Конь Есугея устал. Он все чаще переходил с рыси на шаг. Село солнце, и сумерки быстро опускались на землю. Немного в стороне от своего пути Есугей увидел огонь и повернул к нему. Хорошо, если это тайчиуты. У кого-нибудь из них, наверное, есть заводная лошадь, он завтра возьмет ее и быстро домчится домой.
У огня было человек двадцать. Они жарили мясо хулана19, убитого, видимо, недавно – его сырая шкура была растянута тут же на траве. Охотники, стало быть. Но из какого племени? Он вгляделся в лица, в одежду – татары! С ними заключен мир, и вряд ли они посмеют нарушить его. И все же лучше бы не встречаться. Но теперь поздно думать об этом. Одна надежда, что они его не узнают.
Татары раздвинулись, давая ему место возле огня, налили кумыса, дали кусок жареного мяса. Они ни о чем не спрашивали. Он был их гость, и не в обычае степняков лезть к гостю с расспросами, если нужно, сам расскажет, кто он и откуда.
– Удачной ли была охота? – поинтересовался Есугей.
– Не очень.
– Я вот тоже еду посмотреть, где держится дичь, – сказал Есугей.
Им не к чему знать, где он был и куда он едет. Они могут принять его за хунгирата или онгута.
После ужина он сразу же лег спать. Татары еще долго сидели у огня, о чем-то тихо разговаривая, один раз ему послышалось слово «рыжий», значит, говорят о нем, и, вполне возможно, они его узнали.
Утром, когда он проснулся, все татары уже снова сидели у огня. Старший из них, церемонно кланяясь, поднес чашу кумыса. И пока он пил, все смотрели на него с плохо скрытым любопытством. Сомневаться не приходилось – они его узнали. И узнали, и, кажется, что-то замыслили. Седлая лошадь, он затылком чувствовал их взгляды. Если они хотят его убить, сейчас самый подходящий момент: стрела в спину – и все. Затянув подпруги, вскочил на коня. Теперь уже легче. Но татары стоят и, по всему видно, не собираются нападать. Он попрощался, поехал. Сейчас тоже очень удобно выстрелить в спину, его так и подмывало броситься отсюда вскачь, но он не хотел показать своего страха, ехал шагом, не оглядывался. Расстояние между ним и татарами все увеличивалось, теперь он для стрелы недосягаем, теперь можно и подхлестнуть лошадь. Как же это они его упустили? Может быть, не узнали…
Скорей домой! Отдохнувший конь идет ходкой рысью, встречный ветер пробирается под одежду, и холодок пробегает по телу. Что-то больно уж холодный ветер. Осень только началась, еще не засохли травы, и не отцвели цветы, да и солнце светит ярко, а холодно. Есугей плотнее запахнул полы халата, крепче затянул пояс. Может быть, ему нездоровится? С чего бы это? После ранения он ни разу не болел, а ведь приходилось и мокнуть под дождем, и спать на мерзлой земле, и под тонкой палаткой сутками пережидать снежную бурю.
Вскоре он уже определенно знал – заболел. Тело покрыла холодная испарина, к горлу подступила тошнота, в желудке поселился огонь. Вспомнил чашу кумыса, поданную татарином. Вот почему они не убили его стрелой.
Домой добрался, теряя сознание. Как в тумане расплылись лица, Оэлун, Чарха-Эбугена, Мунлика, его мальчиков – Джучи, Хасара, Хачиуна, Бэлгутэя, Тэмугэ.
– Меня отравили татары, – сказал он, и каждое слово давалось ему с трудом. – Я умираю.
Чарха-Эбуген поил его горьким отваром трав, но легче от этого не становилось. Внутри горело, ему даже казалось, что он чувствует, как там все чернеет и обугливается от невыносимого жара.
– Мунлик, скачи за Тэмуджином!
Потом его начало рвать густой, спекшейся кровью. После рвоты стало легче, но все равно он чувствовал, что уже не встанет на ноги, быстрый конь не понесет его по степному раздолью.
– Оэлун. – Жена наклонилась над ним. Он взял ее за руки. – Береги детей, Оэлун. Я оставляю вас, ничего не успев сделать. Где Тэмуджин?
– Мунлик уехал за ним.
– Оэлун… – Ему хотелось сказать ей, как он торопился увидеть ее, но силы иссякли, голова закружилась, и он поплыл куда-то, мягко покачиваясь, под нарастающий звон серебряных колокольчиков.
Он умер, не дождавшись Тэмуджина, не приходя в сознание.
Часть вторая
Глава 1
– Гей, гей! – Взметнув снежную пыль, Тэмуджин скатился с берега Онона.
Ветер слизал с реки снег, и ровное голубоватое поле льда, изрезанное белыми прожилками трещин, блестело в лучах негреющего солнца. На льду уже играли в бабки Хучар, двоюродный брат Тэмуджина, и Джамуха, сын нойона племени джаджират.
– Эй, Хучар, сегодня ты не выиграешь! – Тэмуджин достал из рукавицы новую биту – большую, тяжелую бабку. – Смотри!
Взвесив на руке биту-бабку и осмотрев ее плоско стесанное (для лучшей устойчивости) брюхо, Хучар равнодушно проговорил:
– Моя лучше.
– Конь познается в беге, – сказал Джамуха, поправляя рысью шапку с блестками инея на сером меху.
– Помалкивай! – грубовато осадил его Хучар. – Ты с любой битой проиграешь.
Хучар всегда выигрывал и у Джамухи, и у Тэмуджина, потому был с ними высокомерен. За это оба его недолюбливали и страстно желали выиграть когда-нибудь все бабки, какие он успел накопить. Джамуха на всякие выдумки ловок, но, может быть, обойдется и без его хитростей. Если бита получилась такой же, как у Хучара, не надо ничего придумывать, можно выиграть и так.
– Ну, начали? – Тэмуджину не терпелось испробовать биту, и он поставил бабки в круг, вычерченный ножом на льду.
Первым бил Джамуха. Он долго целился, щуря глаза с длинными, загнутыми вверх, как у девушки, ресницами. Бросок получился слишком слабым. Бита, прискакивая, шла по льду, на глазах теряя скорость, в круг она еле вползла. Джамуха, неловко улыбаясь, полез за пазуху доставать проигранную бабку.
Настала очередь Тэмуджина. Он сбросил овчинные рукавички, потер руки, прошептал: «Мать-земля, вечное небо, помогите мне!» Бита заскользила по льду и кувырком ушла в сторону. Тэмуджин, не скрывая досады, зло пнул биту носком гутула.
Хучар кинул свою биту, почти не целясь. Большую часть расстояния она пролетела по воздуху, плавно опустилась на лед и, быстро вращаясь, врезалась в ряды бабок. Сухо щелкая, они разлетелись, три штуки оказались за чертой – выигрыш Хучара. Ну что за бита, что за рука у этого Хучара!
Пока Хучар собирал выигрыш, Джамуха вынул нож, присел над его битой, одним ударом отвалил от брюха бабки клин кости, подмигнул Тэмуджину. Так вот, значит, что он придумал. Ну и ловок, ну и хитер!
– Там была трещина, – прошептал Джамуха. – Я давно приметил.
Хучар ни о чем не догадался. Бросил биту так же, как и в первый раз, но она пошла кувырком. Но и после этого он ничего не понял. Только после третьего промаха заметил, что бита не в порядке.
– Почему она сломалась? – недоумевал он.
– Лед крепкий, как железо, – охотно пояснил Джамуха. – А бита старая, и кость у нее слабая, как дерево осины.
– Без тебя знаю, что старая. Этой битой еще мой дед играл. Пойдемте домой.
– Вот хитрый какой! – возмутился Джамуха. – Раз начали, надо играть!
Тэмуджину было неловко оттого, что они обманывают брата. Хотел было заступиться за Хучара, но вспомнил, как тот уходил отсюда с пазухой, вздувшейся от выигранных бабок, гордый и недоступный. Ни разу у него не хватило ума по-братски поделиться выигрышем.
– Ну, уж нет, Хучар, ты будешь играть! – поддержал Тэмуджин Джамуху.
– Не распоряжайся! – отмахнулся Хучар. – У кого хочешь спроси: бита сломалась – игра пропала.
– Чего спрашивать? Своей головы нет? – Но тут Тэмуджин увидел Кокэчу, сына Мунлика. Этот парень все рассудит как надо. – Если уж так хочешь, давай спросим. Эй, Кокэчу! Иди сюда!
Кокэчу шел из-за реки, нес на плече пучок тальниковых прутьев. Он повернул к ним без особой охоты, спросил у Тэмуджина:
– Чего надо?
– Нам надо разобраться… – начал было Тэмуджин.
Его перебил Хучар:
– Нашли у кого спрашивать! Он же сроду не играл!
– Зато он скоро будет шаманом. Он уже умеет говорить с духами. Правда, Кокэчу?
Кокэчу спокойно кивнул головой. У него было узкое лицо с острым носом, над верхней губой чуть заметно темнели усики; со всеми и всегда он держался ровно, говорил с мягкой, вроде бы застенчивой улыбкой, но при этом мог сказать в глаза человеку такие слова, произнести которые не всякий решился бы и в сильном гневе; с мягкой улыбкой не вязался и пристальный, изучающий взгляд угольно-черных глаз, всегда устремленных прямо на собеседника.
– Так что вы не поделили, нойончики?
Хучара такое обращение обидело.
– Мы будем нойонами! А вот из тебя шаман получится или нет, еще не известно. И ты не смеешь так говорить!
– Кто кем будет, ведомо лишь небу. – Кокэчу улыбнулся. – Только пустоголовый жеребенок может заранее воображать себя быстрым скакуном. А вдруг из него получится самая захудалая кляча? Может так быть, Хучар?
– Не может! – боднул упрямо головой Хучар. – Язык у тебя длинный.
– А у тебя ум короткий. Выходит, оба мы с пороком. Мало ты знаешь, еще меньше понимаешь, Хучар, а раздуваешься, как жаба в ненастье.
– Кто кем будет, ведомо лишь небу. – Кокэчу улыбнулся. – Только пустоголовый жеребенок может заранее воображать себя быстрым скакуном. А вдруг из него получится самая захудалая кляча? Может так быть, Хучар?
– Не может! – боднул упрямо головой Хучар. – Язык у тебя длинный.
– А у тебя ум короткий. Выходит, оба мы с пороком. Мало ты знаешь, еще меньше понимаешь, Хучар, а раздуваешься, как жаба в ненастье.
– Я знаю все, что мне надо! – кипел Хучар. – Иди отсюда.
– Почему бурундук полосатый, знаешь?
– Иди, иди отсюда.
– Не знаешь? Ну, а ты, Джамуха? И ты не знаешь, Тэмуджин? Ты знаешь. Расскажи.
Тэмуджин и в самом деле знал. Дед Кокэчу, Чарха-Эбуген, давно-давно, еще когда был жив отец, рассказывал, как дружили маленький бурундук и большой медведь. Бурундук всегда угощал чем-нибудь медведя. Однажды он насобирал много кедровых орехов. Медведь наелся досыта и, довольный, захотел поблагодарить своего друга, приласкать его. Провел лапой по спине. Бурундук остался жив, но с тех пор шкура у него полосатая. Кокэчу не мог знать, что он слышал эту сказку. Как же он догадался?
– Рассказывай, Тэмуджин, – поторопил Кокэчу.
– Откуда ты взял, что я знаю?
– Орел, парящий в небе, видит больше, чем жук, ползающий в траве, – с веселым смешком сказал Кокэчу. – Так что вы не поделили?
Джамуха торопливо рассказал о споре. Кокэчу взял у Хучара биту, внимательно осмотрел скол кости, поцарапал ее ногтем.
– Не хочешь играть? – спросил Хучара.
Разозленный Хучар, как видно, решил во всем идти против Кокэчу!
– Я буду играть! А тебе здесь делать нечего.
– Глупую корову сосут чужие телята – кто в этом виноват? Сама корова, Хучар! – Кокэчу закинул на плечо пучок прутьев, пошел, скользя подошвами гутул по гладкому льду.
– Нахальный и бесстыдный! – сказал Хучар. – Надо было его поколотить.
– Шаманов бить нельзя, – заметил Джамуха. – Его побьешь, а он на тебя напустит злых духов. Ты, Хучар, зря спорил. Ты так метко бьешь, что не только битой, простым камнем нас обыграешь.
– Это верно, – не стал скромничать Хучар. – Давайте…
Они его, конечно, обыграли. Правда, с большим трудом. Хучар под конец приспособился и к искалеченной бите.
Домой возвращались поздно вечером. С заходом солнца мороз усилился, он больно покусывал нос и щеки. Потрескивал, лопаясь, лед, звучно хрустел под ногами сухой снег, на бледном небе висели холодные колючки звезд. Проигравший Хучар мрачно шагал впереди, он повернул к своей юрте, забыв даже распрощаться. Тэмуджин и Джамуха понимающе глянули друг на друга, рассмеялись.
Ночевали они у Тэмуджина. Мать поставила перед ними корытце с большими кусками мяса. От него валил пар. В юрте жарко пылал очаг. От вкусной еды, от тепла, от удачной игры Тэмуджина распирала радость. Обгрызая кость, он искоса поглядывал на Джамуху, посмеивался.
– Ну и хитрый ты!
Джамуха тоже смеялся, на полных щеках играли две ямочки.
– Иначе с ним ничего не сделаешь.
– Простым камнем обыграешь… Ловко! А он, дурак, обрадовался. Ты молодец, Джамуха! Если мы с тобой всегда будем дружить, нас никто ни в чем не осилит. Слышал про моего отца? Когда он побратался с ханом кэрэитов, ни один враг не мог их победить.
– Хан кэрэитов – анда твоего отца? – спросил Джамуха.
– Да. Они обменялись поясами и поклялись, что если у них будет и один конь – на двоих, одно одеяло – на двоих. Вот какая это была клятва!
– А нам можно стать андами?
– Когда вырастем большими, мы станем андами.
– Нет, а сейчас? Можно же и сейчас, Тэмуджин.
– Надо бы спросить у стариков. – Тэмуджин задумался. – Можно и без спросу. Но чтобы это была настоящая клятва, на крови. Согласен?
– На крови? – У Джамухи округлились глаза. – Я согласен, но… Как это сделаем?
– А вот так… – Тэмуджин взял нож, провел лезвием по пальцу – в разрезе показалась ярко-красная, быстро набухающая капля. – Теперь ты.
Две капли крови упали на дно чаши, слились в одно пятно. Тэмуджин разбавил кровь молоком, подал Джамухе.
– Пей. Пусть у нас будет одна душа, одна радость, одна забота.
Джамуха повторил слова клятвы, добавил:
– До конца жизни!
– До конца, – отозвался Тэмуджин.
Они, передавая друг другу чашу, выпили все до дна.
Мать и Хоахчин сидели у огня, выделывали шкурки тарбаганов и о чем-то тихо разговаривали. На матери была низкая, вдовья шапка, но и в этом горестном наряде она была красива. Тэмуджину всегда казалось, что ни у кого нет такой умной, хорошей и красивой матери, как у него. Только в последнее время она что-то очень уж часто бывает хмурой. Скорей бы вырасти, стать большим и сильным, таким же, каким был отец. Все говорят, что он очень похож на отца. Такие же серые глаза и рыжие волосы. Младшие братишки на отца не похожи. Джучи-Хасар тонкий, гибкий, резкий в движениях. Бэлгутэй неповоротливый, медлительный. Хачиун малорослый, но крепкий. Тэмугэ еще совсем малыш, пухленький, с толстой веселой мордашкой. И все четверо одинаково черны, только у Джучи-Хасара волосы чуть посветлее, чем у остальных.
– Тэмуджин-анда, завтра я тебе подарю стрелу – йори. Ты бы слышал, как она свистит! Свистулька сделана из склеенных рогов бычков-двухлеток. Самая лучшая у меня стрела! – Девичьи глаза Джамухи мерцали, отражая огонь очага. – Я буду тебе всегда дарить все самое лучшее.
– И я тоже. Возьми мою биту.
Доброе чувство к Джамухе омыло душу Тэмуджина. Он понял вдруг, что не в шутку, а всерьез и навсегда Джамуха становится его братом, таким же, как Джучи-Хасар, Бэлгутэй, Хачиун, Тэмугэ.
Глава 2
Предчувствие беды томило душу Оэлун. Она не знала, когда и откуда придет худое, но была уверена – придет. Решетчатые стены – опора юрты, мужчина – опора семьи. Как ей, безмужней, уберечь малых ребят от невзгод, как сохранить добытое Есугеем, не обездолить сирот! Кто ей поможет? Люди быстро, слишком быстро стали забывать то, что сделал для них Есугей.
В прежние годы знатные женщины тайчиутского племени, отправляясь в землю предков совершать жертвоприношения, не объезжали ее юрту. В эту весну она напрасно потеряла полдня в ожидании. Никто не заехал. Поскакала в сопровождении верной Хоахчин. Как ни гнала коня, опоздала. Жертвенный огонь догорал, жертвенное мясо было уже съедено, жертвенное вино выпито, и женщины собирались возвращаться домой. Обида опалила душу Оэлун. Сородичи не желают напоминать предкам о ее детях-сиротах. О небо, вразуми жестокосердных! Не слезая с коня, с гневным укором она спросила у Орбай и Сохатай, вдов Амбахай-хана:
– Почему вы заставили меня пропустить жертвоприношение предкам? Не потому ли, что Есугей-багатур умер, а дети его и вырасти не смогут?
Орбай и Сохатай будто и не слышали ее слов, смотрели мимо. А их ли не чтил Есугей-багатур, их ли не одаривал добром, добытым в походах!
– Эх, вы! – голос Оэлун дрогнул. – Вижу: вы можете есть на глазах у других, ни с кем не делясь, можете откочевать тайком, никому ничего не сказав.
Старшая из вдов, Орбай, рассердилась:
– Вы только послушайте, нас оговаривает даже Оэлун. Смотрите, как возгордилась! Ты заслуживаешь того, чтобы тебя не звали, а позвав, ничего не дали. И надо откочевать от тебя, поживешь одна – поумнеешь.
Оэлун круто повернула лошадь. За ней скакала Хоахчин, горестно и жалобно тянула:
– Ой-е, какие люди!.. Ой-е…
В начале лета тайчиуты ежегодно устраивали три мужских состязания: борьбу, стрельбу из лука, скачки. На них съезжались с ближних и дальних кочевий. После состязаний пировали, чествуя победителей, выменивали лошадей. За хорошего скакуна можно было получить косяк кобылиц или новую юрту.
После смерти Есугея Оэлун ни разу не была ни на каких празднествах. Не собиралась и в этот раз, но Тэмуджин объездил первого в своей жизни скакуна, и ему хотелось испытать его резвость на скачках. Может быть, отпустить Тэмуджина одного? Но в последнее время она стала бояться за своего старшего сына. Уедет он куда-нибудь, а у нее сердце не на месте, что бы ни делала, прислушивается, ждет, когда у юрты застучат копыта его коня и раздастся веселое, бесшабашное «гей, гей». Тэмуджин еще мальчик, безрассудный и неопытный, а в жизни так много опасностей. Они подстерегают человека и в падях Хэнтэя, и в степных урочищах. И в самом курене немало недобрых, завистливых и злых людей. Сейчас, когда нет Есугея и защитить их некому, они опаснее и дикого зверя, и вьюги, и стужи. Давно ли кланялись ей, едва завидев, давно ли с утра до вечера роем мух жужжали возле ее юрты, а сейчас она все чаще ловит на себе косые, недобрые взгляды. Даже нукеры Есугея и то избегают встречи с ней. Что ж, она не воин, с ней в поход не пойдут, добычи не привезут, потому один по одному перебегают к другим нойонам, но ведь можно же уйти не тайком, а по-доброму, разве же она стала бы их держать! Идите. Вот подрастет Тэмуджин – у него будут свои нукеры.