После этого Магадута рассказал, где было подземелье, и умер на руках Пантаки.
Как скоро молодой монах Пантака вернулся в Колшамби, он пошел к ювелиру и рассказал ему обо всем, что случилось в лесу.
И Панду пошел с вооруженными людьми к подземелью, и взял из него все сокровища, которые атаман спрятал в нем. И они с почестью похоронили атамана и его убитых товарищей, и Пантака над могилой, рассуждая о словах Будды, сказал следующее:
«Личность делает зло, личность же и страдает от него. Личность воздерживается от зла, и личность очищается. Чистота и нечистота принадлежат личности: никто не может очистить другого. Человек сам должен сделать усилие; Будды только проповедники».
«Наша карма, – сказал еще монах Пантака, – не есть произведение Шивары, или Брахмы, или Индры, или какого-нибудь из богов, – наша карма есть последствие наших поступков.
Моя деятельность есть утроба, которая носит меня, есть наследство, которое достается мне, есть проклятие моих злых дел и благословение моей праведности. Моя деятельность есть единственное средство моего спасения».
Панду привез назад в Колшамби все свои сокровища, и, с умеренностью пользуясь своим столь неожиданно возвращенным богатством, он спокойно и счастливо прожил свою остальную жизнь, и когда он умирал, уже в преклонных летах, и все его сыновья, дочери и внуки собрались около него, он сказал им:
– Милые дети, не осуждайте других в своих неудачах. Ищите причины ваших бед в самих себе. И если вы не ослеплены тщеславием, вы найдете ее, а найдя ее, вы сумеете избавиться от зла. Лекарство ваших бед в вас самих. Пусть ваш умственный взор никогда не покрывается покровом Майи… Помните те слова, которые были талисманом моей жизни:
«Тот, кто делает больно другому, делает зло себе. Тот, кто помогает другому, помогает себе. Пусть исчезнет обман личности – и вы вступите на путь праведности».
Кающийся грешникЖил на свете человек 70 лет, и прожил он всю жизнь в грехах. И заболел этот человек, и не каялся. И когда пришла смерть, в последний час заплакал он и сказал: «Господи! как разбойнику на кресте, прости мне!» Только успел сказать – вышла душа. И возлюбила душа грешника Бога, и поверила в милость Его, и пришла к дверям рая. И стал стучаться грешник, и проситься в царство небесное. И услыхал он голос из-за двери:
– Какой человек стучится в двери райские? И какие дела совершил человек этот в жизни своей?
И отвечал голос обличителя, и перечислил все грешные дела человека этого, и не назвал добрых дел никаких. И отвечал голос из-за двери:
– Не могут грешники войти в царство небесное. Отойди отсюда.
И сказал человек:
– Господи! Голос твой слышу, а лица не вижу и имени твоего не знаю.
И ответил голос:
– Я – Петр-апостол.
И сказал грешник:
– Пожалей меня, Петр-апостол, вспомни слабость человеческую и милость Божию. Не ты ли был ученик Христов, не ты ли из самих уст Его слышал учение Его и видел пример жизни Его? А вспомни, когда Он тосковал и скорбел душою и три раза просил тебя не спать, а молиться. И ты спал, потому глаза твои отяжелели, и три раза Он застал тебя спящим. Так же и я. А вспомни еще, как обещал Ему Самому до смерти не отречься от Него и как ты три раза отрекся от Него, когда повели Его к Каиафе. Так же и я. И вспомни еще, как запел петух и ты вышел вон и заплакал горько. Так же и я. Нельзя тебе не впустить меня.
И затих голос за дверьми райскими. И, постояв недолго, опять стучаться грешник стал и проситься в царство небесное. И послышался из-за дверей другой голос и сказал:
– Кто человек этот? И как жил он на свете?
И отвечал голос обличителя, и опять повторил все худые дела грешника, и не назвал добрых дел никаких. И отвечал голос из-за двери:
– Отойди отсюда: не могут такие грешники жить с нами вместе в раю.
И сказал грешник:
– Господи, голос твой слышу, но лица твоего не вижу и имени твоего не знаю.
И сказал ему голос:
– Я – царь и пророк Давид.
И не отчаялся грешник, не отошел от двери рая и стал говорить:
– Пожалей меня, царь Давид, и вспомни слабость человеческую и милость Божию. Бог любил тебя и возвеличил пред людьми. Все было у тебя: и царство, и слава, и богатство, и жены, и дети, и увидел ты с крыши жену бедного человека, и грех вошел в тебя, и взял ты жену Урия, и убил его самого мечом амонитян. Ты, богач, отнял у бедного последнюю овечку и погубил его самого. То же делал и я. И вспомни потом, как ты покаялся и говорил: «Я сознаю вину свою и сокрушаюсь о грехе своем». Так же и я. Нельзя тебе не впустить меня.
И затих голос за дверьми. И, постояв недолго, опять стал стучаться грешник и проситься в царство небесное. И послышался из-за дверей третий голос и сказал:
– Кто человек этот? И как прожил он на свете?
И отвечал голос обличителя, и в третий раз перечислил худые дела человека, и не назвал добрых. И отвечал голос из-за двери:
– Отойди отсюда: не могут грешники войти в царство небесное.
И отвечал грешник:
– Голос твой слышу, но лица не вижу и имени твоего не знаю.
И отвечал голос:
– Я – Иоанн Богослов, любимый ученик Христа.
И обрадовался грешник и сказал:
– Теперь нельзя не впустить меня! Петр и Давид впустят меня за то, что они знают слабость человеческую и милость Божию. А ты впустишь меня потому, что в тебе любви много. Не ты ли, Иоанн Богослов, написал в книге своей, что Бог есть любовь и что кто не любит, тот не знает Бога? Не ты ли при старости говорил людям одно слово: «Братья, любите друг друга!» Как же ты теперь возненавидишь и отгонишь меня? Или отрекись от того, что сказал ты сам, или полюби меня и впусти в царство небесное.
И отворились врата райские, и обнял Иоанн кающегося грешника и впустил его в царство небесное.
Потерянная жемчужинаЧеловек уронил дорогой жемчуг в море и, чтобы достать его, стал черпать ковшом воду. Морской дух вышел и спросил:
– Скоро ли ты перестанешь?
Человек сказал:
– Когда вычерпаю море и достану жемчужину.
Тогда морской дух вынес ему жемчужину.
Равное наследствоУ одного купца было два сына. Старший был любимец отца, и отец все свое наследство хотел отдать ему. Мать жалела меньшого сына и просила мужа не объявлять до времени сыновьям, как их разделят: она хотела как-нибудь сравнять двух сыновей. Купец ее послушал и не объявлял своего решения.
Один раз мать сидела у окна и плакала; к окну подошел странник и спросил, о чем она плачет? Она сказала:
– Как мне не плакать: оба сына мне равны, а отец хочет одному сыну все отдать, а другому ничего. Я просила мужа не объявлять своего решения сыновьям, пока я не придумаю, как помочь меньшому. Но денег у меня своих нет, и я не знаю, как помочь горю.
Странник сказал:
– Твоему горю легко помочь; поди объяви сыновьям, что старшему достанется все богатство, а меньшому ничего; и у них будет поровну.
Меньшой сын, как узнал, что у него ничего не будет, ушел в чужие страны и выучился мастерствам и наукам, а старший жил при отце и ничему не учился, потому что знал, что будет богат.
Когда отец умер, старший ничего не умел делать, прожил все свое имение, а младший выучился наживать на чужой стороне и стал богат.
Разрушение ада и восстановление егоЭто было в то время, когда Христос открывал людям свое учение.
Учение это было так ясно и следование ему было так легко и так очевидно избавляло людей от зла, что нельзя было не принять его, и ничто не могло удержать его распространения по всему свету. И Вельзевул, отец и повелитель всех дьяволов, был встревожен. Он ясно видел, что власть его над людьми кончится навсегда, если только Христос не отречется от своей проповеди. Он был встревожен, но не унывал и подстрекал покорных ему фарисеев и книжников как можно сильнее оскорблять и мучить Христа, а ученикам Христа советовал бежать и оставить его одного. Он надеялся, что приговор к позорной казни, поругания, оставление его всеми учениками и, наконец, самые страдания и казнь сделают то, что Христос в последнюю минуту отречется от своего учения. А отречение уничтожит всю силу учения.
Дело решалось на кресте. И когда Христос возгласил: «Боже мой, боже мой, для чего ты меня оставил», – Вельзевул возликовал. Он схватил приготовленные для Христа оковы и, надев их себе на ноги, прилаживал так, чтобы они не могли быть расторгнуты, когда будут надеты на Христа.
Но вдруг послышались с креста слова: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают», – и вслед за тем Христос возгласил: «Свершилось!», – и испустил дух.
Вельзевул понял, что все для него пропало. Он хотел снять со своих ног оковы и бежать, но не мог двинуться с места. Оковы скипелись на нем и держали его ноги. Он хотел подняться на крыльях, но не мог расправить их. И Вельзевул видел, как Христос в светлом сиянии остановился во вратах ада, видел, как грешники от Адама и до Иуды вышли из ада, видел, как разбежались все дьяволы, видел, как самые стены ада беззвучно распались на все четыре стороны. Он не мог более переносить этого и, пронзительно завизжав, провалился сквозь треснувший пол ада в преисподнюю.
Прошло 100 лет, 200, 300 лет.
Вельзевул не считал времени. Он лежал неподвижно в черном мраке и мертвой тишине и старался не думать о том, что было, и все-таки думал и бессильно ненавидел виновника своей погибели.
Но вдруг, – он не помнил и не знал, сколько сот лет прошло с тех пор, – он услыхал над собой звуки, похожие на топот ног, стоны, крики, скрежет зубовный. Вельзевул приподнял голову и стал прислушиваться.
То, чтобы ад мог восстановиться после победы Христа, Вельзевул не мог верить, а между тем топот, стоны, крики и скрежет зубов становились все яснее и яснее.
Вельзевул поднял туловище, подобрал под себя мохнатые, с отросшими копытами ноги (оковы, к удивлению его, сами соскочили с них) и, затрепав свободно раскрывшимися крыльями, засвистал тем призывным свистом, которым он в прежние времена призывал к себе своих слуг и помощников.
Не успел он перевести дыхание, как над головой его разверзлось отверстие, блеснул красный огонь и толпа дьяволов, давя друг друга, высыпалась из отверстия в преисподнюю и, как вороны вокруг падали, расселись кругом Вельзевула.
Дьяволы были большие и маленькие, и толстые и худые, и с длинными и короткими хвостами, и с острыми, прямыми и кривыми рогами.
Один из дьяволов, в накинутой на плечи пелеринке, весь голый и глянцевито-черный, с круглым безбородым, безусым лицом и огромным отвисшим животом, сидел на корточках перед самым лицом Вельзевула и, то закатывая, то опять выкатывая свои огненные глаза, не переставая улыбался, равномерно из стороны в сторону помахивая длинным, тонким хвостом.
– Что значит этот шум? – спросил Вельзевул, указывая наверх. – Что там?
– Все то же, что было всегда, – отвечал глянцевитый дьявол в пелеринке.
– Да разве есть грешники? – спросил Вельзевул.
– Много, – отвечал глянцевитый.
– А как же учение того, кого я не хочу называть? – спросил Вельзевул.
Дьявол в пелеринке оскалился так, что открылись его острые зубы, и между всеми дьяволами послышался сдержанный хохот.
– Учение это не мешает нам. Они не верят в него, – сказал дьявол в пелеринке.
– Да ведь учение это явно спасает их от нас, и он засвидетельствовал его своею смертью, – сказал Вельзевул.
– Я переделал его, – сказал дьявол в пелеринке, быстро трепля хвостом по полу.
– Как переделал?
– Так переделал, что люди верят не в его ученье, а в мое, которое они называют его именем.
– Как ты сделал это? – спросил Вельзевул.
– Сделалось это само собой. Я только помогал.
– Расскажи коротко, – сказал Вельзевул.
Дьявол в пелеринке, опустив голову, помолчал, как бы соображая, не торопясь, а потом начал рассказывать:
– Когда случилось то страшное дело, что ад был разрушен и отец и повелитель наш удалился от нас, – сказал он, – я пошел в те места, где проповедовалось то самое учение, которое чуть было не погубило нас. Мне хотелось увидать, как живут люди, исполняющие его. И я увидал, что люди, жившие по этому учению, были совершенно счастливы и недоступны нам. Они не сердились друг на друга, не предавались женской прелести и, или не женились, или, женившись, имели одну жену, не имели имущества, все считали общим достоянием, не защищались силою от нападающих и платили добром за зло. И жизнь их была так хороша, что другие люди все более и более привлекались к ним. Увидав это, я подумал, что все пропало, и хотел уже уходить. Но тут случилось обстоятельство, само по себе ничтожное, но оно мне показалось заслуживающим внимания, и я остался. Случилось то, что между этими людьми одни считали, что надо всем обрезываться и не надо есть идоложертвенное, а другие считали, что этого не нужно и что можно и не обрезываться и есть все. И я стал внушать и тем и другим, что разногласие это очень важно и что ни той, ни другой стороне никак не надо уступать, так как дело касается служения богу. И они поверили мне, и споры ожесточились. И те и другие стали сердиться друг на друга, и тогда я стал внушать и тем и другим, что они могут доказать истинность своего учения чудесами. Как ни очевидно было, что чудеса не могут доказать истинности учения, им так хотелось быть правыми, что они поверили мне, и я устроил им чудеса. Устроить это было нетрудно. Они всему верили, что подтверждало их желание быть одним в истине.
Одни говорили, что на них сошли огненные языки, другие говорили, что они видели самого умершего учителя и многое другое. Они выдумывали то, чего никогда не было, и лгали во имя того, кто назвал нас лжецами, не хуже нас, сами не замечая этого. Одни говорили про других: ваши чудеса ненастоящие – наши настоящие, а те говорили про этих: нет, ваши ненастоящие, наши настоящие.
Дело шло хорошо, но я боялся, как бы они не увидали слишком очевидного обмана, и тогда я выдумал церковь. И когда они поверили в церковь, я успокоился: я понял, что мы спасены и ад восстановлен.
– Что такое церковь? – строго спросил Вельзевул, не хотевший верить тому, чтобы слуги его были умнее его.
– А церковь это то, что, когда люди лгут и чувствуют, что им не верят, они всегда, ссылаясь на бога, говорят: ей-богу, правда то, что я говорю. Это, собственно, и есть церковь, но только с тою особенностью, что люди, признавшие себя церковью, уверяются, что они уже не могут заблуждаться, и потому, какую бы глупость они ни сказали, уже не могут от нее отречься. Делается же церковь так: люди уверяют себя и других, что учитель их, бог, во избежание того, чтобы открытый им людям закон не был ложно перетолкован, избрал особенных людей, которые одни они или те, кому они передадут эту власть, могут правильно толковать его учение. Так что люди, называющие себя церковью, считают, что они в истине не потому, что то, что они проповедуют, есть истина, а потому, что они считают себя едиными законными преемниками учеников учеников учеников и, наконец, учеников самого учителя-Бога. Хотя и в этом приеме было то же неудобство, как и в чудесах, а именно то, что люди одновременно могли утверждать каждый про себя, что они члены единой истинной церкви (что всегда и бывало), но выгода этого приема та, что, как скоро люди сказали про себя, что они церковь, и на этом утверждении построили свое учение, то они уже не могут отречься от того, что они сказали, как бы нелепо ни было сказанное и что бы ни говорили другие люди.
– Но отчего же церкви перетолковали учение в нашу пользу? – спросил Вельзевул.
– А сделали они это потому, – продолжал дьявол в пелеринке, – что, признав себя едиными толкователями закона Бога и убедив в этом других, люди эти сделались высшими решителями судеб людей и потому получили высшую власть над ними. Получив же эту власть, они, естественно, возгордились и большей частью развратились и тем вызвали против себя негодование и вражду людей. Для борьбы же со своими врагами они, не имея другого орудия, кроме насилия, стали гнать, казнить, жечь всех тех, кто не признавал их власти. Так что они самым своим положением были поставлены в необходимость перетолковать учение в таком смысле, чтобы оно оправдывало и их дурную жизнь, и те жестокости, которые они употребляли против своих врагов. Они так и сделали.
– Но ведь учение было так просто и ясно, – сказал Вельзевул, все еще не желая верить тому, чтобы его слуги сделали то, чего он не догадался сделать, – что нельзя было перетолковать его. «Поступай с другим, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Как же перетолковать это?
– А на это они, по моему совету, употребляли различные способы, – сказал дьявол в пелеринке. – У людей есть сказка о том, как добрый волшебник, спасая человека от злого, превращает его в зернышко пшена, и как злой волшебник, превратившись в петуха, готов уже был склевать это зернышко, но добрый волшебник высыпал на зернышко меру зерен. И злой волшебник не мог съесть всех зерен и не мог найти то, какое ему было нужно. То же сделали и они, по моему совету, с учением того, кто учил, что весь закон в том, чтобы делать другому то, что хочешь, чтобы делали тебе, они признали священным изложением закона бога 49 книг и в этих книгах признали всякое слово произведением бога – святого духа. Они высыпали на простую, понятную истину такую кучу мнимых священных истин, что стало невозможно ни принять их все, ни найти в них ту, которая одна нужна людям. Это их первый способ. Второй способ, который они употребляли с успехом более тысячи лет, состоит в том, что они просто убивают, сжигают всех тех, кто хочет открыть истину. Теперь этот способ уже выходит из употребления, но они не бросают его, и хотя и не сжигают уже людей, пытающихся открыть истину, но так клевещут на них, так отравляют им жизнь, что только очень редкие решаются обличать их. Это второй способ. Третий же способ в том, что, признавая себя церковью, следовательно, непогрешимыми, они прямо учат, когда им это нужно, противоположному тому, что сказано в писании, предоставляя своим ученикам самим, как они хотят и умеют, выпутываться из этих противоречий. Так, например, сказано в Писании: «Один учитель у вас Христос, и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас отец, который на небесах, и не называйтесь наставниками, ибо один у вас наставник – Христос», – а они говорят: «Мы одни отцы и мы одни наставники людей». Или сказано: «Если хочешь молиться, то молись один втайне, и бог услышит тебя», – а они учат, что надо молиться в храмах всем вместе, под песни и музыку. Или сказано в Писании: «Не клянитесь никак», – а они учат, что всем надо клясться в беспрекословном повиновении властям, чего бы ни требовали эти власти. Или сказано: «Не убий», – а они учат, что можно и должно убивать на войне и по суду. Или еще сказано: «Учение мое дух и жизнь, питайтесь им, как хлебом». А они учат тому, что если положить кусочки хлеба в вино и сказать над этими кусочками известные слова, то хлеб делается телом, а вино кровью, и что есть этот хлеб и пить это вино очень полезно для спасения души. Люди верят в это и усердно едят эту похлебку и потом, попадая к нам, очень удивляются, что похлебка эта не помогла им, – закончил дьявол в пелеринке, закатил глаза и осклабился до самых ушей.