Майя и другие

Позолота на пальцах

Фото: Юрий Феклистов

Этот снимок сделал мой друг Юра Феклистов ровно десять лет назад. Майя Михайловна Плисецкая собиралась отпраздновать свое восьмидесятилетие. И накануне по неистребимой женской привычке решила пройтись по магазинам, взяв меня в сопровождающие. После пятнадцати лет, проведенных в Германии, она почти не знала новую Москву.

Ей почему-то казалось, что именно я смогу стать ее гидом. Разумеется, я не мог ей отказать, хотя ненавижу ходить по магазинам. Но ради Плисецкой, как и половина мужского населения бывшего Советского Союза, был готов на всё. День был осенний, холодный. Она зябла в своей шубе. Ей ничего не нравилось. Цены привели в оторопь, а гулкие просторы Петровского Пассажа, как и театрально заснеженный Столешников переулок, показались чем-то вроде декорации, где мы почувствовали себя статистами, забредшими сюда из другого спектакля. И это было такое странное чувство, что М. М. поспешила свернуть наш променад и вернуться домой.

Сейчас, когда я гляжу на эту фотографию, то вспоминаю слова Гюстава Флобера: “Не прикасайтесь к идолам! Их позолота остается на пальцах”. Лично я никогда не стремился к дружбе с великими. Одно дело, когда ты берешь интервью или находишься в зрительном зале по ту сторону рампы. И совсем другое, когда оказываешься вместе с ними в каких-то прозаических обстоятельствах, вроде этого похода по магазинам. Быт убивает любое величие, житейская близость лишает твоего героя или героиню магии исключительности и тайны. Лишь немногим удается оставаться на высоте своего мифа. Это происходит с теми, кто этим мифом нисколько не озабочен. Кто живет своей обычной частной жизнью, не ловя отражение в объективах, не начиная день с поисков собственного имени на страницах светской хроники или бульварных таблоидов, не подсчитывая лайки под очередной своей фотографией или высказыванием.

Такой была Майя Плисецкая. Это не значит, что ей было всё равно, как она выглядит или что о ней говорят. Она была абсолютной женщиной. Но поразительно, как при всей ее импульсивности и готовности к контактам, ей удавалось в любых обстоятельствах держать дистанцию и прямую спину, как умела она поставить всё на свои места и как четко провела линию судьбы от первых взмахов рук своего Лебедя до последних минут в мюнхенской больнице. С самого начала я хотел посвятить эту книгу ей, как раз к ее новому юбилею, который, увы, состоится уже без нее.

Но не только! Собственно, весь сборник “Майя и другие” был задуман как собрание женских историй и судеб, объединенных вокруг личности главной героини. Всё неожиданно сошлось, как в пасьянсе: и страстная любовь, и долгая дорога, и важные короли с тузами, и опасные дамы с марьяжным и другим интересом. Хотелось, чтобы эти тексты читались не просто как документальная или художественная проза, а как некий инфороман, где чистая информация становится образом, как будто пронизанным светом большого искусства. Он идет от молодых лиц на старых фотографиях, от высохших чернил ахматовского автографа, подаренного Алле Демидовой, от этих драматичных судеб. Поразительно, как один сюжет пересекается с другим, чтобы потом отозваться в третьем и четвертом.

Сюжетные нити переплетаются, отражения в зеркалах двоятся и троятся, дым от сожженных писем застилает глаза. И вот спустя годы посреди ночи в маленькой квартире на парижской авеню Монтень, выходящей окнами на фасад отеля Plaza Athenee, раздается телефонный звонок. Вначале один короткий. Потом три долгих, как условлено. И только после этого трубка будет снята.

Мы слышим знакомый голос. Ну, конечно, это она! Марлен Дитрих. Было бы странно, если бы в этой книге не прозвучало ее имя, если бы мы не постарались подойти ближе еще к одному мифу ХХ века. Впрочем, воспоминания Эрика Ханута о его телефонных разговорах со звездой скорее этот миф развенчивают. Старость, одиночество, немощь и… неотступный страх разрушить самое дорогое, что удалось сохранить ценою многолетних усилий и затворничества, – образ богини, легенду о великой Марлен Дитрих.

Символично, что все эти мемуары напрямую рифмуются и с сюжетами большинства рассказов, публикуемых в разделе “Опасные связи”. Диапазон авторов – от Людмилы Петрушевской и Татьяны Толстой до Виктории Токаревой и Марины Степновой. Преобладают женщины. За ними опыт. У них мужья, любовники, дети от разных браков. Им лучше знать, как спасать других. Мужчины предпочитают рассказывать о том, как спасались сами. Femme Fatale – это испытание не для слабаков.

Мне остается лишь сказать о тех, без кого эта книга не состоялась бы. И прежде всего, поблагодарить моих друзей Инару и Бориса Тетеревых, поддержавших замысел сборника к юбилею Майи Плисецкой. В 1996 году Борис был инициатором и устроителем ее прощальных гастролей в Риге. Для него это тоже в некотором роде дань памяти великой балерине. Наша особая признательность Эльвине Гилвановой, которая, узнав о том, кому будет посвящена книга, с трогательной готовностью предложила, чтобы возглавляемая ею Pnmum Agmen Group приняла участие в издании. Не могу не назвать имена тех, чьими советами, идеями, и помощью мне пришлось воспользоваться. Это Владимир и Людмила Шахмей-стеры, Мария Зонина, Юлия Лукина-Куранова, Игорь Оболенский. Отдельная благодарность замечательным фотографам Беттине Реймс и Сергею Берменьеву, которым суждено было стать авторами последних портретов Майи Плисецкой.

Ну что ж! Кажется, все на местах. Наши героини уже при полном параде. Они готовы, что сейчас прозвучит команда “занавес”. Шоу начинается. Только, пожалуйста, не забудьте отключить мобильные телефоны. Эти женщины не любят, когда отвлекаются не на них.

Сергей Николаевич

Октябрь 2015

Фото: Jack Mitchell, Getty Images

Майя. Этот снимок был сделан в октябре 1961 года в загородном доме Эльзы Триоле и Луи Арагона “Мельница» под Парижем, где Плисецкая отдыхала после своих первых триумфальных выступлений в “Лебедином озере» на сцене Гранд Опера. Фото: Le Tellier Philippe/Getty Images

Майя и Пьер Карден на примерке костюма для балета “Анна Каренина”. Париж, 1972 г. Из архива Владимира Шахмейстера

В платье от Pierre Cardin. Фото Беттины Реймс. Париж, 2005 г. Фото: Bettina Rheims

Вместе с Родионом Щедриным. Сидней, 1970 г. Из архива Сергея Николаевича; Сергей Берменьев

Последняя фотосъемка вместе. Фото Сергея Берменьева. Санкт-Петербург, апрель 2015 г. Из архива Сергея Николаевича; Сергей Берменьев

Майя Плисецкая и Элизабет Тейлор. Лос-Анджелес, март 1990 г. Из архива Владимира Шахмейстера

Элизабет Тэйлор в фильме “Любовь лучше, чем когда-либо”. 1952 г. Фото: Capital Pictures / Fotodom

Фотопроба Элизабет Тейлор к фильму “Кошка на раскаленной крыше”. 1959 г. Фото: Capital Pictures / Fotodom

Самая знаменитая пара 1960-х годов в кино и в жизни. Элизабет Тейлор и Ричард Бартон в перерывах между съемками фильма “Клеопатра”. Рим, 1961 г. Фото: Getty Images

Лондон, март 1963 г. Фото: Getty Images

Ахматовский автограф на титульной странице сборника “Anno Domini MCMXXI” 1921 года заставил Аллу Демидову предпринять специальное историческое расследование. Кто является адресатом этого посвящения? Из архива Аллы Демидовой; Лев Новиков

Алла. Из архива Аллы Демидовой; Лев Новиков

Марлен Дитрих в своей гримерной. Нью-Йорк, 1963 г. Фото: Alexander Liberman

Марден Дитрих. Фото: Alexander Liberman

План комнаты в парижских апартаментах на авеню Монтень, 12, нарисованный самой Дитрих.

Дочь Екатерины Пешковой – Марфа. Жуковка, 1937 г. Из архива Марфы Пешковой

Марфа (справа) с мужем Серго и свекровью Ниной Берия. 1947 г. Из архива Марфы Пешковой

Надежда Пешкова, трагическая героиня кровавой саги 1930–1940-х годов. Из архива Марфы Пешковой

Татьяна Литвинова, дочь наркома иностранных дел СССР, художник, правозащитница, одна из заметных фигур диссидентского движения 1960-х годов. Из архива Маши Слоним

Открытки из архива Татьяны Литвиновой. Из архива Маши Слоним

Цара. Фото: AKG/East News; Ullsteinbild/TopFoto/Vostok

Цара Леандер, шведская дива, сделавшая блестящую карьеру в кино III Рейха. Была заподозрена в связях с иностранной разведкой, но успела покинуть Германию. Фото: AKG/East News; Ullsteinbild/TopFoto/Vostok

Ольга Чехова, звезда немецкого кинематографа, любимая актриса Адольфа Гитлера и тайный агент советской разведки. Из архива Майи Туровской

Оригинал объяснительной записки Ольги Чеховой из архивов КГБ. 1945 г. Из архива Майи Туровской

Фотосессию Брюса Дэвидсона можно было бы назвать по аналогии с пьесой Артура Миллера “До грехопадения”. Мэрилин Монро, Симона Синьоре с мужьями Ивом Монтаном и Артуром Миллером в бунгало отеля Beverly Hills, март 1960 г. Фото: Bruce Davidson/Magnum/East New

Фото: Bruce Davidson/Magnum/East New

Через месяц все только и будут говорить о романе главной голливудской блондинки с ее французским партнером по фильму Let’s make love. Фото: Bruce Davidson/Magnum/East New

Кадры из фотосессии для журнала “Сноб”. Декабрь, 2014 г. Фото: Ali Mahdavi

Рената Литвинова. Фото Али Мадави. Париж, октябрь 2014 г. Фото: Ali Mahdavi

Фото: Свиридова /РИА Новости

I. Легенда осени

Сергей Николаевич
Майя навсегда

В детстве я больше всего боялся, что никогда не увижу ее на сцене. Все-таки ей уже было немало лет, и все ее ровесницы давно сидели по домам или вели кружки бальных танцев при домах культуры. А она продолжала танцевать Одетту-Одиллию, Кармен и другие заглавные балетные партии. Случалось это, правда, довольно редко. Большую часть сезона она проводила где-то далеко, на гастролях, за границей, откуда то и дело доносились победные фанфары. Программа “Время” подробно рапортовала об очередной победе советского балета и его главной звезды, народной артистки СССР, лауреата Ленинской премии и т. д. Отсюда и стойкой ощущение, что она не здесь, не с нами. Что в любой момент может улететь, исчезнуть, истаять в воздухе, как виллиса из второго акта “Жизели”. Ведь танцевала же она Мирту, повелительницу виллис. И, говорят, гениально. Только никто этого уже не помнил, кроме старичков-балетоманов, так давно это было. В общем, надо ловить момент.

Я ходил мимо белых простыней театральных афиш, расклеенных по Кутузовскому проспекту, вчитывался в списки действующих лиц и исполнителей (тогда за месяц вперед вывешивали все балетные и оперные составы). Как правило, не находил ее имени и со спокойной душой отправлялся в школу, утешая себя, что наша встреча просто откладывается на неопределенное время.

Но однажды произошло то, на что я уже перестал надеяться: афиша извещала, что 6 апреля 1972 года состоится спектакль “Анна Каренина”. В главной роли она! Первая мысль – попрошу денег у мамы и сам поеду к кассам КДС и Большого. Однажды я уже стоял в длинной очереди, извивавшейся по подземному переходу к станции метро “Библиотека им. Ленина”. Вполне себе была приличная и, я бы даже сказал, одухотворенная очередь. Не за паласами стояли пять часов, за билетами в Большой. Правда, когда, наконец, меня допустили к заветному окошку, выяснилось, что больше половины названий из списка вычеркнута. Осталась одна только “Иоланта”.

– Но это же опера! – взвыл я.

– А на балет билетов нет, – срифмовала кассирша. – Кончились!

Так я и ушел с ненужными мне билетами на “Иоланту” и с чувством, что хоть ночь напролет стой у этих дверей, никогда ничего тебе тут не обломится. В общем, ехать туда было бессмысленно. Знакомых в театральном мире у нас с мамой не было. Оставался единственный шанс – пострелять лишний билетик перед самим спектаклем. Это потом я овладел этим нехитрым искусством: посмотреть весело, улыбнулся дружелюбно и, придав голосу самый вкрадчивый и нежный обертон, спросить: “У вас не будет лишнего билета?” Но в 13 лет я стоял около обезвоженного бронзового фонтана в своей куртке на вырост, дубина дубиной, и смотрел, как мама носится по пыльному скверу, приставая к незнакомым людям с просьбой о билете на “Анну Каренину”. Теперь я понимаю, что в этой сцене было что-то от Достоевского: тень бездомной Катерины Ивановны Мармеладовой витала над нами, пробуждая то надежду, то отчаянье, то вызывая истерический хохот. Колонны Большого театра еле удерживали неистовый людской поток, рвавшийся к парадным дверям. Тогда еще не было металлоискателей и такого количества полиции, как сейчас. Стояли одни бывалые капельдинерши с программками. Но пройти мимо них не замеченным было невозможно.

В какой-то момент рядом с нами как будто из воздуха материализовался некий господин в котелке.

– У вас есть билет? – спросила мама и вцепилась в его рукав.

– Нет, но я могу вас провести в театр, – сказал господин, понизив голос до шепота.

– Не меня, сына, сына! – не веря своему счастью, взмолилась мама.

– Давайте сына.

– Сколько?

– Десять.

Мама достала розовую десятку с Лениным и отдала господину.

– Иди с ним, – скомандовала она.

Я пошел. Впереди маячило серое пальто и импортный котелок. Людские волны то прибивали меня к нему, и тогда я слышал запах его сладкого импортного одеколона, то разлучали, и мне казалось, что он сейчас исчезнет с нашей десяткой навсегда.

Господин оглянулся на меня только один раз, когда мы подходили к барьеру, отделявшему счастливых обладателей билетов от бушующего безбилетного моря. Невидимый кивок седой капельдинерше. Колючий взгляд в ответ. Она сделала вид, что меня не видит.

– А теперь марш на четвертый ярус, – прошептал одними губами господин и исчез, так же как появился.

Я буквально взлетел на последний ярус. Но там меня поджидало дикое разочарование. Краешек сцены, открывавшийся моему биноклю, был не больше спичечного коробка. Я спустился в бельэтаж в надежде пристроиться в одну из лож. “Ваш билет?” – спрашивали меня служительницы с ключом наготове. Все двери были наглухо закрыты. Звучал уже третий звонок, и опоздавшие зрители пробирались на свои законные места, а я все тыркался в запертые двери. Потом меня долго преследовал один и тот же сон: я в пустом театре, звучит увертюра, и я никак не могу попасть в зал, где сейчас должен начаться главный спектакль в моей жизни. И все, что мне дано увидеть, – это только гаснущие огни люстры в какой-то полуоткрытой створке немедленно захлопнувшейся двери.

Я поднялся на свой третий ярус. Там было душно и тесно. Я бросил на пол сумку, которая была со мной. А когда совсем потушили свет, встал на нее на колени. Теперь я мог видеть не только оркестровую яму и край сцены, но и кусок золотого занавеса, подсвеченного огнями рампы. Потом все погрузилось в кромешную тьму, под музыку занавес торжественно двинулся в разные стороны, открывая вид на пустоватую сцену с падающим бутафорским снегом, железнодорожными фонарями и группой артистов, которые что-то старательно выделывали ногами, изображая светское общение на вокзальном перроне. А потом я увидел ее.

ОГОНЬ НА ПЛОЩАДИ

Когда спустя тридцать четыре года в парижском кафе De La Paix я рассказывал Майе Михайловне Плисецкой о том, при каких обстоятельствах я впервые увидел ее, она почему-то совсем не растрогалась и не умилилась. Мне даже показалось, что мой рассказ ее немного расстроил. Полагаю, что за свою жизнь она слышала что-то подобное не один раз. Все эти чужие инфантильные переживания оставляли ее в лучшем случае равнодушной. В худшем – раздражали. То, что я так долго и любовно описывал, принадлежало ее давнему, глубоко спрятанному и уже почти забытому прошлому. А прошлое ее совсем не интересовало. Вот ни в каком виде! Она никогда им не жила, не дорожила и, похоже, не очень-то его любила.

Как все звезды, вышедшие на пенсию, она отдала ему дань, написав свою страстную и пристрастную исповедь “Я, Майя Плисецкая”, а спустя тринадцать лет даже присовокупила к нему еще что-то вроде обличительного постскриптума “Тридцать лет спустя”. Но это было вынужденное занятие от невозможности чем-то еще занять себя, идущее от этой ее извечной жажды справедливости и чувства собственной правоты, которую уже никто не пытался опровергнуть, но и не спешил подтвердить.

Всей правды она сказать не могла, но и та, которую выдала в писательском запале, задела многих. Обиделась родня, которую она не пощадила, особенно девяностолетнюю тетку Суламифь Мессерер. Обиделись бывшие товарки по Большому театру за иногда небрежный, насмешливый тон. Обиделось семейство Катанянов за отсутствие ожидаемого панегирика в адрес Лили Брик. Точнее других резюмировала балерина Наталья Макарова, поклонница и почитательница М. М.: “Ей не надо было писать эту книгу. Понимаете, до этих мемуаров мы думали, что она – богиня. А теперь знаем, что она такая же, как и мы”.

Майя и другие - Сергей Николаевич