— В моем возрасте почти все скучно, — грустно улыбнулся Энсон и взял трость.
Стоял ясный солнечный день, для весны слишком теплый. Хотя солнце припекало почти по-летнему, в зоопарке еще не было летнего скопления народа… И Брейд с некоторым удовлетворением подумал, что хоть тут ему повезло. Джинни отправилась смотреть обезьян, а Брейд с Энсоном дожидались ее на скамейке.
Брейд рассеянно смотрел на клетку, установленную на высокой подставке в центре круглой лужайки, поросшей травой. В клетке сидел старый орел, в маленьких желтых глазках которого все еще таилась сонная свирепость. Брейд размышлял, давно ли эта птица сидит в клетке и какой тяжкий грех она совершила, если по каким-то высшим, неземным законам, карающим проступки, ее обрекли на заточение.
Энсон купил себе пакетик жареной кукурузы и, положив трость на колени, с очевидным удовольствием хрустел нежными зернами.
— Вчера я говорил с Литлби, Брейд, — сказал он.
— Да?
— Он рассказал мне об этих лекциях по технике безопасности, которые он наметил. Конечно, старый жулик сам себя убедил, что задумал их давным-давно.
— Да, я знаю, — Брейда это не очень интересовало.
— А потом он спросил про вас.
— Про меня? — Брейд почувствовал, как у него напряглась спина.
— Потому-то я и привел вас сюда, понимаете, подальше от миссис Брейд.
— Что же он сказал?
— Да ничего особенного. Прямо ничего сказано не было. Однако я так понял, что в следующий раз ваше назначение будет продлено только на один учебный год. Вам предложат за этот год подыскать себе другую работу.
10Брейду показалось, что температура резко упала, а солнце, светившее ему прямо в спину, перестало греть.
Голос Энсона доходил откуда-то издалека.
Прежде всего Брейд подумал не о том, что потеряет средства к существованию, не о том, что изменится привычный уклад жизни. Он подумал о Дорис.
Она все предсказывала. Пока он не утвержден, судьба его зависит от Литлби или от другого руководителя факультета, который придет ему на смену. Брейд всегда упрямо твердил, что ничего не случится. На этом зиждилось его положение в семье. А теперь как он посмотрит Дорис в глаза?
— Это связано с уб… — Он запнулся. Он чуть не сказал — «с убийством» и начал снова: — Это из-за Ральфа Нейфилда?
— Вы имеете в виду несчастный случай с Ральфом? — удивился Энсон.
— Ну да.
— Об этом он ничего не сказал. Да и какая тут связь?
Брейд пожал плечами и отвернулся.
— Все дело в ваших исследованиях, — пояснил Энсон. — Вы мало печатаетесь.
— Или печатайся, или погибай! — сказал Брейд с горечью.
— Знаете, Брейд, это ведь старая история. Люди держатся в университете благодаря своей репутации. Репутация основана на вкладе, который этот человек вносит в науку. А вклад измеряется количеством публикаций.
— Значит, если бы я собрал все свои изыскания вместе, разделил их на худосочные дольки и начал тискать сообщения, то в одном журнале, то в другом, было бы лучше? Значит, я считался бы великим ученым, если бы из каждой работы выжимал по дюжине статей? Выходит, репутация ученого измеряется количеством жиденьких публикаций, на которые он сумеет расчленить свои исследования?
— Брейд, Брейд, — старый химик поднял узловатую, с набухшими венами руку и успокаивающе похлопал Брейда по колену, — не будем спорить о количестве и качестве. Статьи, которые вы опубликовали за последние десять лет, очень серьезны и представляют известную ценность, но их вряд ли можно считать блистательным вкладом в науку. — Он даже усмехнулся, так ему понравилась эта фраза, и повторил;— Вряд ли можно считать блистательным вкладом.
— А у меня вряд ли встречались блистательные аспиранты, — ответил Брейд раздраженно и тут же устыдился: нечего сваливать вину на других.
Энсон согласился:
— Это верно. Но кто виноват?
— А что я, по-вашему, должен делать? Загребать себе дотации и покупать аспирантов? Не собираюсь. Я давно решил, Кэп, что не пойду с поклоном в Вашингтон предлагать какую-нибудь идею, под которую можно получить деньги от правительства. Я не собираюсь менять свою работу на какие-то сомнительные новомодные проекты. Я занимаюсь тем, что меня интересует, вот и все. Если это заслуживает общественного поощрения, я приму его без колебаний. А нет, так нет. — Он говорил со злостью, мысленно оправдывая себя и ожидая услышать уже знакомые обвинения в непрактичности, в том, что он глупец, считающий бедность добродетелью, а процветание — грехом.
— Перестаньте, — сказал Энсон, — вы же знаете, что я думаю обо всем этом разгуле с субсидиями, который царит вокруг. Я вам это не предлагаю. Но почему вы так расстроились? Неужели вы не найдете другую работу? — Он пристально, не отводя глаз, уставился на Брейда.
Брейду было трудно выдержать этот взгляд. Что он мог ответить? Что уже возникла отрицательная обратная связь? Что чем дольше его не повышают в Должности, тем сомнительнее становится повышение? Ведь если его и решат повысить, неизбежно возникнет ряд вопросов. Почему он так долго оставался помощником профессора? Почему его так долго не повышали? Значит, с ним что-то не так? А чтобы получить повышение, надо ответить на эти вопросы. Причем с каждым годом вопросы становятся все настоятельнее, все острее, давать на них ответы все труднее. А через некоторое время ответить будет и вовсе нечего.
И при переходе на новую работу эти вопросы воз* никнут тоже. Не то, чтобы он был слишком стар для новой работы или считался плохим химиком, просто его нынешнее положение чересчур затянулось.
Брейд быстро представил себе бесплодное хождение по химическим факультетам, обмен вежливыми рукопожатиями с сотрудниками, вежливые расспросы об его исследованиях, вежливый обмен статьями, и все это настолько приторно вежливо, что начинало тошнить.
А вежливость объясняется только тем, что никто не захочет задать невежливый вопрос: «Почему же вы столько лет оставались внештатным помощником профессора, профессор Брейд? И почему ваш университет вместо того, чтобы утвердить вас в должности, позволяет вам уйти?» Ведь не ответишь же: «Они не хотят меня повышать, потому что слишком долго не повышали. Они позволяют мне уйти, потому что смущены и раздосадованы тем, что никак не соберутся меня зачислить».
Он все еще старался выдержать взгляд Энсона.
— Я могу пустить в ход свое влияние, — сказал Энсон, — и помочь вам.
«Какое влияние?» — подумал Брейд с горькой безнадежностью. Ах, Кэп, Кэп, ну какое влияние? В этом университете вы имеете вес, так как все смотрят на вас как на живое привидение и не хотят обижать. А в других местах? Там почитают настоящего Энсона, а настоящего Энсона, сделавшего когда-то огромный вклад в развитие органической химии, больше нет. Старик, зовущий себя Энсоном, — самозванец, он лишь телесной оболочкой связан с тем, прежним Энсоном, а все, что составляло его «я», его влияние, ушло безвозвратно.
— Но если вы хотите остаться в университете, — продолжал Энсон, — так боже мой! Заставьте их вас удержать. До июня, пока вас не предупредили, у вас есть время. Сделайте что-нибудь до этого.
— Сделать? — повторил Брейд. — Что сделать?
Энсон так стукнул тростью по гравию дорожки, что трость затрещала и из-под нее брызнули в разные стороны мелкие камешки.
— Вы что, сдаетесь, молодой человек? Бороться надо. В, университете прозябать нельзя. Наука — это борьба. — И он сжал свою морщинистую руку в кулак.
— Но я-то как раз не возражаю против прозябания, учитель. На свете много мест, где можно бороться и где вам платят за эту борьбу. А я потому и сижу в университете, что не желаю бороться.
Из помещения для обезьян выбежала Джинни. Прямые темные волосы, заплетенные в две тугие косички, подпрыгивали у нее на спине, ударяясь о коричневый свитер, на бегу она отталкивала кусочек гравия носком туфли.
— Папа, можно я пойду в террариум?
Брейд поднял голову и какую-то долю секунды смотрел на собственную дочь, не узнавая ее.
— Конечно, — ответил он, — а где это?
— Да вон же, видишь вывеску!
— А нам пойти с тобой, Джинни? — Он потянулся к ней, и вдруг ему отчаянно захотелось взять ее на руки, прижать к себе, чтобы, лаская это маленькое существо, утешиться самому. Но она отбежала в сторону и ответила, не сводя глаз с террариума:
— Нет, я сама. Я быстро.
И поскакала, исполненная независимости, несмотря на свои одиннадцать лет.
— А как быть с работой Ральфа? — спросил Брейд.
— С исследованием кинетики? — на лице у Энсона отразилось неудовольствие, и он решительно затряс головой. — Забыть.
— Забыть? Но ведь она открывает совершенно новые возможности в области органической реакции. Если мне удастся закончить ее, получить последние подтверждения, — в нем вдруг пробудилась новая надежда, — я мог бы напечатать статью, которая вызовет настоящую сенсацию!
У Энсона это не нашло поддержки.
— А как вы собираетесь кончать эту недоделанную работу? — спросил он.
Брейд не ответил. Носком ботинка он сковырнул кусочек гравия.
— Для такой работы у вас нет достаточной подготовки, — сказал Энсон и покачал головой, — я это знаю. Приди вы вовремя ко мне за советом, я бы вас предостерег. Профессор не должен позволять своим аспирантам вести исследования, которые не по плечу ему самому. Я держался правила всегда знать и понимать до конца, что делают мои ученики. И если бы один из них вдруг исчез, я всегда мог доделать опыты сам. А у вас дело обстоит иначе, правда?
Брейд вспыхнул. Он исправно просматривал копии расчетов, которые приносил ему Ральф, но постичь математические выкладки и обобщения Ральфа в области конфигурационной энтропии было свыше его сил.
— А я научусь, — сказал он. — Я не настолько горд, чтобы перестать учиться.
— Дело не в гордости. У вас нет времени. Я вам скажу, что делать.
Он дружески положил руку на плечо Брейда, и Брейд вдруг остро почувствовал, что он относится к этому старику так же, как аспиранты относятся к нему самому.
— Будь я на вашем месте, я начал бы все сначала. Выбрал бы себе область, настолько новую, настолько никем не разработанную, что просто нельзя было бы не сделать в ней открытий. Надо найти такую область, в которую еще не вторглись эти типы, сидящие на субсидиях. Вот взгляните-ка на этого орла!
Брейд удивленно поднял голову. Глаза птицы были закрыты, крылья сложены. Медленно приоткрылся и снова сомкнулся клюв, словно рот старика, который бормочет что-то во сне.
— При чем здесь орел? — сросил Брейд.
— Возьмем хотя бы его плотоядность. Он ест мясо. Вон те обезьяны, может быть, и питаются насекомыми, но в основном едят фрукты и вообще растительную пищу. Однако обезьяны-вегетарианцы ближе стоят к плотоядному человеку, чем плотоядный орел. Интересно, как это отражается на химическом составе этих трех существ.
— Что вы имеете в виду, Кэп?
— Я говорю о сравнительной биохимии, о химической разнице между организмами. Те немногие, кто этим занимался, ничего не смыслят в органической химии. А у вас есть специальные знания, которые помогут вам пойти дальше их. Ну как? Ведь это замечательно интересно.
— О боже, Кэп, — сказал Брейд, невольно улыбаясь, — да я не представляю: с чего тут начинать?
— Вот именно. Так испытайте свои силы.
— Нет, Кэп, нет. Меня это не трогает. Меня просто не привлекает работать с животными.
Энсон нахмурился.
— Займитесь этим, и я уверен, мне удастся уговорить Литлби. Он забудет о своих планах отказаться от ваших услуг и уж во всяком случае даст вам реальную возможность поработать над новой темой. Он, может быть, даже повысит вас на этом основании. Здесь нет ничего невозможного.
— Спасибо, Кэп. Но даже при этом…
— Вы что, просто боитесь всего нового?
— Нет, но тема должна увлекать меня, и, по-моему, сейчас меня интересует как раз кинетика. Я попробую сам закончить работу Ральфа. Попробую.
Энсон встал.
— Я пошел, Брейд. Вы делаете ошибку.
Брейд смотрел вслед удаляющейся фигуре, и в чувствах его была такая сумятица, что он никак не мог в ней разобраться. Бедняга Кэп. Он явно возмущен. Все еще раздает идеи, распределяет области исследований. Конечно, он ненавидит кинетику и механизм реакции — ведь именно из-за этих проблем его деятельность оказалась устаревшей.
Сравнительная биохимия?
Брейд взглянул на орла и подумал: «А что, если…»
На миг в нем встрепенулась надежда, но это объяснялось лишь обещанием Энсона попросить за него. И надежда была пустая, потому что Энсон не мог поколебать Литлби. В этом Брейд не сомневался. Только сам Энсон верил еще в свое могущество. Что касается работы Ральфа..
Брейд пытался сохранить в себе тот маленький зародыш надежды, которую он только что ощутил, но она ускользала. Конечно, если прочесть книгу Ранке по кинетике..
Но он достаточно был знаком с ней и знал, что чтение ее — тяжкий труд, может быть, даже непосильный для него.
Брейд сидел на скамейке, дожидаясь Джинни, и чувствовал себя очень одиноко.
Домой они вернулись около четырех часов. Дорис уже одевалась к вечеру, но этим сборам предстояло затянуться до самой последней минуты, когда все вокруг каким-то чудом уладилось и она, приведенная в порядок и затянутая в платье, оказалась готовой.
Дорис озабоченно посмотрела на них.
— Звонил Фостер.
— Фостер? Наш Фостер?
— Профессор Мерилл Фостер, который читает курс для дипломантов, хотя его должен читать ты. Тебе достаточно этого объяснения?
— Ну пожалуйста, Дорис! Я не настроен состязаться с тобой в сарказме. Что ему понадобилось?
— Поговорить с тобой.
— О чем, господи помилуй?
— Он не сказал. Он был очень недоволен, что к телефону подошла я, и все добивался, действительно ли ты будешь вечером у Литлби. Я сказала, что будешь.
— Гм! Как ты думаешь, что ему нужно?
— Понятия не имею. Но скажу тебе вот что. Он был ужасно говорлив, так и чувствовалось, что он старается скрыть возбуждение. И зная Фостера, Лу, я могу сделать вывод, что у него припасены для тебя дурные вести.
11Дурные вести? А чего еще сейчас ждать! Наверное, те самые новости, которые ему уже принес Кэп Энсон, но только подтвержденные, отполированные до блеска и тщательно упакованные, готовые к доставке!
Однако Брейду кое-как удалось сохранить спокойствие.
— Не каркай, Дорис! Если это Фостер, то от него можно ждать чего угодно. Поделится, например, очередной грязной историей, которую где-то услышал. У меня в запасе полчаса, пойду-ка вздремну.
Он снял рубашку, брюки и ботинки, лег, но не заснул. В нем начал медленно разгораться гнев. Можно понять, что Литлби обсуждал его дела с Кэпом Энсом. Все-таки Энсон самый старший на факультете, выдающаяся личность, а кроме того, в прошлом он учитель Брейда. Но обсуждать это с Фостером… «Липун Фостер», — подумал Брейд с внезапной злобой.
Он вспомнил день, когда впервые увидел Фостера. Фостер был тогда еще юнцом, лет двадцать с чем-нибудь, не больше, и он только что окончил университет на Среднем Западе. Его провели по лабораториям, представили сотрудникам, и с самого начала он показался всем рослым и крупным, хотя высоким ростом не отличался. Он держался с веселой самоуверенностью, зная, кто какими исследованиями занимается, и с полным пониманием обсуждал с каждым его работу. Почему-то ни у кого не возникло мысли, что он просто вызубрил все это заранее, хотя иначе и быть не могло.
Брейд не любил Фостера за манеру немедленно считать себя хозяином каждого клочка земли, куда ступала его нога, но он постоянно боролся с этим чувством, даже тогда, когда Фостер сравнительно быстро продвинулся по службе и занял на факультете такое же положение, как Брейд.
Дорис решительно невзлюбила Фостера с самого начала.
— Он грубиян, и я не вижу в нем ничего забавного, — говорила она.
Фостер действительно был груб. Его любимым развлечением было рассказывать сомнительные истории, что, надо отдать ему справедливость, он делал мастерски. Его постоянно окружала атмосфера шутливого флирта. Он свирепо ел глазами секретарш, лаборанток, студенток. Стоя рядом с женщиной, он, как бы невзначай, осторожно обвивал рукой ее талию или плечи. По-видимому, это никому не казалось оскорбительным. Во всяком случае Брейд ни разу не слышал, чтобы хоть одна женщина возмутилась, дала Фостеру пощечину или пожаловалась Литлби. И иногда Брейда это весьма удивляло. Может быть, Фостер обладал каким-то животным магнетизмом, который был заметен (и нравился) только женщинам?
Поэтому он испытывал некоторое удовлетворение, случайно узнав, что все без исключения женщины, обитающие на химическом факультете, именуют Мерилла Фостера не иначе как «липун» Фостер. Сейчас Брейд беззвучно повторял это прозвище — «липун» Фостер. Ему казалось, что оно унижает Фостера, ставит на подобающее место.
Зачем Литлби понадобилось обсуждать с ним вопрос о Брейде? Если от Брейда хотят избавиться, пусть хотя бы считаются с его достоинством. Уж это-то он заслужил!
Брейд закрыл глаза. Если до того дошло, что его вышвыривают вон всем на посмешище, он найдет, как отомстить. В эту минуту ему казалось, что совсем не сложно овладеть сведениями, нужными для завершения работы Ральфа. Он найдет себе новое место и, опубликовав результаты исследований (да поможет ему Господь Бог!), совершит переворот в науке, работая в другом институте. Пусть тогда попробуют разделить с ним его славу…
Он находился на зыбкой границе сна и бодрствования, планы мести неуловимо менялись и принимали фантастические размеры, как вдруг до него донесся деловитый голос Дорис:
— По-моему, тебе пора одеваться.