устройство по сложности не уступает делению столбиком.
— Что мне можно делать?
— Все что угодно, — ответил Верной. — Это и есть самое интересное.
Осторожно, на пробу, я повернул пару ручек и перекинул рычажок. В ответ один из поездов побежал быстрее, другой медленней. Из-под колес паровоза вовсю повалил пар. Мигнули сигнальные огоньки и раздался свисток.
— Мурвуд по-прежнему живет в особняке, Вернон? — спросил у нас за спиной отец.
— Он отдыхает. Отдыхает у себя наверху.
Все внимание Вернона было сосредоточено на игрушечной железной дороге.
— Я могу с ним повидаться?
— Когда мой отец отдыхает, к нему никто не допускается, — объяснил Вернон.
— Но не всегда же он отдыхает? — спросил отец.
— Само собой. Но я ничем не могу вам помочь, потому что мой отец всегда слишком утомлен, чтобы держать меня в курсе дела.
— Верном? Не могли бы вы повернуться ко мне? Вернон послушно исполнил просьбу отца, хотя глазами то и дело следил за железной дорогой.
— Мистер Мурвуд еще жив?
— Живо, живо, — торопливо отозвался Вернон. — Маслины и мидии мне живо, живо! — негромко пропел Верном, потом нахмурился, словно бы вопрос в конце концов проник в его сознание. — Конечно, он! Кто, если не он, по-вашему, ведет семейные дела?
— Может быть, мистер Притчард?
— Мой отец сейчас находится наверху, у себя, он отдыхает, — повторил Вернон с легким нажимом на слове “отдыхает”. — Кто вы такой, мистер Мэкинсон, молочник или инквизитор?
— Молочник, — ответил отец. — Любопытный молочник.
— Не просто любопытный, а очень и очень любопытный, мистер Мэкинсон. Давай, Кори, наподдай ходу! Шестой скорый идет с опозданием!
Я продолжал с упоением крутить ручки и перекидывать рычажки. По мановению моей руки поезда проносились мимо, лавируя между холмами и плавно вписываясь в повороты.
— Знаешь, Кори, мне очень понравился твой рассказ про озеро, — сказал вдруг Вернон. — Озеро мне всегда представлялось зловещим, поэтому я сделал его черным. Ведь в нем хранится тайна, темная и страшная, правда?
— Да, сэ… Вернон, — вовремя исправился я. Я не мог с ходу приучить себя обращаться к старшему по имени, мне приходилось следить за собой.
— Я прочитал в “Журнале” о том, что случилось, — сказал Верной и, наклонившись над миниатюрным Зефиром, принялся поправлять покосившееся деревце на склоне холма, при этом его гигантская тень упала на землю. Придав дереву необходимую вертикальность, он на шаг отступил и критически оценил результат.
— Убийца наверняка знал, что озеро Саксон в наших краях считают бездонным. Что означает, что он сам из местных. Возможно, он живет в одном из этих домов, в нашем Зефире. Что же касается убитого, то раз с марта никто не заявил о его исчезновении и никто не опознал в нем по описанию своего родственника или знакомого, он, стало быть, человек приезжий, нездешний. Таким образом, необходимо установить, какая связь может быть между двумя людьми, один из которых местный убийца, а другой — жертва, приехавшая откуда-то издалека.
— Шериф тоже хотел бы это выяснить.
— Шериф Эмори хороший человек, — ответил Верной. — Но не слишком хороший шериф. Он первый с этим согласится. У него нет инстинкта собаки-ищейки, который необходим каждому настоящему сыщику; он вполне может отпустить птичку, когда она находится в его когтях.
Задумчиво склонив голову к одному плечу, Верной почесал живот под пупком. Потом он подошел к медной пластине с выключателями, привинченной к стене, и погасил в зале свет. Как только над игрушечным Зефиром сгустилась тьма, в нескольких домишках зажегся свет. Локомотивы освещали пути лучами своих прожекторов.
— Итак, было раннее утро, — медленно проговорил Вер-нон. — Если вы собрались кого-то убить, то я советую делать это ранним утром, так, чтобы, когда вы будете топить тело в озере Саксон, на Десятом шоссе никто не появился. Почему убийца дожидался утра, чтобы завершить свой план?
— Хотелось бы мне узнать, — отозвался отец. Я продолжал эксперименты с рычажками и ручками, на которых для удобства зажглась подсветка.
— Объяснение может быть только одно: убийца — человек, к которому поутру никогда не приезжает грузовик из “Зеленых лугов”, — продолжил Верной. — Вот почему он не принял во внимание графи к доставки молочника, верно? Знаете, в чем я почти уверен?
Отец молча ждал ответа.
— Мне кажется, что убийца “сова”. По-моему, он собирался сбросить тело своей жертвы в озеро и после этого вернуться домой и лечь в постель. Таким образом, если вам удастся найти “сову”, которая не пьет молоко, то вы с большой вероятностью сможете считать, что нашли убийцу.
— Не пьет молоко? А эти сведения у вас откуда?
— Стакан молока, выпитый на ночь, способствует крепкому и спокойному сну, — объяснил Верном. — Убийца не любит спать; по той же самой причине днем, во время работы, он пьет только черный кофе.
В ответ отец смог только потрясенно хмыкнуть, что могло означать и согласие, и несогласие.
Двери в темный зал растворились, и мистер Притчард объявил во тьму, что обед подан. Включив в зале свет и прекратив бег железной дороги, Верной позвал меня с собой:
— Пойдем, Кори.
Я отправился вслед за ним в столовую, а отец вместе с мистером Притчардом удалился на кухню. В столовой Такстеров, где по углам стояли старинные рыцарские доспехи, на длинном столе, покрытом белоснежной скатертью, стояли два прибора, один напротив другого. Верной предложил мне самому выбрать место, и я выбрал то, откуда мог лучше видеть рыцарей. Через полминуты в столовой появилась Гвендолин с серебряным подносом в руках — и начался обед, самый странный в моей жизни.
На первое был земляничный суп с ванильными вафлями, которые следовало накрошить в суп. Затем подали равиоли и шоколадные пирожные в одной тарелке. Еду мы запивали лимонной шипучкой “Физзи”; Верной ужасно насмешил меня, положив таблетку “Физзи” себе в рот, отчего изо рта у него пошли отличные зеленые пузыри. Потом были великолепные лепешки от гамбургеров с прекрасно зажаренным попкорном, а на десерт нам подали сливочную начинку для эклеров, которую можно было есть прямо ложками. Уминая угощение за обе щеки, я испытывал легкий стыд; когда мама узнает, что за ребяческое пиршество устроил мне Верной, она начнет стонать от расстройства — ведь все без исключения блюда “было вредно” есть по отдельности. Не было видно ни намека на овощи — ни моркови, ни шпината, ни брюссельской капусты. С кухни доносился отдаленный запах того, что я принял за тушеную говядину; это означало, что отца все-таки потчуют настоящей едой для взрослых. Скорее всего он даже не догадывается, какой массированной атаке я подвергаю свой желудок. Верной разделял мое счастье; мы наперебой смеялись, слизывая остатки сливочного крема с наших тарелок с алчностью прирожденных сластен.
По ходу обеда Верной расспрашивал меня о разных разностях. Он хотел знать обо мне все. Он спрашивал, чем я люблю заниматься, кто мои друзья, какие книги я предпочитаю читать, какие фильмы мне особенно нравятся. Оказывается, Вер-нон тоже смотрел “Пришельцев с Марса”; это еще больше укрепило взаимопонимание. Он рассказал, что когда-то давно у него был целый сундук, полный комиксов о разных супергероях, но отец заставил его выбросить все эти сокровища. Вер-нон сказал, что когда-то у него было несколько полок, заставленных исключительно книжками приключений “Крутые парни”, но однажды его отец страшно разозлился на него и сжег все книги до единой. Он рассказал, что у него были и все выпуски “Дока Сэвиджа”, и весь Тарзан, и Джон Картер с Марса, и Тень, и “Загадочные истории”, и целый ящик “Эрго-си”, и журналы “Жизнь мальчишки”, но его отец сказал, что Вернон давно уже вырос из этой чепухи, и собственноручно все сжег, а пепел развеял по саду позади особняка. Наконец Верной сказал, что для того чтобы вернуть все это, он не пожалел бы и миллиона долларов, и если я когда-нибудь попаду в такую же ситуацию, то он советует мне стоять насмерть, потому что в этих книжках заключена настоящая магия.
Стоит только сжечь свое волшебство или выбросить его в мусор, ты не сможешь думать ни о чем другом, только о том, как вернуть это волшебство. Ты становишься нищим, попрошайкой.
— Мне нужно было продолжать носить короткие штаны, — в конце концов сказал Верной.
— Что? — не понял я. Я никогда не видел, чтобы Верной носил штаны. Хоть какие-нибудь.
— Однажды я написал книгу, — сказал он.
— Да, я знаю. Моя мама читала ее.