Демон вздохнула.
— Правда, Ладд самый красивый в школе? Иногда мне кажется, что Бог просто обожает над нами насмехаться.
Прошел сентябрь; наступившее утро было уже октябрьским. За одну ночь холмы оказались расписаны золотом и пурпуром, будто над ними поработал какой-то трудолюбивый художник. Днем по-прежнему было тепло и даже жарко, но утром хотелось надеть свитер. Стояло бабье лето, когда в витринах зеленной лавки выставляют корзины, полные спелых плодов и овощей, а на тротуаре под ногами нет-нет да и попадется шуршащий палый лист.
***У нас в классе прошел урок “Покажи и расскажи”, на который каждый должен был принести что-нибудь важное и интересное, а потом рассказать остальным, что это такое и почему оно представляет ценность. Я принес несколько выпусков “Знаменитых чудовищ”, зная наперед, что при виде такого сокровища Луженая Глотка взорвется, как шутиха, отчего я надолго укреплю свою репутацию героя Сопротивления. Дэви Рэй принес сорокапятку “Я тусуюсь” и фотографию электрогитары, на которой он мечтал научиться играть, как только его родители смогут оплачивать уроки. Джонни принес свои наконечники для стрел, аккуратно завернутые в вату и рассортированные по отдельным ящичкам металлической коробки для рыболовной наживки.
Без всякого сомнения, коллекция Джонни казалась нам настоящим чудом, над которым нужно было трястись. Наконечники были маленькие и большие, светлые и потемнее: глядя на них, хотелось думать о временах, когда леса еще были нетронутыми, единственным источником света в них были индейские костры, а Зефир существовал лишь в воспаленном мозгу какого-нибудь бесноватого шамана, бившегося в конвульсиях. Джонни собирал эти наконечники, сколько я его знал, то есть со второго класса. В то время когда мы, остальные, только бегали, прыгали и предавались легкомысленным играм, совершенно не обращая внимания на пыльные осколки прошлых эпох, попадавшиеся нам под ноги, Джонни не терял времени зря: он обшаривал лесные тропинки и русла ручьев в поисках изящных остроконечных предметов для пополнения своей чудесной коллекции. К описываемому моменту у него собралось около сотни экземпляров. Он часто и любовно чистил и полировал свои наконечники — никакого щелока или мыла, это было равносильно оскорблению, — перебирал их, любовался ими и снова тщательно прятал в коробку для рыболовной наживки и снастей. Иногда я представлял себе, как Джонни в своей комнате в одиночестве перебирает свое богатство, наверняка раздумывая при этом, какой была жизнь в Адамс-Вэлли двести лет назад. Может, Джонни представляет четырех приятелей-индейцев, у которых есть четыре собаки и четыре быстрых коня. Индейцы жили в вигвамах, в одной деревне, и любили посидеть кружком и поболтать о жизни, о школе и прочих вещах. Я никогда не спрашивал Джонни, о чем он думает, глядя на свои наконечники, но ведь могло быть так, что он думал об этом, верно?
В день, когда должен был состояться урок “Покажи и расскажи” — которого я вот уже неделю дожидался с тайным содроганием, пытаясь угадать, что же принесет нам похвастаться Демон, — я встретился со своими друзьями перед началом занятий на обычном месте, у школьного забора. Мы оставили наши велосипеды вместе с десятками других, приковав их за рамы персональными цепочками с замками. Некоторое время мы стояли на солнышке, которое в это прохладное утро только-только начинало пригревать.
— Давай покажи, — попросил Джонни Бен. — Не томи, покажи скорее, очень хочется посмотреть.
Как ни странно, трясшийся над своими сокровищами, словно над редкостными драгоценностями, Джонни всегда с удовольствием демонстрировал их желающим. Вот и на этот раз его не пришлось дважды просить.
— Вот, нашел в прошлую субботу, — сказал он, разворачивая комочек ваты и демонстрируя на свету его содержимое. — Если присмотреться, можно увидеть, что этот наконечник делали в спешке. Видите, какие неровные и грубые сколы? У человека не было времени, чтобы думать о красоте и симметрии. Ему просто был нужен наконечник для новой стрелы, чтобы пойти и добыть себе еду.
— Судя по его размеру, этот парень вряд ли сумел раздобыть что-то больше суслика, — заметил Дэви Рэй.
— Наверное, это был неудачный наконечник, — предположил Бен. — И охотник выпустил эту стрелу просто так, наудачу, даже не проследив, куда она улетела.
— Может, и так, — согласился Джонни. — А может быть, этот наконечник сделал мальчик, который только учился делать стрелы.
— Если бы каждый раз, чтобы добыть еду, мне нужно было делать наконечники и стрелы, — заявил я, — то я бы очень скоро ноги протянул от голода.
— Сколько у тебя здесь наконечников, Джонни? — У Бена явно чесались руки покопаться в коробке Джонни, и его удерживало только уважение перед древностью. — А какой у тебя из них самый любимый?
— Сейчас покажу. — Достав из заветного отсека комок ваты, Джонни принялся осторожно разворачивать его. Когда с ватой было покончено, Джонни показал нам свой лучший наконечник, свою гордость.
Черный, гладкий, почти идеально правильной формы.
Я помнил, откуда он взялся.
Этот наконечник Дэви Рэй нашел в лесной чаще во время нашего печально знаменитого похода с ночевкой.
— Здорово красивый, — восхищенно протянул Бен. — Блестит, будто его маслом смазали, да?
— Я только помыл его под струей воды, не полировал, ничего такого. Он сам так блестит.
Легко потерев наконечник смуглыми пальцами, Джонни положил его на ладонь Бена.
— Пощупай, — сказал Джонни. — На нем не чувствуется ни одного скола, такой он гладкий.
Подержав наконечник в руке, Бен передал его Дэви Рэю, а тот мне. На идеально гладкой поверхности наконечника имелся всего один скол, казалось, что лежавший на ладони овальный предмет тает, сливаясь с кожей. Стоило слегка сжать руку — трудно было сказать, где кончается наконечник, а где начинается плоть.
— Интересно, какой охотник его сделал? — проговорил я.
— Да, хотелось бы мне знать. Тот, кто его делал, никуда не торопился. Тот, кто его делал, хотел, чтобы его наконечник вышел лучше всех, что только бывают, чтобы снаряженная им стрела летела точно в цель, пусть ему и не удастся найти ее. Потому что для индейцев наконечники были больше чем просто наконечники; часто они заменяли деньги, а кроме того, служили показателем того, сколько усердия и терпения ты готов вложить в свою работу. По наконечникам можно было судить о том, что ты за охотник, насколько ты хорош, какой у тебя стиль: много дешевых наконечников или всего полудюжина, но самого высшего сорта, на которые можно положиться. Хотелось бы мне узнать, кто сделал этот наконечник.
В голосе Джонни звучало искреннее желание.
— Думаю, это был вождь, — сказал я. — Уверен в этом.
— Вождь? — Глаза Бена стали круглыми как блюдца. — Откуда ты знаешь?
— Кори приготовил для нас новую сказку, — объяснил ему Дэви Рэй. — В которой нет и единого слова правды, все враки с начала до конца.
— Нет, конечно же, это был вождь! — упрямо продолжал я. — Самый молодой вождь из всех, что когда-то были у племени! Ему было всего двадцать, а до него вождем был его отец!
— Ой, мама! — Сидевший под деревом Дэви подтянул к груди колени и обхватил их руками. — Если бы у нас в городе проводился конкурс на лучшего трепача, то ты, Кори, наверняка бы отхватил там первый приз!
Джонни тоже улыбнулся, но в его глазах горел неподдельный интерес.
— Рассказывай дальше, Кори. Давайте послушаем историю этого вождя. Как его звали?
— Я не знаю. Может, его звали… Бегущий Олень, я еще…
— Нет, это неподходящее имя, какое-то девчоночье! У вождя должно быть имя воина. Вроде “Большое Грозовое Облако”!
— Большое Грозовое Хныканье! — хихикнул Дэви Рэй. — Эх, Бен, тебя опять понесло.
— Вождя звали Раскат Грома, — сказал Джонни; он глядел мне прямо в глаза и не обращал внимания на пререкавшуюся парочку. — То есть не совсем так. Его звали Пять Раскатов Грома. Потому что он был высок, силен, мрачен и…
— Косоват, — подал голос Дэви Рэй.
— У него была дубинка, которой он разил как молнией, — закончил Джонни, и Дэви Рэй прикусил язык.
Я помолчал, глядя на наконечник, который поблескивал на моей ладони.
— Давай, Кори, — тихо, но настойчиво повторил Джонни. — Расскажи нам историю вождя по имени Пять Раскатов Грома.
— Вождь Пять Раскатов Грома, — задумчиво проговорил я, чувствуя, как в мозгу у меня соединяются воедино различные фрагменты истории, и тихо, то сжимая, то разжимая ладонь с наконечником стрелы, я объявил:
— Он был ирокез.
— Кри, — поправил меня Джонни.
— Кри, — согласился я. — Он был из племени кри, и до него вождем у кри был его отец, который погиб на охоте. Отец ушел охотиться на оленей и пропал, а потом его нашли умирающим на камнях — он сорвался с утеса и разбился. Старый вождь умер, но он успел рассказать своему сыну о том, что видел Первоснега. Да, именно это и сказал Пяти Раскатам Грома старый вождь перед смертью. Он видел Первоснега так близко, что отчетливо разглядел его белоснежную шкуру и рога, огромные и раскидистые, словно ветви дуба. Старый вождь сказал, что до тех пор, пока в этих лесах будет жить Первоснег, в них всегда будет много зверей и удачная охота. Если Первоснега кто-нибудь убьет, то придет конец и всему лесу, а вместе с ним, может быть, — и всему миру. После этого старый вождь умер, а Пять Раскатов Грома стал новым вождем, преемником своего отца.
— Мне всегда казалось, нужно быть воином, чтобы стать вождем, нужно сражаться, — сказал мне Дэви Рэй.
— А кто сказал, что Пять Раскатов Грома был мирным индейцем? — ответил я. — Всем была известна его воинственность. Ему пришлось сразиться с целым отрядом храбрецов, которые тоже хотели стать вождем. Просто дело было в том, что мир он предпочитал драке. Он отлично знал, когда лучше решать споры мирно, а когда дракой. У него был характер. Именно поэтому его звали не “Один Раскат Грома” и даже не “Два Раската Грома”. Пять Раскатов Грома не часто удавалось вывести из себя, но уж если это случилось, тогда берегись! Его гнев напоминал Пять Одновременных Раскатов Грома.
— Скоро звонок, — сказал Джонни. — А что было дальше?
— Он был вождем.., гм.., довольно долго. Пока ему не исполнилось шестьдесят лет. Тогда он умер, а его место занял его сын Мудрый Лис.
Я оглянулся на школу: дети уже потянулись на уроки.
— Все потому запомнили Пять Раскатов Грома, что при нем все племена жили в мире. Перед смертью он взял в руки лук и выпустил в сторону леса свою лучшую стрелу, — чтобы люди нашли ее через сто лет. После того как Пять Раскатов Грома умер, люди из племени кри вырезали его имя на скале и похоронили его на тайном индейском кладбище.
— Вот как? — хихикнул Дэви Рэй. — А где это кладбище?
— Не знаю, — признался я. — Это тайна.
Друзья улыбнулись. Зазвенел звонок, возвещавший начало занятий. Я вернул наконечник Пяти Раскатов Грома Джонни, и Джонни снова завернул его в вату и спрятал в коробку для наживки. Поднявшись с мест, мы пошли к дверям школы, вздымая башмаками облака пыли.
— Как ты думаешь, может быть, вождь Пять Раскатов Грома действительно был? — спросил меня Джонни перед самой дверью.
— Само собой, был такой индеец! — подал голос Бен. — Раз Кори говорит был, значит, точно был.
Дэви Рэй издал звук, словно пустил ветры, хотя я был уверен, что строить насмешки у него сейчас и в мыслях не было. У него была особая роль в нашей компании — роль вечно сомневающегося и задиры, — роль, которую он играл очень хорошо. Я отлично знал, кем был Дэви Рэй на самом деле; ведь в конце концов, именно он дал жизнь Пяти Раскатам Грома.
И тут я услышал крик Ладда Дивайна:
— Убери от меня эту воробьиную голову! Несколько девчонок завизжали, потом закричал кто-то другой:
— О Господи!
Так Демон представила на общее обозрение свое сокровище.
Как я и предсказывал, демонстрация киночудовищ всему классу привела Луженую Глотку в колоссальное возбуждение. Мой альбом она запустила через весь класс с такой яростью, в сравнении с которой гнев Пяти Раскатов Грома мог показаться детской забавой. Луженая Глотка вопросила, известно ли моим родителям, чем я забиваю себе голову, каким мусором? После чего она пустилась в пространные разглагольствования: как жаль, что все чистое и прекрасное в этом мире так быстро приходит в упадок, уже пришло в упадок, и почему мне в голову не приходит почитать какую-нибудь книжку поприличней этого безобразия с чудовищами? Я тихо сидел за партой и молча внимал поучениям Луженой Глотки, как и подобало в моем положении. Но стоило классной приблизиться ко мне на шаг, как Демон открыла свою коробку — и зрелище четырех отрезанных воробьиных голов с выковырянными глазами, по которым ползали муравьи, заставило Глотку поспешно вернуться на свою кафедру.
Наконец закончился и этот день. В три часа прозвенел звонок, и мы радостно покинули школу до следующих занятий. В классе осталась Луженая Глотка, крики которой уменьшились до эха скрипучего шепота в наших ушах. По школьному двору стелились клубы пыли, школьники спешили воспользоваться дарами свободы. Как обычно, Дэви Рэй подначивал Вена;
Джонни поставил свою рыболовную коробку, чтобы отомкнуть свой велик, я тоже был занят сложной системой цепочек, с помощью которых Ракета крепился в забору.
Дальнейшее произошло очень быстро. Обычно такие вещи так и происходят.
Они появились из клубов пыли. Я почувствовал их прежде, чем увидел, и покрылся мурашками.
— Все четыре сосунка тут, все как один! — раздался первый зловещий шепоток.
Моя голова повернулась назад со скоростью кнута, потому что я узнал этот шепот. Дэви Рэй и Бен прекратили возню. Джонни тоже поднял голову, и его глаза потемнели от страха.
— Вот мы их и накрыли, — проговорил Гоча Брэнлин, из-за спины которого выглядывал Гордо. Их улыбки напоминали бритвенные разрезы; черные велики были при них. — Ты только посмотри на этих щенков. Гордо!
— Точно, щенки и есть.
— А что это такое?
Молниеносным движением Гордо выхватил у меня из рук журнал, который я принес показать. Обложка, на которой Граф Дракула Кристофера Ли шипел от бессильной ярости, разорвалась на две половинки.
— Гляди, что за дерьмо! — толкнул локтем в бок своего братца Гоча; Гордо мерзко захохотал, кивая на изображение стройной женщины-робота из “Метрополиса”. — Настоящая порнуха!
— Все видать до ее долбаных титек! — заявил Гордо. — Дай-ка мне взглянуть! — Он вырвал у Гочи страницу, но тот не захотел расставаться с добычей — и моя собственность исчезла в их злобных ладонях, словно разъеденная кислотой. У Гочи осталась большая половина, остальное — часть груди в блестящей одежде, — варварски скомканное и скрученное, отправилось в карман грязных джинсов его братана. Гордо заверещал от притворной обиды.
— Ты, извращенец, ну-ка верни обратно! — Он решительно вступил в сражение за остатки журнала, однако Гоча твердо был намерен отстоять свое приобретение. В следующее же мгновение изуродованные остатки журнала сдались. Измятые страницы с изображениями мрачных и сияющих видений, героев и злодеев и фантастических пейзажей — все шлепнулось в пыль подобно летучей мыши, случайно попавшей на свет.
— Ты порвал его! — пронзительно завопил Гоча и так сильно пихнул братца в грудь, что у того изо рта вылетел фонтан слюны. Гордо с маху грохнулся в пыль на спину. Сам не свой от гнева, с перекошенным лицом, Гордо поднялся и сел. Его взгляд был понятен всем и каждому, но только не Гоче, который стоял над братом с занесенным кулаком, словно Годзилла над Гидрой.
— Ну что, мало тебе? — вопросил Гоча. — Вставай и полудишь еще!
Гордо и не думал двигаться с места. Его локоть опирался на фотографию Кинг-Конга, разрывающего скользкие кольца гигантского змея. Эти монстры так и не узнали покоя. Лицо Гордо было пугающе неподвижным и злым. Любой другой мальчишка, с которым обошлись так неожиданно безжалостно, от такого сильного удара в одно мгновение пришел бы в себя. Глядя на эту картину, я понял, что у Брэнлинов так же редки слезы, как на нашем школьном дворе зубы дракона, что все непролитые слезы и затаенные обиды превращали Гордо и Гочу именно в то, чем они были: в животных, неспособных покинуть свои клетки, как бы сильно они ни били свои жертвы и как бы далеко ни заезжали в их поисках на своих черных велосипедах.
Возможно, поразмыслив, я бы нашел в себе силы пожалеть их, но они не оставили мне времени.
Мигом подхватив ящичек для наживки, Гоча спросил, больше для проформы:
— А тут у нас что такое?
Джонни не успел ответить, не успел ничего сделать, даже не успел протянуть руки, чтобы защитить свое сокровище. Когда Гоча откинул защелку и поднял крышку, Джонни издал жалобный хныкающий звук. Здоровенная грязная лапа забралась внутрь и стала выгребать ватные комочки.
— Эй, приятель! — крикнули Гордо. — Погляди, что тут прячет этот скупердяй! Наконечники для стрел!
— Без балды, козлиная морда! — подхватил клич брата Гоча и, забыв на несколько минут о взаимной вражде, помог брату подняться. Они принялись перебирать коллекцию Джонни, выхватывая ватки и со смехом разбрасывая их по сторонам; страшно было смотреть на то, как Брэнлины рвутся добить свою жертву.
— Отдайте, — подал голос Джонни. Нечего было надеяться, что это могло остановить Брэнлинов раньше, не остановило это их и в тот раз.
— Эти наконечники мои. Отдайте, — повторил Джонни; на его щеках блестели пот и слезы.
Но что-то в голосе Джонни заставило Гочу поднять лицо и взглянуть вверх.
— Ты что-то бормочешь, черномазый?
— Я сказал, что это мои наконечники, и я хочу.., чтобы вы их мне отдали.
— Он хочет, чтобы ему отдали их обратно! — каркнул Гордо.
— Ты, маленький кучерявый сучонок, ты опять хочешь неприятностей? — В правой руке Гоча держал пригоршню наконечников. — Ты, гад, пошел плакаться шерифу и попросил у него, чтобы тот заставил нашего папочку надрать нам задницу? Это ведь ты та самая сволочь, что на нас накапала?
Эта тактика на ни йоту не отвлекла Джонни от поставленной цели.
— Я хочу, чтобы вы вернули мои наконечники, — твердо повторил он.
— Эй, Гоча! Сдается мне, что этот индейский ублюдок хочет свои долбаные наконечники обратно!