– И-и, милый, вспомнил!
Я даже застонал и полез в горячий пепел печи.
– Все, все сожгла. Хорошо горели – только твои бумажки так горят. Видишь, как угрелась, даже заснула!
«Тик-тик-тик», – сказали часы бандита у меня в кармане. Сжав губы, я отпер свой кабинет и стал выносить оттуда ящики с приборами на улицу, в такси. Я решил открыть дома филиал и работать по ночам. Я ведь мог заслужить высочайшую благодарность людей, а я еще ничего не начинал!
Когда, держа в обеих руках по ящику, я появился на пороге нашей холостяцкой квартиры, там, в общем зале у телевизора, уже сидело несколько человек – завсегдатаи.
– Итак, решено – празднование переносим! – сказал мне любитель шалостей.
Он крутил ручки у телевизора. Вот на стеклянном экране замелькали ноги футболистов. Все зрители замерли. Их глаза неестественно увеличились, остановились. Я услышал тиканье своих часов и понял: если бы наш телевизор непрерывно работал две тысячи лет, эти пять человек вот так же, не отрываясь, сидели бы – и сохранились для своих потомков, как семена лотоса.
Я передвинул несколько человек вместе со стульями, чтобы не мешали мне проносить вещи, перенес в свою комнату все приборы и отпустил шофера.
Моя сова сидела на своем месте, за окном. Теперь я относился к ней спокойно. Она была хорошо освещена из комнаты яркой лампочкой. Отчетливо ли я вижу ее? Я подошел к окну. Некоторое время мы смотрели друг на друга. Потом сова прошлась по железному листу туда и обратно – в точности так же, как они ходят по суку в зоопарке. Наклонилась, подняла свою желтую трехпалую лапищу, словно обкапанную воском, и быстро-быстро, как курица, почесала задним когтем клюв. И опять успокоилась, села вертикально, уставила на меня два жестяных кружка – глаза. Я отчетливо видел мою сову!
Потом я опомнился и поскорее стал открывать ящики и устанавливать приборы. Через пять минут комната моя засверкала стеклом и никелем, стала лабораторией.
«Что я успею? – подумал я, – Мне нужно не меньше десяти лет!»
Я попытался вспомнить хоть что-нибудь из моих мыслей, сожженных в разное время в печах лаборатории. Пробовал их заново записать, но ничего из этого не получилось.
– Это сократило бы мне работу вдвое! – Я даже ударил кулаком по столу.
Тут я увидел на полу записку бандита, которую бросил днем. Несколько строк в ней я не успел дочитать, и как раз эти строки смотрели на меня с пола.
«Я могу быть вам полезным. Поняли вы то, что было рассказано об одном бандите? Тогда попросите женщину, что стоит перед вами, и она отдаст вам тетрадку, куда я тайком переписал все ваши мысли, те, что два года вы бросали в печь. Я хотел сам воспользоваться ими – они ведь вам были не нужны…»
– Где же я ее теперь найду? – закричал я, опять не дочитав записку. И тут же увидел слова: «Ее телефон…»
Через несколько секунд я стоял, как в сказке, среди крепко усыпленных телевизором, мерно дышащих, с широко открытыми глазами людей и, поставив телефонный аппарат на плечо одного из них, набирал номер. Послышалось несколько гудков, затем ее голос.
С этого момента в моей новой – короткой – жизни началась новая глава. Она началась с недоразумений, повод к которым подал я сам.
– Надо сразу брать трубку! – эти слова сорвались у меня прежде, чем я успел подумать, что это грубость. – Где тетрадка? Почему вы мне ее не дали?
– Вы не попросили, – отвечал ее голос, – даже не стали читать письмо. А в записке сказано: если вы…
– Сразу видно, что вы не цените время! – опять сорвался я. – Простите меня…
И трубка вдруг замолчала.
– Что же вы молчите? – заорал я опять. – Тетрадку, тетрадку!
– Еду, – отвечал низкий ласковый голос.
Когда я услышал ее шаги, я вдруг понял, что жду не только тетрадку. С того самого мгновения, как я увидел эту женщину в первый раз, меня тихо, незаметно потянуло к ней, как щепку тянет издалека водой к водопаду. Не вторая ли это золотая песчинка подошла к горловине стеклянных часов, чтобы в один миг пролететь через нее? «Что ж, лети и пролетай, – подумал я. – Теперь для меня это не существует… Ведь вы, красавицы, любите, чтобы за вами долго и упорно гнались, – и правильно делаете. А ты тем более – ты ведь еще не забыла того, кому кричала: „Да! Да! Да!“ И вряд ли ты его забудешь – разве сможет моя ничем не примечательная фигура вытеснить из твоей памяти этого экзотического невероятного человека с чужим лицом? Я умер для любви, меня нет».
Тут она и открыла дверь, и вошла – невысокая, тихая красавица, с очень покатыми плечами. «Люблю тебя!» – закричало во мне все живое. Я понял, что в моей новой жизни уже прошло детство и наступила ранняя юность. Но тут же я услышал охлаждающий щелчок в оконное стекло и даже не посмотрел на окно: мне сразу все стало ясно.
Еле поздоровавшись с женщиной, я выхватил из ее рук тетрадку, повернулся к гостье спиной, раскрыл тетрадь и увидел чертежи, наброски и расчеты – те самые, что несколько лет щедро разбрасывал и сжигал. Я перелистал тетрадку. Ого! Уже не десять, а восемь лет! Я буду работать в институте и дома – это даст еще ж два года. Я поставлю дело так, чтобы опыты шли не в одном, а сразу в нескольких направлениях. Днем и ночью!
– Куда вы так спешите? – спросила женщина, видя, как поспешно я соединяю провода и включаю приборы.
– Мне осталось очень мало… – сказал я и осекся. – Жизнь коротка, а работы много. Я тороплюсь.
Я включил приборы все до одного, и зажглись веселые огни в колбах и ретортах, побежали по стеклянным трубкам прозрачные кипящие струи, и в тиглях начали плавиться редкие земли.
Моя сова спала за окном, спрятав голову под крыло. Я решил проверить одну вещь, устранить последнее сомнение.
– Что это там за окном? – неожиданно спросил я у женщины и показал на сову.
При этих словах громадная птица подняла голову и быстро-быстро замигала желтыми линзами глаз. Женщина подошла к окну, приникла к стеклу, закрылась от света обеими руками.
– Там никого нет, – сказала она улыбаясь. И вдруг умолкла. Стала пристально следить за мною, закусила губу, словно пораженная каким-то открытием. – Там никого нет, – повторила она. – А вы кого-нибудь увидели? За вами следят?
– Нет – так нет, – уклонился я от ответа.
И вдруг она – она! – задала мне вопрос. Пришла ее очередь удивить меня, поставить в тупик. Она спросила:
– Вы зачем переменили комнату?
Я опешил, выпрямился, но не ответил ей – я уже жил во власти новой дисциплины. Пустые вещи не должны касаться меня. Я стал вертеть ручку своего старенького арифмометра – мне нужно было произвести кое-какие вычисления. Женщина, не отрываясь, следила за мной.
Примерно через час она не выдержала – тихонько рассмеялась.
– Вы мне хоть скажите, куда вы так гоните?
– Куда? Один человек, вы знаете, о ком идет речь, наверно, уже говорил вам, куда он гонит…
– Говорил…
– Так вот, туда же гоню и я. Я прожил целую жизнь и ничего еще не сделал. А я могу дать кое-что людям. У меня нет опоры на земле, пока благодарный человек не встряхнет мне руку так, чтобы сердце сорвалось со своего места. Я буду работать для него. Он неизвестно где ходит. Войдет – и это будет счастливый день.
Ей, должно быть, понравились эти слова. Она помолчала, а потом опять принялась за свое.
– Зачем вы теряете время? Ведь это так не похоже на вас. Ведь у вас есть новый, совершенный вычислительный аппарат.
Еще новости? Какой-то новый аппарат! Я опять не ответил ей. Тогда она взяла меня за руку и повела к двери.
– Что еще? – Я остановился.
– Не теряйте времени, – сказала она, подражая мне. – Не бойтесь! Я помогу вам выиграть время.
Она потащила меня в другую квартиру, туда, где месяц назад жил мой необыкновенный товарищ – бандит. Достала ключ, открыла дверь его комнаты, зажгла свет и отвернулась от меня, пряча улыбку. Зато я откровенно просиял: в комнате стояли новейшие дорогие приборы – как раз то, чего мне не хватало. Я стал осматривать, передвигать приборы и совсем забыл о своей спутнице.
– Как вам не стыдно! – вдруг услышал я ее голос. – Притворяетесь, будто никогда не видели этих вещей!
Опять за свое!
– Что вы хотите сказать? – резко спросил я.
– Ну, вы должны же были хотя бы навещать своего товарища, – уклончиво ответила она. – Может быть, вы не видели и это?
На подоконнике в аквариуме рос незнакомый мне большой цветок с сильным запахом. Женщина подвела меня к нему. Она словно экзаменовала меня. И я вдруг вспомнил.
– Это лотос. Он выращен из семечка, которое пролежало в гробнице две тысячи…
– Та-ак, – сказала она торжествуя. – Ставлю вам пять с плюсом. А это вам знакомо?
И она подала мне вычислительную машинку последней модели – такую, о которой я не смел даже мечтать. Эта машина могла заменить целое бюро вычислителей, вооруженных простыми арифмометрами,
– Эту вещь можно взять? – не удержался я.
– Вы теряете время! – возвысила она голос, передразнивая не то бандита, не то меня. – Да! ДА! Да! Это все ваше. Все приборы. И даже лотос!
Мне показалось, что она обиделась на что-то.
– Ну да, понятно, – вдруг сказала она в раздумье, – Переменил лицо, переменил голос, значит, надо менять и комнату. Чтобы никто не знал, не сказал… И даже друзей…
Мне бы тогда еще задуматься над этими словами! Но я же говорю, я был во власти новой дисциплины, которая все в моей голове повернула по-новому. Я махнул рукой на ее болтовню.
За эту ночь я сделал громадный прыжок в своей работе. Я убедился в правильности своих отдаленных предположений. Если так пойдет дальше, я месяцев через восемь получу первый результат, – тогда можно будет включать в дело весь институт. Все скептики сложат оружие!
Ничего не замечая вокруг, полный самых радостных надежд, я пришел утром в нашу лабораторию. Еще в дверях я услышал веселый шум. Оказывается, мой вечный противник С. уже тиснул ответ на мою статью!
– Какая оперативность! – иронически восклицал наш шеф, и в кругу болельщиков после каждого его слова взмывал и опускался угрожающе – веселый шум.
Все они стояли вокруг моего стола, шеф хохотал, держась за живот, и в знаменитой картине не хватало только писаря с пером за ухом, то есть меня.
– Ну, дорогой боец, дело теперь за вами, – сказал шеф и положил газетную вырезку мне на стол.
И я их удивил. Я даже не стал читать статью этого С., который мне теперь казался только наивным, но ни в какой мере не опасным чудаком. Он уже не зажег мою кровь, в ней горел другой огонь. Я отмахнулся от него, как от комара. И должен сказать, забегая вперед: этот С. долго еще печатал статьи специально для меня. В одной сноске он писал, что я отсиживаюсь в кустах, что я, как страус, спрятал голову. Он кукарекал издалека и хлопал крыльями, как петух, заманивая меня продолжить бой.
Увидев, что я отодвинул в сторону газетную вырезку, мои товарищи переглянулись.
– Да ты ли это? – спросил пораженный любитель шалостей. – Смотрите, он, кажется, небритый! Друзья! Он бросил пальто на стул! Ну-ка, ну-ка… На пальто нет двух пуговиц! Не кажется ли вам, что его подменили? Он чем-то смахивает на этого…, который сидел рядом с ним…
И он выразительно поглядел на пустующий стол бандита.
И правда, мой характер круто переменился. Я стал другим человеком. Мгновенно забыл я все свои манеры большого ученого, перестал говорить нараспев, перестал кружиться и ворковать вокруг пустячных вопросов. Я летел все время в каком-то горячем полусне. Во мне проснулась жадность к жизни.
Чем же я наслаждался? Я все время смотрел на нее. Она капитально устроилась в моей комнате, принесла с собой кроватку – раскладушку и работала у приборов днем и ночью. Я даже не знаю, когда она спала. И я наслаждался, издали глядя на нее, как она сидит за столом, любовался особенным наклоном ее головы и шеи – как будто молодая мать наклонилась к младенцу.
И, глядя на эту слабоволнистую ласковую дугу, по которой – по одной – я узнал бы ее всегда, я мечтал; мне хотелось, чтобы она обернулась. Она всегда улавливала мой молчаливый приказ – оборачивалась, упиралась подбородком в плечо. Но какой-то постоянный вопрос пробуждал ее, и она, пристально взглянув на меня, возвращалась к своему делу.
Вопрос этот мучил ее. Она решила устроить мне еще один экзамен. У нас установилось правило: если в работе появлялось окошко, которое надо было заполнить, мы обязательно шли часа на два куда-нибудь: – на выставку, в оперу или на концерт. И вот однажды вечером, установив автоматы, включив приборы, она взяла меня под руку.
– У нас есть свободное время. Целый час. Можете вы подарить его мне?
Я подумал.
– Ну, хорошо. Подарю.
Мы вышли на улицу. Она потащила меня куда-то, мы пошли по какой-то темной аллее.
Вдруг эта женщина спросила:
– Неужели ты не помнишь эту дорожку?
Мне все это надоело, и я не стал скрывать свою досаду.
– Вот и правильно, переходите со мною на ты. Давно бы так. Но я прошу оставить странную игру, вы ведете ее вот уже два месяца, и я ничего не понимаю. Эта игра отнимает у нас время.
– Куда вы так все время спешите?
В этот момент я увидел в тени за фонарем темную фигуру моей совы, ее блестящие, быстро мигающие глаза. Я остановился. Хотел показать своей спутнице эти два глаза и вспомнил: она ведь все равно их не увидит!
– Куда я спешу? – Я решил сказать ей все напрямик. – Вот куда: мне осталось жить меньше года.
Мои слова сильно подействовали на нее. Я словно сказал нечто последнее, чего ей не хватало для взрыва. Она остановила меня, зашла вперед и, сложив руки лодочкой, взяла меня за подбородок. И я увидел близко-близко ее глаза, полные слез.
– Коли ты уверен, что меньше года, тогда зачем же мы обманываем друг друга! – шепнула она.
Я открыл было рот, но она положила пальцы мне на губы.
– Ведь это же ты, ты!
И я догадался.
– Вы думаете, что я – этот… ваш?
– Хватит меня мучить… Вспомни, как ты прятался от меня в первый раз. За что ты меня наказываешь?
– Но ведь я совсем другой! – закричал я. – Смотрите – у меня другие волосы, другое лицо! Я ничего у себя не менял! У меня нет никаких швов. Это все мое!
– У тебя и в первый раз не было швов. А я угадала. Я сразу угадала. Скажи, ты почему, когда я к тебе пришла с твоей запиской и с часами, – ты почему вдруг изменился в лице и спросил: «Была ли любовь?» Тебе очень хотелось это узнать. Я тогда же разгадала эту твою наивную хитрость, – Она засмеялась, – Знаешь, как ты меня обрадовал этими словами!
– Я скоро расстанусь с вами по-настоящему,– сказал я.
– Никогда мы не расстанемся. Я найду тебя, даже если ты опять убежишь от меня, сделаешь себе не только другое лицо, а даже переменишь рост.
– Мне осталось жить меньше года. Это определенно.
– Не верю. Ты уже столько лет это говоришь!
– Но ведь тот говорил, и его убили.
– Не убили! Ты умница, ты все продумал! И велел передать все своему двойнику – тебе же. Ты хитрый! Они тебя никогда не настигнут…
– А, черт! Глупости какие-то…
Должно быть, и тот так обрывал ее – она засмеялась.
– Я не буду об этом говорить. Ты и тогда этого не любил.
– Не буду! Сегодня ты еще лучше, чем тогда был. У тебя мягче стал характер, ты так улыбаешься! Ты так хорошо говоришь о человеке, который придет… Я потеряла столько времени! Зачем я позволяла себе играть тобой, как будто мне семнадцать лет! Хочешь, я крикну тебе то слово, о котором ты так просил? Да! Да! Ты слышишь? Крикни мне, что слышишь!
– Слышу, – шепнул я. Я не мог больше противостоять течению. Щепка понеслась к водопаду. – Какого меня ты больше любишь, – только и успел я спросить, – того, который убит, или того, который здесь, рядом с тобой?
– Который здесь!…
Меня любили. Я видел глаза. Стоило мне слегка повернуть голову вправо, и я встречал две блестящие от слез звезды.
И я занял место ушедшего от нас бандита. Моя юность стала зрелой молодостью.
Доктор правильно все предсказал: пять или шесть месяцев прожил я после встречи с ним, и стало мне плохо. Среди яркого лета я должен был слечь.
Я виновато сказал своей тихой, растерянной, зримой любви:
– Знаешь, дружок, мне трудно ходить. Придется тебе покомандовать одной, а я сегодня останусь в постели. Включи радио.
Она включила – и сразу стал слышен то вызывающий, громкий, то пропадающий в грохоте магнитных бурь голос нашего темного материка. Они там работали, добывали уголь, выращивали под искусственным светом капусту.
– Надо энергичнее действовать. Надо поспешить!
И еще быстрее побежали кипящие струи в стеклянных трубках, и ярче разгорелись огни.
В дождливом сентябре мы закончили работу на одной из установок. Я лежал в постели и был настолько слаб, что не мог поднять головы.
– Открой первый свинцовый колпачок, – сказал я. Она открыла.
– Ошибка, – услышал я ее тихий голос. – Здесь лежит только маленький красноватый уголек.
– Нет, это не ошибка, – ответил я спокойно. – Это только вариант. Все учтено на других установках. А уголек этот уже можно показать… Позови ребят. Позови шефа…
Они вошли, ступая на носках, как входят к больному. Раньше я не пускал их к себе, и теперь, войдя в мою комнату, которая превратилась в лабораторию, они остановились у двери, стали озираться. Они не знали, что подумать обо мне, их удивило все: и стены, исписанные формулами, и исцарапанная гвоздем мебель – я и на ней писал, – и блеск приборов, от которых доходили до них легкие струи тепла.
Потом они увидели меня. Должно быть, мой вид поразил их – они еще больше притихли. Только любитель шалостей, не сводивший глаз с моей подруги, что-то шепнул шефу.
– Доложи им, – сказал я.
И она как настоящий ученый, за десять минут сделала им доклад о нашей работе и показала уголек, который никак не хотел остывать.
Этот уголек удивил всех, особенно шефа. 0н первым торжественно подошел пожать мою руку. И все мои товарищи зашумели и наперебой бросились ко мне, схватили мои ослабевшие руки и стали их трясти, – и я почувствовал, что сердце мое вот-вот сдвинется с места.