Через час Сеть умерла. Еще через час почили в бозе программные шедевры Билла Гейтса. Вскоре о том, что компьютер включен, можно было догадаться только по зеленой лампочке на системном блоке.
Фея попрощалась с коллегами. В висках стучало: «Навсегда, навсегда… ну и пес с ними…» Потом бродила по улицам, не зная, куда податься. Озиралась, крутила головой, упиралась взглядом в какую-нибудь точку в городском ландшафте, проверяя ее реальность на прочность, и вместе с тем представляла, что вся картинка вот-вот подернется рябью, как после наката волны, сквозь очертания домов проступит темнота, таящаяся за всеми наблюдаемыми декорациями внешнего мира. Сон? Явь?
Ближе к вечеру позвонила Ленка:
– Такая параша, мне нечем размазаться по счету. Ты не могла бы подвезти долларов триста, чтоб мне размазаться здесь? Не можешь? О-о-о! Ну попроси какого-нибудь панка-сыроеда! Отправь ко мне! Пожалуста-пожалуста-пжалуста… Спасибо, душечка, ты настоящий друг… Подъезжай… «Маракеш» на Павелецкой.
Ленка активно проедала штуку, которую ей отстегнула Фея от первого гонорара.
Фея поплелась на встречу пешком. Темнело. Была видна только одна звезда, но рядом близоруко грезились другие. Еще не поздно зацепить их рассвет блуждающим обреченным взглядом. Ребристые фасады старинных домов, окутанные карнизами и редкой лепниной, вдоль всего пути маскировались за причудливыми зелеными изгородями. Словно прятались от досужего взгляда или боялись напомнить о том, от чего стало бы неудержимо горько, как при внимательном взгляде на падающую от тяжести времени секундную стрелку – о прошлом.
Вышла в Ножовый переулок, практически всю правую сторону которого закрывала глухая стена четырехэтажного дома. В конце ее, на импровизированном балкончике без перил столпились скульптурные фигуры ростом с крупного взрослого гнома. Пятеро худеньких, изможденных солдат. Из-за спин торчат короткие штыки. Снизу надпись: «Памяти павших будьте достойны».
Как быть, если все ощущения утрачены? Если не чувствуешь себя наравне с окружающим миром? Хуже? Лучше? Иначе?
Opus: «Live Is Live»
Ленка представила Фею многочисленной разношерстной компании, рассевшейся за столом и качающейся в сигаретном дыму:
– Всем любить и бояццо… Лучшая из лучших. Красивейшая из красивых…
Ленке было хорошо. Лишь спустя час Фее удалось оттащить подругу в туалет. Ленка уселась на унитаз и заморгала довольными пьяными глазами.
– Ты понимаешь, я поверила, что я мертвая. – Фея коротко рассказала о встрече с Викентием, проблемах с компом. – В последние дни я многому поверила.
– Круто тебя зомбировали. Yeah! Тайная секта скопцов, не иначе… Я-то хоть живая?
– Живая, живая. Только разговариваю я не с реальной тобой, а проекцией тебя в моем загробном мире.
– Круто вааще! Дайте две.
– Ты еще бог знает сколько лет будешь топтать Землю-матушку, – не слушая ее, продолжала Фея, – а я очень скоро исчезну. Вообще – исчезну, доходит? Меня и так нет, а скоро эти остатки меня, – двумя руками похлопала себя по бедрам, – перестанут думать и чувствовать так, как я.
– Одурманили твою бестолковую репу. Не верю! – Ленка успокаивала Станиславским, потом попыталась направить подругу на рациональный путь. – Докажи! Как вещал нам товарищ Титов, мертвяки очень способные. Сахаре – воду. Приднестровью и Крыму – независимость. Укуси себя за локоть. Сделай Обаму светленьким.
– Дура ты! И эгоистка.
– Ну вот – ни себе ни людям… Если магией потусторонней владеешь, соверши доброе дело. Дай косарь, тогда я и Дарвину, и Марксу поверю…
Фея не глядя выхватила из сумки пригоршню долларов, скомкала, бросила на пол и вышла из туалета. Ожидающие снаружи девушки сунулись было в открывшуюся дверь, но, увидев Ленку со спущенными до колен трусами, стушевались.
– Гражданки, по очереди! Достаем денежки, хорошенько мнем в ручках, бросаем на пол… – донесся до убегающей Феи голос бывшей подруги.
Алиса: «Театр теней»
Она остановилась в гостинице «Союз».
Раскрашенная стерва за регистрационной стойкой ни в какую не хотела брать доллары. Потом зашептала:
– Ладно, возьму по тридцать…
– Одолженьице, блин! – громко фыркнула Фея и перешла на «ты»: – Спасибо тебе, красна девица. Ну что ж, с тебя лучшие хоромы, с меня – сотенная сверх тарифа.
Стоя на огромном балконе, можно было наблюдать всю Москву. Тем легче верилось в ее виртуальность.
Фея покурила, выпила шампанское из бара («За бессмертие, радость моя»), побродила по огромному номеру и снова заглянула в бар.
После двухсот водки она решила, что все не так уж плохо:
«Я дышу, чувствую, пьянею… Я еще – о-го-го! Я еще всем…»
Последняя мысль: «Пауза дается тебе только раз, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно, когда будешь загорать в аду…»
Не раздеваясь, нырнула в огромную двуспальную кровать.
Конечно же, приснился Викентий Сергеевич с грозным предупреждением: «Я сворачиваюсь, сворачиваюсь вокруг тебя». Фея плюнула точно между двумя половинками его разорванного на животе тела и заставила себя (она умела планировать свои сны) отправиться в Диснейленд, кататься на «русских горках». Эта часть сна не запомнилась. Кроме того, что дух захватывало и повсюду хмурилось небо.
Наутро не хотелось есть. Телевизор, так же как прежде комп, превратился в черный квадрат.
Спустилась в холл. Окружающее виделось предельно резким, словно происходящее не только не сон (и уж тем более не загробное тление), а сверхреальная картинка – воздух, люди, запахи, мебель. Сверхнастоящие, стремящиеся наполнить жизнь смыслом.
Фея подошла к журнальному столику. Журналы на столе были похожи один на другой – стерильно белые обложки, стерильно чистые страницы… Вышла на улицу – вывеска на гостинице была, но надпись на ней отсутствовала. Та же история с объявлениями на столбах, растяжками на Университетском проспекте, дорожными знаками…
Фея вернулась в номер и решила пореже выходить из него.
Она долго-долго лежала в ванне, разглядывая свое тело. Стройное? Непорочное? Молодое? Ненужное.
Потом долго-долго причесывала длинные светлые волосы. Отражение в зеркале точно фиксировало ее одиночество – человеческую трагедию, не разделенную с близким человеком.
На вторые сутки ей перестали подчиняться сны.
На третьи она попросила на reception’е тетрадь и полностью заминировала ее тремя словами: «Я НЕ СУМАСШЕДШАЯ».
На четвертые дико захотелось встретиться с Викентием Сергеевичем.
На пятые – не увидела себя в зеркале.
Сны Феи
Isao Tomita: «The Sea Named Solaris»
Видения апокалипсиса стали обыденными. На привычный мир ее кошмаров накинулись природные катаклизмы. Лил дождь с градом. Градинки величиной с голубиное яйцо стучали по машинам, замершим в бесконечных пробках, мостовой, по стабилизаторам дирижаблей, которые кружились над Москвой. В городе стоял непрекращающийся ритмичный треск. Вслед за градом пошел снег. Крутил в метели города и страны. Заносило дороги, срывало линии электропередачи, лопались трубы, и жилье погружалось в шестидесятиградусный мороз.
Во сне приходилось накручивать на себя одеяло. В несколько слоев. Чтобы не замерзнуть.
До дна промерзали реки. На десятиметровых сугробах, на белоснежном снегу лежали мертвые птицы. Дирижабли, примороженные к крышам домов, разноцветными опухолями набухали над городом. Люди, запертые в домах неиссякаемым снегом, сидели в темноте и ждали лета.
Весна начиналась бешеным половодьем. Размывая фундаменты, смывая дома, по улицам Москвы неслась талая вода. Мебель, машины, людей, барахтающихся вплавь, людей, гордо стоящих на катерах, уносило куда-то вниз в разные стороны с семи холмов.
Складываясь как карточные дома, рушились небоскребы. Не хватало людей, чтобы спасать людей. Всех уничтожала стихия. Меж устоявших зданий, вдоль размываемых проспектов протискивались дирижабли, опускаясь вниз, чтобы помочь тонущим. Они задевали стеклянные фронтоны домов. В бурлящую по улицам воду брызгало стекло, играя разноцветными бликами, переливаясь на солнце, которое периодически выглядывало из-за туч, чтобы засвидетельствовать наступающий конец света.
Но вот потоки на улицах Москвы захлебнулись, переполнились сами собой. Воде стало некуда течь. Город превратился в одно огромное озеро. В нем отражались звезды и праздничные огоньки дирижаблей, как призраки, реющих в бесприютности неба. По дну бесконечной взлетной полосой тянулось светодиодное уличное освещение, которое не потускнело, пережив и дождь, и град, и снег. Стеклянные башни уцелевших небоскребов преломлялись в воде. Прыгающие по волнам отблески лунного света перемигивались с луной.
Лунная дорожка менялась солнечной. При дневном свете глаз легко хватался за оставшиеся приметы цивилизации: небоскребы, семь сталинских высоток, три «чертовых колеса», трубы заводов, электростанций и – дирижабли, плавающие в ясном небе низко-низко над водой…
Лунная дорожка менялась солнечной. При дневном свете глаз легко хватался за оставшиеся приметы цивилизации: небоскребы, семь сталинских высоток, три «чертовых колеса», трубы заводов, электростанций и – дирижабли, плавающие в ясном небе низко-низко над водой…
Разноцветные катера мечутся между остатками суши. Самые смелые из выживших ныряют вниз, чтобы выудить из прошлой жизни то, что может пригодиться в нынешней.
Экскурсионные дирижабли бесплатно катают публику, которая осваивает твердыни, откуда вновь должна расти цивилизация. Кажется, город и жизнь ничто не сломит. Но ноги от страха поджимались к груди, а сердце привычно ждало очередной кровавой развязки. До рассвета бездна времени, чтобы убить жизнь на Земле.
Солнце печет все безжалостнее, душу морозит могильный холод – и нос из-под одеяла не высунешь. И островки домов начинают заселять не только люди. Жара. Вокруг роятся мухи. Косяками плавают крысы в надежде проникнуть в здания и высушить серые тела. Жара.
Откуда-то появляются стаи птиц, бьющихся в окна верхних этажей, перед смертью оставляя красные кровавые росписи с прилипшими к ним перьями. Люди начинают болеть, нырять вниз в привычный, но безвоздушный уют городских улиц и не подниматься наверх. Жара.
Давно уже стало традицией оттаскивать на катерах всплывающие трупы. Подальше на север. Но каждый день появляются новые. Непонятно – то ли размыло безбрежные московские кладбища, то ли вернулись с севера не привеченные мертвецы. Требовать от живых дань.
Надежда, ранее объединившая всех тесным неприступным кольцом, уже разбивается на части – кому-то больше, кому-то меньше. Чтобы легче было терять человеческое лицо и как крысам подбираться к чужому жилью, вспарывать его оболочку острыми безжалостными зубами и есть, есть, потом плыть дальше, разоряя человеческие гнезда.
Остается замереть в ожидании, что вот-вот дверь в гостиничный номер заскрипит, и по полу застучат легкие крысиные ножки. Но ни в коем случае не вылезать из-под одеяла – можно увидеть, как длинное серое тело зигзагами приближается к кровати или что там – дальше, в проеме двери, в темноте – чей-то бесформенный контур, высокая фигура. Она может расползтись и накрыть всю спальню тенью, темной, как сама ночь. И не дай бог, если в спальню проникнет свет. Тогда не избежать безумия. Откроется лицо: змееподобное, пронизанное свирепой злостью, кожа, покрытая зеленой трупной слизью. Только бы не увидеть глаза – еще целый час до рассвета…
Словно не выдержав веса стихий, в воду падают дирижабли, цвет которых, выгорев на солнце, стал неопределенно одинаковым. В сумерках в разных частях города они горят на воде, напоминая о несостоявшемся погребении мертвых.
Люди ждут, когда вода окончательно размоет фундаменты обжитых домов – они рухнут, и останется одно безбрежное море, как когда-то на заре жизни; ждут, когда наступят холода и вода вместе с остатками цивилизации промерзнет до дна. Останется лед: и в кратерах, и в разломах земной коры, и на вершинах приблизившейся к нам Джомолунгмы. Потом все это занесет глубокими сугробами. Ждут смерти, задержавшейся в пути из-за того, что Фее периодически нужно просыпаться, находить себе еду и убивать время.
На третью ночь она осталась одна в небоскребе, пока еще не рухнувшем в воду. Ей уже не страшно. Только по-прежнему остро колет вопросами, большей частью не связанными с кошмарами.
За что? За что ей досталась такая серая жизнь? За что такая серая смерть? Какая – такая? Такая, как все…
«Подумаю об этом завтра – впереди еще целая ночь, бесконечная, как сама жизнь», – решила Фея, готовясь к очередному кошмару.
До встречи с Саней Кораблевым оставалось десять дней.
Часть II
Фея и чистилище
Даже для таких, как мы, боль есть боль. Возможно, мы и умираем трудно, возможно, нас не так просто прикончить раз и навсегда, но мы все же умираем. Если нас еще любят и помнят, нечто, очень похожее на нас, занимает наше место, и вся чертова канитель начинается сызнова. А если нас позабыли, с нами покончено.
Нил ГейманВозможно, настоящие причины всего, что с нами происходит, не имеют никакого отношения к событиям, которые мы воспринимаем как свою реальную жизнь. Но есть и человеческий масштаб ситуаций, в котором и надлежит действовать.
Ольга СлавниковаMuse: «Hysteria»
Глава 1
История жизни = история смерти = X. Только не говорите о любви, OK?
Михаил Круг: «Идет этап»
Человека, которому предстояло стать проводником Сани в мир мертвых, звали Кратер. Исходом встречи Сани и Кратера в любом случае должно было стать определенное количество бездыханных тел.
Кратер давно доказал свое прозвище. Оно прилипло с детства, хотя он мог называться и Леха Борзый, и Леха Геморрой. Связываться с ним боялись – чувствовали великую силу пофигизма, разгильдяйства и других сомнительных достоинств с явным уголовным душком.
Внешностью и сменой настроений Кратер напоминал паноптикум маленьких коренастых мужичков, которые пьют пиво на детских площадках и всегда смотрят осоловелым, но при этом бесконечно мудрым взглядом: трехдневная щетина, потрепанный вид, неизбывная грусть в глазах. Если не проверять их словом и делом, все они походили на философов, попавших в банальную, но беспощадную ловушку судьбы.
Для усиления эффекта воздействия на Клиентов и Заказчиков Кратер надевал форму московских коммунальных служб. Нет-нет, не ту – из «Ночного дозора», а настоящую – яркая курточка (переливы желтого и оранжевого) и такие же треники с лампасами.
Кратер очень любил людей. Очень. Люди вообще были его давней слабостью и страстью. Он любил изучать, слушать, спорить, возмущать, эпатировать. Увы, в основном приходилось их убивать. Он делал это вполне сносно, милосердно и не без удовольствия.
Он не стал профессионалом, брался далеко не за каждую работу, да и не всякий к нему обращался: сложный характер всегда мешает нормальным товарно-денежным отношениям.
Вместе с тем Кратер безусловно заслужил уважаемое положение – о его резкости, прямолинейности и даже честности складывались легенды. Он никогда не говорил попусту. Если брался за табурет, то всегда разбивал (чаще о чужую голову), если хватался за нож, почти всегда получался труп.
Он начисто презирал силу физическую, отдавая дань силам духовным. Такие фамилии, как Валуев, Кличко, Тайсон, давно стали для него ругательствами. Не мышечной массой, не феноменальной реакцией побеждал Кратер, а бесстрашием.
Ни один уважающий себя качок, наблюдая свысока это хилое существо в трениках, не опустился бы до предположения, что несколько ударов могут кардинально изменить расстановку сил, и Кратер будет уверенно диктовать условия либо просто добьет жертву (см. соответствующий пункт Договора с Заказчиком).
Он сражался неистово. В свои тридцать пять лет Кратер не помнил ни одного поражения (при его характере приходилось сталкиваться с силами превосходящими, но такие побоища в расчет не брались).
Завоевав положение, он остепенился, стал выдержаннее, терпимее. Когда не требовалось работать, вел себя тихо, особняком – и в московском криминальном мире, и в мире вообще. Он придирчиво выбирал каждый заказ, разборчиво оценивал Заказчиков, часто заламывал непомерную цену, был дотошен и капризен. Но критиковать побаивались – помнили о невыносимом характере.
Кратер брал заказы редко. Как следствие – денег не хватало, приходилось подрабатывать гардеробщиком в клубе «Самолет».
Семья не создалась. Его страстью стали старые, редкие книги. Страстью неистовой – книги с изъянами, опечатками. Простые смертные не обращают внимания на такие пустяки.
Кино – Земфира – Би-2: «Кукушка»
Поборов желание выброситься с балкона гостиничного номера, Фея вернулась к Викентию Сергеевичу. Очаково захлебывалось во мгле. Ее ждали гулкая жуть полуосвещенного подъезда, погруженные во тьму комнаты и сам хозяин, продолжавший что-то строчить в темноте. Все предшествующее знание, опыт обратились тленом по сравнению с откровениями, поведанными им той ночью:
– Рано или поздно человек проходит последний порог страха. За ним уже не придется бояться. Это или совершенство, или ущербность, иногда даруемая после смерти. Вместе со страхом человек лишается и вкуса к жизни.
Фея Егоровна, твой дом взорвали. Ты погибла вместе со своей семьей. Давно. Можешь гордиться: ты – абсолютный рекордсмен по времени пребывания в иллюзорном мире мертвых. Единицам удается протянуть… э-э-э… месяц-два. Мироздание очень гуманно готовит тебя к факту собственной смерти…
Как ни старалась Фея, связки слов так и остались у нее на хребте: