А повар-таджик – это еще Ройзману предстояло узнать, как устроена таджикская диаспора. Очень послушные люди. Если старшие соплеменники, будь то члены правящей семьи, известные спортсмены или просто богатые люди, велят – надо слушаться. Велят работать на стройке – работают. Велят перевезти героин – перевозят. Велят жить в цыганском доме на положении рабов – живут в рабстве. Велят пожарить шашлык – жарят шашлык.
«Цыганка торгует с лотка» – это буквально. Героин буквально лежал на лотке, как конфеты или печенье, расфасованный «фитюльками» по одной десятой грамма. А плату принимала не только деньгами, но и ворованными вещами – хрустальными вазами, украденными из родительских квартир, магнитолами, украденными из автомобилей во дворе, и норковыми «формовками», то есть теми самыми вошедшими в моду норковыми беретами, которые по утрам, потемну срывались с голов женщин, ведущих детей в садик.
«Наркоманка у колонки» – понимаете, людям, перебравшим с наркотиками, нужна вода. Девушка, видимо, после инъекции почувствовала себя плохо, пошла к воде, напилась из уличной колонки, но все равно потеряла сознание. Выживет ли, умрет ли – здесь это никого не волновало.
Про колонку тоже нужно понимать, что это уличный водопровод. Цыганский поселок располагается посреди города, окружен многоэтажными домами, но сами его улицы составляются из деревенских домов, избушек без удобств. Гаражи, приусадебные участки, куры в пыли роются. То тут, то там среди избушек – кирпичные дома в три или четыре этажа. Похожие на крепости цыганские героиновые особняки. Некоторые из них были построены даже не на участке каком-нибудь вместо снесенной избушки, а прямо посреди улицы, перегораживая улицу, превращая проезжую дорогу в тупик. Разумеется, без каких бы то ни было градостроительных разрешений и архитектурных согласований.
В тот вечер Ройзман, Кабанов и Санников, хоть и были потрясены увиденным, просто уехали из цыганского поселка. Но на следующий день Санников вернулся и возвращался с телевизионной камерой снова и снова в течение пары недель – прятался в строящихся и заброшенных домах, снимал наркоторговцев, прикормленных милиционеров, наркоманов, коловшихся прямо здесь, чтобы не идти домой с героином и не рисковать, что отнимут менты. Лежал в засаде, снимал, а его прикрывали курды – крепкие парни, у которых в те времена какие-то нелады были с цыганами и таджиками.
И наснимал на целую передачу для своего цикла «Земля Санникова». Эфир состоял из этих жутких хроник. Из звонков телезрителей испуганных и возмущенных: «Как может быть такое у нас в городе?» «Да-да, у нас то же самое в подъезде!» А Дюша Кабанов сидел в студии и рассказывал, как все устроено. Они заводили друг друга – Санников, Кабанов и телезрители по телефону. Гоняли по кругу одно и то же: сцены наркоторговли и коррупции, возмущенные звонки, Дюшины откровения про то, что наркоман – это животное, готовое убивать и грабить, лишь бы добыть вещество. Как? У нас в городе? А милиция куда смотрит? Да вот же она, милиция – в доле! У нас в городе? Животные! По кругу одно и то же, все злее, почти срываясь на крик. Пока Дюша, наконец, не сказал:
– Мы объявляем войну. Мы, все честные люди города, объявляем войну наркоторговле!
Евгений Ройзман смотрел эту передачу дома. Как вдруг зазвонил телефон. Александр Хабаров, лидер уралмашевской группировки сказал:
– Женя, вас всех убьют после этой передачи. Называйте нас. Скажите, что мы вас поддерживаем.
Но глупо же было в прямом эфире хвастаться, что вот мы такие красавцы, объявляем войну наркоторговцам и в этой войне нас поддерживает уралмашевская криминальная группировка и Александр Хабаров лично. Никто бы не поверил. Ройзман попросил Хабарова, чтобы тот сам позвонил в эфир. И Хабаров дозвонился.
– Здравствуйте, – в который уж раз патетически воскликнул Санников. – Вы в прямом эфире.
– Здравствуйте. Говорит Александр Хабаров…
И вот это было грозно. Екатеринбуржцам, перепуганным Дюшиными рассказами и Санниковской хроникой наркоторговли, не надо было объяснять, кто такой Александр Хабаров и какая сила теперь на стороне этого рыжего парня, который сидит в студии и объявляет наркоторговцам войну.
Аксана Панова тоже смотрела эту передачу дома по телевизору. Когда Хабаров позвонил в эфир, в груди у нее – это в груди такое чувство, я знаю, – особым образом потянуло, проснулся журналистский инстинкт, чутье охотника на сенсации. Вся эта болтовня в ресторане «Каменный мост» с тех пор, как в игру вступил Хабаров, превращалась ведь в настоящий скуп, если вы знаете, что такое «скуп». Скуп, нат, сенсация. Вот уж на что у Аксаны Пановой было чутье, так это на сенсации.
Как она теперь будет выглядеть, эта война? Где линия фронта? Где генеральный штаб? Кого она знает там в штабе? Хабарова? Нет. Кабанова? Нет. Ройзмана? Шапочно. Но она хорошо знала Варова, который давеча останавливался на своей машине у ресторана «Каменный мост» и говорил, что тоже хочет бороться с наркоманией заодно с Кабановым, Ройзманом и всей остальной компанией. Вот Варову и нужно звонить.
Игорь Варов был человеком очень амбициозным, если не сказать, что он был пижоном. Варов тщательно следил за тем, чтобы у него были самые модные часы и самые модные галстуки. Ему нравилось, чтобы про него говорили. Про него Аксана могла быть уверена, что и в этой большой войне, только что объявленной в эфире 10-го канала, Варов не захочет быть на вторых ролях. Как он добьется лидерства в деле, к которому имеет отношение весьма косвенное? Как-нибудь уж добьется. Добился же он, чтобы выжили пираньи.
В гостиной у Варова (Аксана бывала в гостях) стоял обеденный стол. Стол был сделан из стекла и заполнен водой. А внутри стола плавали живые пираньи. Идея была такая, что вот сидишь за столом, хлебаешь суп, а из глубины стола-аквариума всплывает на тебя зубастая тварь. И чтобы про это говорил весь Екатеринбург. Правда бедные пираньи всплывали к гостям все больше брюхом кверху, потому что то ли кислорода им не хватало, то ли температура в столе у Варова отличалась от температуры в река Амазонке, то ли хлорка была в воде. Но Варов не сдавался: сгубив несколько поколений экзотических рыб, добился все-таки внутри обеденного стола амазонского микроклимата. Пираньи стали исправно пугать варовских гостей, а Варов сделался самым знаменитым на Урале аквариумистом. Прославится и сейчас.
Аксана позвонила Варову и спросила:
– Игорь, а вот эта война с наркоторговлей, про которую Санников и Кабанов говорят, – это твой фонд «Город без наркотиков» затевает?
Возможно, Варов и правда уже затевал. Возможно, это Аксана своим звонком подсказала ему предоставить свой офис под штаб антинаркотического движения. Так или иначе он ответил:
– Соберемся, наверное, обсудим, что делать.
– Где? У тебя в подвале?
– Ну, наверное, у меня в подвале.
– А Хабаров будет?
– Ну, – в голосе у Варова было сомнение. – Пригласим, посмотрим.
– Игорь, это же надо снимать!
Уговаривать Варова сниматься, да еще и не для местного телевидения, а для федерального – было излишне. Оставалось только уговорить федеральное телевидение. Аксана работала в Екатеринбурге корреспондентом программы «Взгляд». Ведущий этой программы Александр Любимов не очень-то хотел разбираться в уральских проблемах, поначалу от сюжета отказывался, но Аксана уговорила его:
– Хабаров будет, уралмашевские. Не знаешь, кто такой Хабаров? Как тебе объяснить? Аль Капоне! Корлеоне! Бандитская сходка! У тебя был когда-нибудь репортаж с бандитской сходки?
В результате в подвале у Варова, то есть в офисном и складском помещении под варовским магазином, там, где сейчас стоит небоскреб «Высоцкий», никакой, конечно, бандитской сходки не было. Были предприниматели, врачи, члены молодежного крыла правящей партии «Единство», журналисты, спортсмены. А из уралмашевских только один Хабаров и был. Впрочем, предприниматели, врачи, молодые политики и спортсмены походили на бандитов куда больше Хабарова – взрослого, спокойного и даже улыбчивого человек в костюме и галстуке (только руки выдавали, набитые костяшки пальцев). Московская редакция осталась довольна картинкой и пригласила Варова, Ройзмана и Кабанова в Москву на эфир.
Но еще прежде Хабаров опять сказал свое слово – короткое, но веское. Предложил устроить в цыганском поселке демонстрацию против наркоторговли. В самом эпицентре ее, там, где сходятся улицы Печатников, Тельмана и Военного флота.
– Завтра в двенадцать? – спросил Хабаров. И, набрав телефонный номер, проговорил в трубку: – Завтра в двенадцать в цыганском поселке пусть все наши ребята будут. Просто постоять.
Там узенькие улочки. Заборы, палисадники, домишки. Цыганские кирпичные особняки с башенками и коваными решетками торчат порознь, как цинготные зубы. Гаражи из листового железа, крашенного масляной краской, кучи строительного мусора. И вот к назначенному часу стали подъезжать машины. Черные с тонированными стеклами. Парковались наискось, и из машин выходили мужчины в черных кожаных куртках. Выходили и стояли, покачиваясь на каблуках. Молча. Десять человек, двадцать, пятьдесят, сто, триста, полтысячи… Обменивались короткими рукопожатиями. Но не говорили ни о чем. О чем тут говорить? Стояли молча. А в окнах цыганских особняков отгибался уголок шторы и выглядывал в щелочку женский глаз.
Среди этих мужчин в черном бестолково бегали журналисты с телекамерами на плечах. Но ни о чем нельзя было спросить. Говорили только Кабанов и Ройзман, но и те выглядели какими-то растерянными. Болтливыми какими-то на фоне уралмашевских бойцов. И толкового сказали только, что в городе начинает работать пейджер, абонент «Без наркотиков», и на этот пейджер каждый горожанин может послать сообщение, если ему известно, где находится наркоторговая точка или притон. И… Можно было представить, как поведут себя эти мужчины в черном, если сообщить им, где находится наркоторговая точка или притон.
Часок постояли и разъехались. Но не по своим делам, а на охоту. После демонстрации в цыганском поселке еще несколько дней, недель, может месяц, триста уралмашевских машин рыскали по городу и охотились на наркоторговцев. Может быть, машин было всего десять, но страху они навели, и слух шел, что триста. Закладывал ли мелкий пушер героиновую фитюльку под урну где-нибудь в сквере, чтобы невозможно было в милицейском протоколе зафиксировать факт продажи, но без всякого протокола останавливалась рядом черная машина с тонированными стеклами, выходили из машины двое бойцов и били наркоторговца смертным боем. Вырывал ли наркоман у женщины сумочку на улице, бежал ли в подворотню – этот черный патруль догонял и бил в подворотне так, что не всякий встал. А наркоторговцам покрупнее, прятавшимся за решетками особняков, за высокими заборами, перелетали через забор ручные гранаты и разрывались во дворе. Никого не ранили, но шуму было много, и тучные цыганские женщины долго потом лежали на полу среди осколков стекла и боялись встать.
И если поначалу охотились вслепую, наудачу, то потом стали же ведь приходить и сообщения на пейджер. Уралмашевские не разбирались. Просто ехали по указанному адресу, взламывали дверь, клали всех подряд на пол, били и не заботились ни о составлении протоколов, ни об изъятии наркотиков, ни о следственных действиях – просто били. А если и впрямь находили большую партию героина, то звонили Дюше и спрашивали, что с героином делать. Дюша велел смывать в унитаз.
Иногда сообщения с пейджера «Без наркотиков» через вторые и третьи руки доходили до Александра Хабарова. Например, что в клубе «Юла» торгуют наркотиками. Хабаров задумывался на минуту и спрашивал помощников:
– «Юла» чья? Наша? Кто «Юлу» держит? Новожилов? Жила? – набирал телефонный номер и коротко командовал: – Жила, закрывай «Юлу».
А еще говорят, что лидер уралмашевской группировки Хабаров и лидер «синих» (то бишь классических татуированных воров) Трофа проехали по северам, по всем зонам и внятно утвердили правило: наркотики на зоны не передавать, барыгам на зонах не помогать и денег у барыг не брать ни на людское, ни на воровское. И не стало чем дышать барыгам. Нечего было противопоставить. Смешной игрушкой казался пижонский маузер наркоторговца Колчапы, с которым тот разгуливал по цыганскому поселку. Глупым пугачом выглядел карабин «Сайга» в руках Чухмани, молодого наркомана, сына известной наркоторговки мамы Розы. Только менты теперь могли наркоторговцев защитить. Даром ли столько лет получали с наркоторгового бизнеса. Тем опаснее становилось Фонду ассоциироваться с уралмашевскими. То, что в первые дни было спасением, теперь становилось опасностью. Да и пошли уже такие разговоры: дескать, под вывеской фонда «Город без наркотиков» ОПС Уралмаш переделяет и забирает под себя уральский наркорынок. Ройзман говорит, что слухи эти шли в первую очередь от ментов.
Менты, надо понимать, тоже не зеленые мальчишки были, не Чухманя с «Сайгой». Офицеры РУБОПа, например, кроме табельного оружия, носили с собой в борсетке пару гранат-лимонок. Не потому что собирались вести окопные оборонительные бои, для которых эти гранаты предназначены, а чтобы во время серьезного разговора, вытащить гранату из борсетки, выдернуть чеку и держать зажатой в кулаке. Собеседника с гранатой ни убить нельзя, ни даже ударить – граната вывалится и разнесет всех. Примечательно, что по две лимонки принято было носить, – видимо, всерьез полагали, что имеют две жизни.
Если бы на этой нарковойне дошло до прямого столкновения уралмашевских с ментами, слово «война» потеряло бы всякую метафоричность. Перебили бы друг друга. Опасаясь такой войны, могли бы уралмашевских не тронуть, но ограничиться лидерами Фонда. Это все понимали, и Хабаров своих парней из прямой охоты за наркоторговцами постепенно выводил. Да и других дел было много, кроме как барыг по подворотням гонять. А Варов, Кабанов и Ройзман, объявившие эту войну, постепенно оставались одни вести ее. То есть все помогали, конечно. Андрей Санников снимал новые антинаркотические передачи, Телевизионное агентство Урала гнало репортаж за репортажем, Александр Любимов пригласил в Москву в программу «Взгляд». На всякий случай Ройзман приучился не подходить дома к окнам, если не задернуты шторы, выложил свою машину изнутри бронежилетами и стал ездить с казачьей шашкой, пока не понял, как это смешно – с шашкой. Ни телесюжеты, ни бронежилеты, ни шашка не помогают ведь ни от гранатных осколков, ни от автоматной очереди. Следовало любой ценой заставить ментов участвовать в этой войне на стороне Фонда. Хотя бы иногда. Хотя бы не воевать против. Не много от кого можно было ожидать поддержки, чтобы привлечь ментов на свою сторону. От подполковника ФСБ Рахманова, которому Ройзман устроит экскурсию по цыганскому поселку. От прокурора Золотова, который вскоре сорвет погоны со своего заместителя, заподозренного в помощи наркоторговцам. Ну, и в самих отделах милиции находились же честные офицеры.
Впервые действенно власть поддержала «Город без наркотиков» в апреле 2000-го (полгода прошло) – совместно задержали наркоторговца в клубе «Люк». Еще через полгода совместные рейды с Фондом стал устраивать первый милицейский ОБНОН – Кировский. А там и из других районов города подключились отделы по борьбе с наркотиками – признали. Только начальник Чкаловского РУВД Шреер и начальник Чкаловского же ОБНОН Салимов продолжали настаивать, что Фонд «Город без наркотиков» – это подразделение ОПС Уралмаш и что война с наркоторговлей – это передел рынка.
Глава третья
Рецепт дерзости
Пока вы думаете, был ли Евгений Ройзман связан с преступным миром, смотрите, вот он пятнадцатью годами прежде – юный, дерзкий и девятнадцатилетний. По ту сторону зарешеченных окон – 1981 год, здесь, внутри – никакого. Идет руки за спину. Шаги гулкие, лампы над головой яркие, ключи у конвоира позвякивают, замки в дверях лязгают. Первую дверь прошли, вторую, шлюз. В шлюзе нужно назвать себя, и Ройзман называет чужую фамилию, как и из камеры вышел, когда выкликнули другого. Подменился с сокамерником. Сокамерник рассказывал, что его возят к тихому следователю. Что кабинет у того следователя – на втором этаже. И что на окнах нету решетки. А за окном – лес.
И вот у Ройзмана в голове возник дерзкий план побега. Под чужим именем поехать на допрос к чужому следователю. Войти в кабинет, оглушить или запугать, выбить стекло, спрыгнуть со второго этажа и давай бог ноги. Из пистолета по бегущему авось не попадут. По лесу без собак точно не догонят. Даром что ли он может пробежать марафон Конжак по горам без дороги, а менты не могут? И сокамерник говорил, что собак там нету. Вот и подменился, расплатившись чаем что ли. Или конфетами «помадка». Все равно пропадут, если побег удастся.
Названо чужое имя, двери шлюза открываются, а за дверьми – не воля еще, но уже ветер и солнце. Два десятка шагов нужно пройти до воронка. А там конвоир фотографию сличать не будет, довезет до следователя, введет в кабинет. И главное – внезапность. Правило такое есть в уличных боях – бить первым и сразу. Но:
– Стой, – кричат в спину, хорошо, что не стреляют. – Стой!
Узнал кто-то. Или сокамерник, сука, сожрал «помадку» и стукнул, чтобы не пришили и ему соучастие в подготовке побега.
И вот уж ведут назад. И если раньше снисходительно разбирались, даже намекали на возможность условного срока, то теперь накрутят по полной – кража, мошенничество и незаконное ношение оружия – три года.
Зачем бежал? Сам себе срок наматывал. Понимали же следователи, что дело молодое. Мошенничество можно было считать мошенничеством, а можно было сказать, что просто не отдавал долги. Незаконное ношение оружия? Ну да, носил нож. Но у какого же четкого парня на Урале нету за пазухой ножа? Кража? Да, была кража. Но украл шмотки, которые у его девушки хранил какой-то фарцовщик. А это кража, конечно, но из разряда «вор у вора шапку». Следователи же понимали еще, что если баба замешана… Может, из лихости украл, может, девчонку выгораживал, взял на себя. Так следователи думали до побега (если не считать того следователя, что сам претендовал на внимание замешанной в деле женщины). Но когда побег, значит как бы сам преступник признается во всем содеянном. Да небось знает за собой еще что-нибудь настолько серьезное, что стоит бежать. За побег накручивают по полной. А сам побег не инкриминируют только потому, что неохота подставляться – чуть не прошляпили же.