– Мы же не будем скатываться до каких-то дурацких талонов на жизнь. Здесь не распределитель. Должна проявиться ваша добрая воля. Не цепляйтесь вы за свои магазины. Сдалась вам эта музыка…
Мужик долго и нудно уламывал Титова отойти от дел, употребляя сложносочиненные предложения, ни одно из которых не нравилось Фее.
– Павел Михайлович, вы один из немногих, кто понимает, что здесь происходит…
– Вы не можете действовать так безответственно…
– Неужели не наигрались?..
– Вы же догадываетесь, мы примем меры…
Паша вяло парировал:
– Мне плевать… Не хочу ни о ком и ни о чем думать… Не наигрался… Принимайте…
Наконец, заговорил второй мужик. У него был глухой утробный бас:
– Мы прямо сейчас разрушим эту вашу иллюзию. Вместо того чтобы сгореть на работе счастливым-окрыленным, сдохнете в одном из пыльных углов этой квартиры, проклиная собственное ничтожество.
Сразу после этой фразы на кухне что-то загремело, повалилось, разбилось. Из беспорядочных криков можно было разобрать только тихие завывания Титова: «Козлы-козлы-козлы-ы-ы…» да тоненькие покрякивания первого мужика: «Держи… зачем ты его так… ну, бесполезно же мутузить, сколько раз пробовали… как надоело это упрямство… не для себя же стараемся… сами через день-два в беспамятство впадем… блин, и таких идиотов с каждым днем все больше и больше…»
Судя по методичным ударам, Пашу очень долго избивали – сначала ногами, потом в ход пошли подручные предметы. Второй мужик приговаривал: «Ну не верю я, что нельзя действовать силой… не соображает руководство ни разу… страх – он и в благополучной Норвегии заставляет яйца звенеть…»
Первый мужик сначала пытался его остановить, потом сам стал предлагать: «Резани его ножичком… да, да, плевать… двинь-двинь, ни хуже, ни лучше уже не будет… падла…»
– Давай позвоним в милицию, – шептала Ленка. Фея крутила головой – услышат. Кухня находилась в трех метрах от ниши с камином.
«Тетеньке-консьержке должно очень не понравиться, что вытворяют эти занудливые дяденьки», – подумала Фея, пытаясь разобраться в происходящем.
Мужики долго шептались между собой, зачем-то участливо спрашивали свою жертву, как им быть, на два голоса повторяя: «Ты не оставляешь нам шансов…»
Паша молчал. Напоследок второй костолом стал что-то горячо втолковывать Титову. Тот застонал: «Су-уки-и… ну как вы могли… зачем мне все это знать… я после всех ваших баек и дня не протяну… не могли потерпеть…»
Второй снова что-то зашептал.
Вдруг Паша заорал:
– Молчи-и-и! Не хочу!.. Еще хотя бы день…
– Хрен тебе по всей морде! – загремел бас.
Раздались приглушенные выстрелы, тяжелый топот ботинок устремился к выходу из квартиры. Кто-то из зондеркоманды обрушил стеллаж в гостиной.
– Наш выход, курочка моя, – прошептала Ленка и стала ногами вышибать жалюзи, которые намертво крепились по периметру входа в нишу. – Кокнули нашего клиента.
– Зачем гламурную фенечку ломаете? – раздался голос снаружи.
Силуэт Паши закрыл тоненькие полоски света. Жалюзи резко рванулись вверх.
Yngwie Malmsteen: «Overture 1622»
– Ур-роды… Собаки злые… Фаш-шисты… – жаловался Павел, прикладывая мокрые тряпки к многочисленным синяками. Выглядел он кошмарно – разбитые губы, свернутый нос, колтуны запекающейся крови на голове; лицо – сплошной синяк. Однако Титов довольно бодро передвигался по квартире, убирая немногочисленные разрушения.
Недружелюбные гости перевернули огромный стеллаж с пластинками и сидюками – теперь Паша подбирал все это, извергая поток самых страшных, самых нецензурных ругательств, изредка переходя на всхлипывания:
– Вся моя жизнь!.. Вся моя жизнь!.. Даже то, что осталось, хотят испоганить… – Он подбирал черные кусочки пластинок.
Он не обращал внимания, что кровь струится по телу, капает на пол, оставляя причудливые следы метаний по квартире. Весенняя капель. Девушки пытались остановить его. Фея увидела – кровавое пятно расплывается чуть ниже шеи и на животе в прорехе разрезанной ножом рубахи.
Титов сдался лишь тогда, когда Ленка намекнула:
– Не дернуть ли по маленькой… кругленькой таблеточке? Или, может, чем покрепче успокоимся?
В нишу с камином принесли небогатые запасы для застолья – мутную «Бехеровку», слипшийся инжир и четыре просроченные банки с оливками. Девушки опасливо косились на лужицу крови, натекающую под их беспокойным хозяином. Ленка участливо зачастила:
– Я не набиваюсь ни в нянечки, ни в медсестры. Я вообще безжалостная и беспощадная сука, но обстоятельства, друг мой, обстоятельства… Ты вообще понимаешь, что из тебя юшки вылилось на хороший бассейн? Меня уже здорово беспокоит эта донорская вакханалия…
– Раны слишком глубокие, – словно извиняясь, пробормотал Титов. – Ничего, скоро затянутся. Помоюсь и баиньки…
– Слушай, герой, – перебила его Ленка, – мы в сорок третьем таких как ты в четыре слоя бинтами обматывали. Без этого спать не укладывали и солдатских ста грамм не выдавали. Тебе хоть немного больно? Слабость? Головокружение?
– Чуть-чуть. Шли бы вы отсюда, девоньки. Я сам как-нибудь.
Фея заговорила требовательно и громко. Но голос сразу увяз в гулком пространстве квартиры:
– Ты должен объяснить, что за жуткая тарантиновщина происходит здесь. В тебя стреляли, взрезали живот, измолотили физиономию, а ты бегаешь и собираешь пластиночки.
– А что я, по-вашему, должен делать? Пучить глазки и стонать?
– Подыхать ты должен. Просить прекратить мучения контрольным выстрелом в генита… ха-ха!.. лии… – Ленка нервно заржала.
– Как же мне подыхать, ясноглазые? Если сдох я несколько лет назад точно в соответствии с вашей справкой?
– Дурдом на колесиках, – совсем тихо пробормотала Ленка и махнула стопарик «Бехеровки». – И как тебе удается сохранять такую форму? – кивнула она на его окровавленную фигуру.
– Музыка, – не колеблясь, ответил Паша.
The Cranberries: «Zombie»
– Не хочу вас пугать, но то, в чем вы сейчас присутствуете, – не жизнь. Не жизнь, – смакуя, повторил Титов.
– В смысле? – Фея удивилась, откуда у нее берутся силы задавать все эти дурацкие вопросы.
Ленка уже плюнула на все – трескала засохший инжир, бойко запивая его «Бехеровкой»; ее лицо надолго посетила вдохновенная улыбка до ушей.
– Безо всяких смыслов. Просто: это – не жизнь. Проекция.
– Какая, к дьяволу, проекция?! – взорвалась Фея.
Девушка постучала по лавочке, потом себе по голове. Если бы не кровь, которая капала к ногам Титова, если бы не пулевые отверстия в штанах, если бы не письмо Викентия, если бы не фотография – Фея не стала бы слушать этот бред.
– Моя. Или чья-нибудь еще. Я не знаю.
– За мир во всем мире. За тебя, Пашенька. Аллилуйя любви! – произнесла Ленка тост.
– Я не понимаю. Ты можешь не говорить загадками? Можешь объяснить? Ты действительно мертв?
Титов усмехнулся:
– Если бы я знал… Все наши знания о том, чем заканчивается жизнь, что такое смерть, куда исчезает душа, разум, весьма ограничены. Умирают вместе с телом? Отправляются в иной мир? Что происходит с бездной информации, накопленной человеком?
– Только не надо крутить нам динамо, шалунишка Кант-Шмант!.. – Ленка погрозила Паше пальцем и вновь потянулась за бутылкой.
– Действительно, не надо этих унылых телег, – поддержала Фея свою пьянеющую подругу. – Мы рождаемся, любим, страдаем, умираем. Либо от того, что дряхлеет тело, либо Фортуна кидает смертельную подлянку. Что потом – трупное окоченение или райские кущи – науке неизвестно.
– За райские кущи! Бессмысленные и беспощадные… – Улыбка Ленки стала еще шире.
– Конечно, наше собачье существование с трудом можно назвать жизнью, – продолжила Фея, – но все-таки здесь есть свои законы. Вода мокрая, снег холодный, мужики сво… А когда тело прострелено, полагается лечиться или умирать. Инфаркты, передозы, нервное истощение – приводят к смерти. Кровь, разряды электрошока, белые халаты, груды омертвевшего мяса, ритуальная неразбериха, крематорий. У нас есть куча примет того, что смерть наступила на горло чьей-то песне.
– Вот-вот! Наступила. А что потом? Куча информации, эмоций, мыслей не может исчезнуть сразу после остановки сердца. В зависимости от того, насколько готов человек к утрате своего «я», этот слепок с того, чем он был, может просуществовать довольно долго. Ребята из «Викентий Энтерпрайзес» тебе понятней распишут. Не зря же они разыграли этот цирк… – Титов ткнул в кровоточащий порез на животе.
– Где существует этот слепок? – медленно спросила Фея, чувствуя, что олигофрения должна обязательно выкосить кого-нибудь из них троих. Она потянулась к «Бехеровке».
Паша многозначительно постучал по своей пустой рюмке:
– Это самый сложный вопрос. Если человек не способен принять смерть, он воссоздает определенное продолжение. Насколько оно похоже на прервавшуюся жизнь, зависит от того, какой была его судьба, где отправная и финальная точки, каким был этот «человек, дерзнувший».
– Туфта. Мой мозг даже четверостишие Вознесенского не воссоздаст.
– Здесь другие законы. Как только человек умер, в его сознательное продолжение жизни активно вторгаются килотонны информации из мира живых. Все, что незаметно витает вокруг нас при жизни, ломится в открытые двери смерти. Проецируется, помогает создавать иллюзию жизни, поддерживает или… уничтожает то, что осталось от человека.
– Давайте за дружбу, ребята! – потребовала Ленка.
Они послушно подняли рюмки. Ленка нащупала взглядом пачку сигарет, валявшуюся на камине.
– Дамы не возражают, если я закурю? – Ее язык уже заплетался. – Вы всё о прекрасном треплетесь. Я вот МГУ не заканчивала, но могу в два счета зарифмовать слово «вечность». – Она скалилась уже совершенно по-идиотски; толстые накрашенные губы терлись о фильтр сигареты.
– Рискни, – попросила Фея и тоже взяла сигарету.
– Я тоже перехожу на сложные поэтические формы. – Титов улыбнулся; после «Бехеровки» веселел он неудержимо. Он встал, хлопнул по коленям. По всему выходило – аттестованный покойник рвался в пляс, и проблемы со здоровьем его не беспокоили.
Белый орел: «Как упоительны в России вечера»
Все обернулось банальной пьянкой. «Бехеровку» сменил портвейн «777» («Кол-л-л-л-л-л-лекционный», – как утверждал Титов). Орала музыка, стучали соседи, голова уплывала. Сигаретный дым смягчал исповедальную резкость болезненных фраз о закончившейся жизни. Впрочем, Титов вспоминал о ней редко – больше трепался о том, что произошло «за порогом»:
– Ты пойми, мне это липовое бессмертие – как собаке арфа. Мне только чуть-чуть порадоваться тем, что у меня есть сейчас. Мне моя иллюзия дороже того скотства, которое преследовало меня при жизни. Кем я был? Неудачником. А теперь? Хозяин! У меня двенадцать музыкальных магазинов. Сан-Франциско, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Елисейские, Корсо, Ноттинг-Хилл… В каждом я планирую репертуар, который изо всех колонок рвется в уши буржуа. Представляешь, я в Париже целый месяц кручу Анну Герман!
– А Эдиту Пьеху? – спросила Ленка и засунула в рот пригоршню оливок.
– В дристалище Пьеху! Вместе со Стасом…
– Я кайфую, когда вижу, как они слушают Градского, Таривердиева, Рыбникова, Бэ Гэ. Что за песни? Чей репертуар? Кто поет? На каком языке? Потом в их замусоренных головах начинают пробиваться ростки понимания, что поют люди, которые знают намного больше о жизни, чем самый распоследний психоаналитик в их благополучном, жирующем мире.
– Пойми, зомби недокрученный, настоящие – живые – люди тебя не слышат. Ты же сам сказал – это иллюзия. Ты этих толстых буржуа сам навоображал.
– Я все еще надеюсь, что прослойка между миром живых и миром мертвых не такая уж стойкая. Что-то долетает. Надеюсь. Вы же пришли ко мне. – Титов выплюнул косточку в камин.
«Может, мы сами не вполне живые…» – Фею полоснуло светом по уплывающему в темноту сознанию, опьяненному не только спиртным, но и убежденностью в собственном существовании.
Ленка удивленно хлопала глазами, пытаясь разобраться, о чем говорят собутыльники:
– Эти стены слышали голос Высоцкого, а теперь им приходится довольствоваться загробной дичью. – Она положила голову на плечо Титова и пробормотала: – Пашенька, ты не возражаешь, если я сейчас начну активно пользоваться табуированной лексикой?
Следующий тост был за великий-могучий русский язык.
Расставаясь, они долго целовались и клялись в вечной дружбе. Фея долго фокусировала глаза на шелушащемся носе Титова:
– То есть ты можешь весь этот мир… того… окуклить по своему образу и подобию?
– Я все могу. Отвечаю! – Паша качнулся в сторону – падение задержала стена. – Только не знаю – как. Все получается авто… ма… ти… тически.
– А я?
– Что – а я?
– Я – могу? – У Феи не получилось вновь посмотреть на Титова. Она уткнула глаза в геометрический пейзаж паркета.
– Думаю, нет. Ты же. Же. Жи. Живая. К тому же, плод моего воображения. Прекрасный плод. Чего ты хочешь? Постараюсь тебе помочь.
– Проснуться – а-а-А-фрика стала гигантским заповедником. Как почетный хранитель Земли гарантирую: это – наилучшая перспектива для черного континента. И ваххабитов вместе с педофилами чтобы тоже не стало. Доллар пусть стоит пятьдесят копеек.
– А баррель нефти – пятьсот долларов. Не меньше. Губернатор Шварценеггер на паперти. И никаких виз для россиян. Договорились.
Они пожали друг другу руки.
Потом Фея тащила Ленку к метро. Ленка отчаянно ругалась матом. Потом как-то очень грустно спросила:
– Мы бабки-то срубили?
– Срубили, – успокоила Фея, догадываясь, что деньги в ее нынешнем состоянии уже не играют никакой роли.
Глава 3
Ох, и офигели же вы, братья по разуму…
Ленинград: «Мне бы в небо»
На следующий день Фея обнаружила в почтовом ящике причитающиеся десять тысяч.
«Тэкс-тэкс, дядя Викентий таки не хочет, чтобы я навестила его».
Она разложила купюры на старом пошатывающемся столе. Отсчитала одну кучку – снять приличную «однушку» где-нибудь на Университете; вторую кучку – положить в любимый «Садомазобанк». Оставшихся денег ей хватало, чтобы в следующую трудовую пятилетку поднимать так и не вернувшееся к ней настроение.
«Надо срочно купить что-нибудь. Поможет забыть о вчерашнем кошмаре».
На этой мысли она залипла почти на час – покупать ничего не хотелось.
«Итак, дела на сегодня. Первое: набить Викентию морду. Сначала просто набить – для восстановления морального равновесия. Потом – для профилактики нездорового вмешательства в жизнь безобидных русских девушек. Потом отдубасить, чтобы расшевелить на откровенность. Нет, плохой план…»
Другого не было.
«И Ленку не брать», – обреченно решила Фея, направляясь по знакомому маршруту: метро «Юго-Западная» – Очаково – улица Пржевальского, дом 9.
Во дворе панельной развалюхи лежали огромные грязные дворняги. Казалось, им все было безразлично.
Дверь к Викентию была открыта. Когда Фея вошла в комнату, ее работодатель с удивительной скоростью строчил в своей синей тетрадке. Поднял голову, доброжелательно улыбнулся, изобразил кивком приветствие и продолжил писать.
– Деньги-то ваши умыкнули. Я их забирала из ящика, а в подъезде какой-то черт ошивался. Кинулся ко мне, шило к кадыку приставил и все выгреб. Нищая я теперь и очень-очень печальная, – начала разговор Фея.
– Не беда. Кого нужно накажем. Деньги вам возвратим. Главное – вы блестяще справились со своим заданием. – Викентий по-прежнему не поднимал головы.
– Если я супермолодец, зачем ваши мужички кошмарили Титова? Надеюсь, это не повторится?
– Не повторится, не повторится, – успокоил ее Викентий. – Титова больше нет.
– Как – нет? – ошарашенно спросила Фея, чувствуя, как вчерашнее отупение, бессилие и ощущение безнадежности возвращаются во всей своей всепоглощающей безысходности. – Вы все-таки убили его?!
– Упаси бог. Глупо добивать то, что уже мертво. Он ушел сам, и даже довольно счастливым. Слушайте, не маячьте передо мной, найдите стул. Видите? Из-за таких, как вы, вечный беспорядок…
Фея осмотрелась. Если раньше старье в основном скрывалось в недрах шкафов, то теперь и под шкафами, и рядом с ними кучковались островки хлама. Барахло приобрело еще более убитый-изношенный вид. Свет в комнате стал еще более сумеречным.
– У нас мало времени, – предостерег Викентий, продолжая строчить. – Если бы вы знали, как его не хватает. Вы даже не представляете, чем я жертвую, уделяя внимание таким, как вы.
– Заладили – таким, как вы!.. таким, как вы!.. На себя посмотрите! – парировала Фея, вытаскивая из-под кучи кукольного тряпья низенькую табуретку.
– Итак, с чего начнем? – спросил Викентий, всем своим видом демонстрируя нетерпение.
Фея картинно задумалась, закинула ногу на ногу (на хлипкой табуретке движение получилось не вполне изящным). Почти минуту в комнате висела тишина. Викентий схватился было за ручку. Девушка его остановила:
– Первое: попрошу вас не калякать в тетради, пока мы говорим. Второе: мне не нравится, что вы все время сидите. Вылезайте из-за стола…
– Давайте как-нибудь потом.
– Ладно, предположим, что у вас хвост на попке, а на ногах колючки, как у дикобраза. Сидите. Третье: мне не нравится имя Викентий.
– Будем придумывать новое? – язвительно отчеканил мужчина.
– Э-э-э… пожалуй, нет, учитывая, как вы торопитесь… Достаточно будет отчества, чтобы скрасить…
– Сергеевич, – перебил Викентий. – Что еще?
– Куда исчез Титов?
– Могу только догадываться. Небытие. Устроит вас такой вариант?
– Не устроит. Мне нужно знать, что происходит.
– О-о-о!.. Боюсь, не смогу вам помочь. На этот вопрос каждый отвечает самостоятельно, когда попадает сюда.
– Сюда?
Ответом ей был молчаливый кивок. Дружно помолчали. Викентий Сергеевич тихо, но требовательно стучал ручкой по столу.