– Может быть, все же попробуешь вспомнить?
– Четвёртого дождя не было случаем?
– Нет.
– Вот беда, все едино, так говорите четвёртого.
– Здесь должны проходить два молодых человека. Один в гимназической форме, второй в тёмном пальто, пробор вот так, – Миша показал рукою.
– Ваше Благородие, если б мне ранее сказали, я б проследил, а так… Больно уж времени прошло, не припомнить, – посетовал городовой.
– Если б, – усмехнулся Миша, – я б у тебя о них не спрашивал, сам бы все знал. Вот, – сыскной агент обрадовался, – их ещё экипаж или коляска ждала. Может их запомнил?
– Экипаж? – Полицейский снова почесал затылок, при этом сдвинув фуражку на лоб. – Может и стояла? Да разве всех упомнишь?
– Вспоминай, голубчик, вспоминай, неужто совсем обеспамятовал? Ты не столбом здесь поставлен пугать обывателей.
– Вот если б примету какую.
– Примету… Два барчука, один в гимназической форме, с меня ростом, второй в тёмном пальто, светлые волосы, брови черные.
– Не припомню, вы бы, Ваше Благородие, у артельных извозчиков поинтересовались бы, что стоят на следующем перекрёстке, вот они ужасть, как чужих не привечают, может они что видели.
– И на том спасибо, братец.
Миша направился к следующему перекрёстку, где стояли местные извозчики, объединённые в артель, не допускающую на свою территорию чужих. Но и они разочаровали помощника начальника сыскной полиции, мол, ничего не видели и не слышали, что ежели барчуки на своём экипаже прикатили, так не их дело до этого, вот ежели кто шнырять стал в поисках пассажиров, то здесь другое дело. Тогда бы, наверняка, запомнили этого извозчика, и ребра в точности бы намяли. А так.
Миша в расстроенных чувствах остановился на перекрёстке Воскресенского проспекта и Кирочной улицы, можно, конечно, пешком до Знаменской площади и там по Невскому до Большой Морской, но, по чести говоря, не было особого желания идти целую версту. Хотя погода радовала не только взгляд расцветшей зеленью, но и тело теплом, Жуков решил взять экипаж и с комфортом доехать до сыскного отделения. Все равно ничего заслуживающего внимание узнать не удалось, словно бы и не ездил на Сергиевскую. Найти экипаж, на котором уехали Мякотин и незнакомец, не представляется возможным, это как искать маленькую иголку в безлунную ночь в разбросанном по двору сене. Неизвестны приметы ни извозчика, ни экипажа, ниточка расследования порвалась, может быть, и можно потом связать в узел и продолжить идти по ней, подобно Ариандровой нити.
Город продолжал жить размеренной жизнью, повозки, груженные товаром, сеном, экипажи, уносящие заносчивых гвардейских офицеров и свысока взирающих на обывателей чиновников, кареты с гербами на дверцах, в своих чревах скрывающих дворян знаменитых фамилий. Торговцы шныряли с деревянными коробами, наполненными штучными товарами, некоторые начинали с маленьких улиц нахваливать носимое, а потом ходили по дворам, вызывая интерес мещан.
Губернский секретарь Жуков более устал от бесплодных разговоров, нежели от физического состояния. На плечи давила неопределённость в расследовании, хотелось, конечно, удивить Ивана Дмитриевича новыми сведениями, но, увы, таковые пока отсутствовали. Даже, по чести говоря, не хотелось возвращаться в сыскное отделение с пустыми руками, складывалось в голове Миши впечатление, что он зазря получает жалование, только и ходит за призраками преступлений, как ни пытается, то все одно, догнать не в силах.
Вот бы опять, как в том деле об фальшивых паспортах. Тогда Миша пришёл по какой—то незначительной надобности в 2 участок Московской части и там обратил внимание на паспорт, выданный Ольвиопольским мещанским старостою на имя Файнштейна, явленного из дома господина Финогенова, что на Коломенской улице.
Жуков внимательно посмотрел на документ и пришёл к заключению, что подписи писаря и старосты поставлены одною рукой, только человек их поставивший сделал неудачную попытку изменить почерк.
Миша взял из участка паспорт и отправился на указанную квартиру, находившуюся на нижнем этаже.
Дверь открыл мужчина средних лет с густою чёрною бородою, постриженной лопатой, и прямыми волосами, закрывавшими лоб.
– Могу ли я видеть господина Файнштейна?
– Да, – ответствовал мужчина и в глазах мелькнул огонёк беспокойства, – это я, что вам угодно?
– Даже так, – Жуков смерил мужчину внимательным взглядом, от которого хозяину стало неуютно и даже перехватило дыхание, – Миха, если ты отрастил волосы и обзавёлся бородою, думаешь я тебя не признаю?
– Я – не он, – заикаясь произнёс мужчина, названный Михой.
– Ты меня так у порога и станешь далее держать? – Помощник Путилина не обратил особого внимания на бормотание мужчины.
– Заходите, Ваше Благородие, – сдался Миха, решив, что отпирательство может дорого ему обойтись.
Комната была небольшой, но уютной. Вроде бы и вещи простые на шкапу, столе, но говорящие, что без участия женской руки не обошлось.
– Миха, ты меня знаешь, я, как и Иван Дмитрич пустых обещаний не даю, – Жуков без приглашения отодвинул стул от стены и сел, положив ногу на ногу.
– Знаю, – виновато сказал мнимый Файнштейн.
– Когда мы в последний раз виделись?
– Четыре года тому.
– Я не выказываю своего интереса по поводу жизни, что ты там совершил на твоей совести, но теперь ты просто обязан мне рассказать, при каких обстоятельствах ты приобрел паспорт и кто его написал, я же со своей стороны сделаю все, чтобы ты понес маленькое наказание за проживание в столице по чужому виду.
– Я…
– Миха, могу тебя уверить, что по суду более трёх—четырёх дней ты ареста не получишь.
– Я, – снова начал мнимый Файнштейн.
– Миха, ты уже забыл, что полагается по девятьсот семьдесят седьмой статьи Уложения?
Мужчина тяжело вздохнул.
– Михал Силантич, обещайте мне, что не дадите меня в обиду, и я устрою, что тот самый писец выпишет паспорт и вам.
– Ты можешь на меня положиться.
Жуков, хоть и имел доверие к Файнштейну, но все—таки взял его с собою, чтобы самому переодеться в крестьянское платье. Через час они вернулись на квартиру Михи, там уже была и женщина, с которой Файнштейн сожительствовал. Её—то он и послал за писцом.
– Смотри, если что, – предупредил Жуков.
– Да я, ни в жисть, – положил руку на грудь мужчина, – мне и четырёх дней ареста хватит.
Через полчаса явился толстый господин маленького роста, с отёкшими щеками, раскрасневшимися быстрой ходьбы. Из—под серого картуза, с черным пятном на козырьке, выглядывали две косицы, наподобие кабаньих клыков. Отвисший подбородок поддерживал накрахмаленный воротничок и кожа толстым слоем лежала на нем. Господин цепким взглядом только скользнул по Мише. Но тут же составил впечатление об этом молоденьком пареньке, приехавшем в столицу на проживание без документа.
– Я слушаю, – вместо приветствия произнёс вошедший, словно являлся чиновным лицом большого ранга и не имел возможности тратить попусту время.
– Да я, да мне, – вроде бы как и стушевался Жуков, поглядывая украдкой на пришедшего и соображая, не переигрывает ли он?
– Миха, – повернулся толстый господин к Файнштейну, – документ?
– Филипп, —начал хозяин, – тут вот Миша сбежал…
– Не хочу знать, – замахал яростно пришедший, даже удивительно стало, что он такой шустрый, не взирая на толстую одутловатую фигуру, – тебе нужен паспорт.
– Да, – вроде бы с облегчением сказал Миша.
– Тридцать рублей, – Филипп облизнул ярко—красные губы.
– У меня только двадцать пять, – сконфужено произнёс Жуков.
– Ладно, двадцать пять, – улыбнулся Филипп, видимо, приготовившийся к долгой торговле, – мне надо отлучиться за печатью на полчаса, а ты, – он посмотрел в упор на Мишу, – приготовь водки и закуски, не люблю на пустой желудок дела делать, – и вышел за дверь.
Жуков посмотрел на Миху, который пожал плечами, что, мол, не в его воле. Помощник Путилина погрозил пальцем и выскочил на улицу, чтобы проследить за Филиппом. Тот, в самом деле, жил не далеко и Миша успел заметить дверь, которую, озираясь по сторонам, отпёр писец. На обратном пути, чтобы не тратить попусту время сыскной агент приехал на экипаже, не забыв заскочить в трактир за штофом водки, куском требухи, соленными огурцами, квашенной капустой и пирогом с грибами.
В квартиру к Михе вошли вместе. Филипп покосился на свёрток в мишиных руках, улыбнулся и в предчувствии скорой выпивки сглотнул слюну.
– Прежде, чем приступить к столь важному делу, мне кажется, что стоит подкрепиться, – писец пальцем постучал по пробке штофа.
– Само собой, – обрадовано произнёс Миша, и положив принесённое на стол, потёр руки.
Миха быстро поставил три стакана и несколько мисок, в которые были положены пирог, капуста, огурцы и мясо.
Миха быстро поставил три стакана и несколько мисок, в которые были положены пирог, капуста, огурцы и мясо.
Филипп одним глотком осушил налитые полстакана, толстыми пальцами влез в миску с капустой, схватил её цепкими толстыми пальцами и сунул в рот, блаженно улыбаясь.
– Вот теперь можно и приступать, – он вытер руку о полу пиджака и выудил из бездонного кармана чернильницу, перо, лист гербовой бумаги. – И на чьё имя писать будем?
Жуков, якобы на миг задумался.
– Дак пиши на имя моего приятеля Мишки Жукова из Киевской губернии.
– Можно и на Жукова.
Рука Филиппа каллиграфическим почерком выводила вверху листа:
«Билет» и ниже «За неимением паспортного бланка, билет пишется на гербовой бумаге».
Писец писал с усердием, у него торчал язык между губ и на лбу проступили бисеринки пота. Кончив писать текст, год и число выдачи билета, взял в левую руку перо и улыбнулся:
– Старосты малограмотны, а посему подпись левой, а вот писарь, – он взял в правую руку перо, и чёткая подпись обозначилась на документе, потом достал из кармана жестяную коробочку, из которой извлёк печать и приложил к документу. – Я кончил, где мои деньги?
Миша достал приготовленные двадцать пять рублей и вручил их Филиппу, который послюнявил пальцы и пересчитал поданные купюры, убрал во внутренний карман пиджака.
– Теперь можно снова горло прополоскать, – засмеялся он тонким бабьим смехом, наполнил до краев стакан и также одним глотком отправил в рот, даже не поморщившись.
На выходе из дома Жукова с Филиппом ждали двое городовых, которых предупредила о необходимости помощи женщина Михи.
Писец даже не понял, как его взяли с двух сторон за руки полицейские. Только когда он увидел их, задрожал, словно кинуло в мороз.
– Я, Филипп, сыскной агент, – произнёс Миша, – а это доказательство твоего противузаконного деяния.
– Да я…
– Филипп, итак, как твоя фамилия?
– Иванов, – хмель с писца, как рукой сняло.
– Где ты хранил печать?
– На улице, под деревом, – Филипп от потрясения начал приходить в себя и выдумывать на ходу небылицы.
– Ежели так, – сжал губы Жуков и продолжил, – тогда проедем в дом, – и он назвал адрес Филиппа, плечи которого поникли.
Квартира находилась подвале, чистая аккуратная в шесть комнат. Жуков удивился, когда в нее попал, ни за что не подумал, что с таким комфортом можно обустроить помещение. И не зря, хозяином оказался Дувид Латман, известный, но неуловимый поставщик фальшивых документов в столице, а тут так забыл о безопасности, что попался самым случайным образом.
Пригласив двух понятых, Жуков попросил Латмана выдать все противузаконное, но Дувид уже пришедший в себя только и твердил: «а нету ничего, нету».
– Твоё право, – просто произнёс Миша.
Через час на столе лежали несколько вытравленных паспортных бланков, которые были обнаружены при личном осмотре жены Латмана, а в колыбели, над которой склонилась Сара и не отходила от которой ни на миг, были спрятаны чистые паспорта, на которых стояли печати Виленского, Конвалишского и Ольвиопольских мещанских старост.
– Значит, ничего, Дувид нет. – Жуков указал рукой на стол.
– Недруги подбросили, – сразу же вырвались слова у Латмана и он густо покраснел, видно вспомнил, что совсем недавно за рюмкой водки твердым почерком заполнял гербовую бумагу.
– Ты более ничего выдать не желаешь?
– Так нет ничего, – глазки хозяина бегали по комнате.
– Что ж посмотрим, – Миша прошёлся по деревянному полу и почувствовал, что две доски под ногой дали слабину, – а здесь, – и он распорядился полицейскому принести топор.
Под досками пола ничего не оказалось, ни тайника, ни спрятанных бумаг.
– Вот так вот у честных людей власти полы и курочат, – пробормотала жена Латмана и эти слова так резанули по Мише, что он засопел и начал осматривать первую комнату, словно попал в неё только сию минуту.
– Значит, говоришь, ничего нет, – Жуков подошёл к цветам и взял первый вазон в руку.
– Определенно, Ваше Благородие, жаловаться буду вашему начальству, – возмущалась Сара, искоса поглядывая на мужа, тот сжал до белизны губы, давая жене понять, что, мол, молчи, дура, но женщина продолжала, – вот градоначальнику жалобу отнесу. Будет вам.
Миша взвесил горшок в руках и вытащил цветок с корнем, вазон остался пустым. Сара открыла рот от возмущения, явно намереваясь учинить визгливый крик, но сыскной агент опередил её и вырвал второй цветок, под которым обнаружил две мраморные квадратные плитки со стороной в вершок. На лице Жукова появилась улыбка, дышащая довольствием.
Под следующими ветками нашлись ещё четыре плитки.
– И что здесь у нас? – Миша смотрел на гравированные стороны мраморных плит. – Итак Виленская мещанская управа, а здесь Конвалишская, а вот и Киевская городская управа. А я ни сном, ни духом, что проживающий в столице некий Латман является и старостами, и писарями, и головой управы вышеперечисленных учреждений. Что на это скажешь, Дувид?
Латман покачал головой, с лица давно сошла алая краска, теперь бледные пятна поползли по щекам.
– Дура, – беззлобно и безо всякой интонации произнёс Дувид, – лучше бы молчала.
– Что ж поехали.
За поимку важного преступника Мишу наградили тремястами рублями, он удостоился похвалы Ивана Дмитрича, да дело было не в деньгах, а в том, что Жуков был горд собою, ведь в двух подписях увидел одну и ту же руку, проявил внимательность, которая так нужна сыскному агенту.
Глава двадцать вторая. В кабинете
Очередной апрельский день, Иван Дмитриевич сидел за столом, в спину начальника сыскного отделения устремил немигающий взгляд карих глаз Государь, стоящий в военном мундире, словно собрался принимать парад. Едва минуло пять часов пополудни – большая стрелка чуть—чуть качнулась вправо, казалось, вместе с Жуковым в кабинет ворвался поток свежего весеннего воздуха.
Напротив Путилина сидел штабс—капитан, повернувший голову в сторону двери, по взгляду Василия Михайловича Миша понял, что Орлов знает о данном Иваном Дмитриевичем задании своему помощнику. Чиновник по поручениям кивнул головой Жукову и отвернулся.
– Проходи, Михал Силантич, не стой, как сирота в гостях, – произнёс бесцветным голосом Иван Дмитриевич, добавил, – и садись, в ногах правды нет.
Жуков сел на свободный стул, стоящий напротив штабс—капитана.
Повисло неловкое молчание, словно Миша прервал конфиденциальный разговор своим невольным вмешательством.
– Н—да, господа, – Путилин барабанил пальцами по столу, – расследование в тупике, топчемся на месте, впереди никакого просвета не вижу. Ходим по кругу, знаем только троих на станции да юношу в пальто. И то, их найти не можем. Чем все—таки порадуете, господа сыскные агенты?
Миша было открыл рот, но так и не произнёс ни слова. Путилин пребывал в отвратительном настроении, и возражать не имело никакого смысла, видимо, ко всему прочему Иван Дмитриевич был вызван к градоначальнику и там, наверняка, Фёдор Фёдорович выразил неудовольствие тем, что в столице режут головы юнцам, почти что перед самым дворцом Великого Князя, а сыскное отделение до сих пор не соизволило пошевелиться, чтобы найти кровавого злодея. Не начнёшь же в самом деле возражать Его Превосходительству о том, что принимаются все надлежащие меры и брошены все агенты сыскного отделения для розыска убийцы. Вот и пребывает Путилин в крайне раздражённом состоянии, что бывает крайне редко. Иван Дмитриевич всегда держит себя в руках, но иной, крайне редкий раз, достаётся от начальника сыскного отделения, но признать правду, исключительно за дело.
Штабс—капитан кашлянул, прикрыв рот ладонью.
– Иван Дмитрич, – Василий Михайлович смотрел на начальника открытым взглядом, в котором не было ни заискивающих ноток, ни откровенного вызова, – пока считать, что мы зашли в тупик рано, есть ещё сын статского советника Нартова Иван, мне хочется, чтобы на него взглянул кассир со станции Стрельна и я не выяснил, где этот самый Иван был в день убийства, по крайней мере, в гимназии его не было.
– А ты, чем порадуешь? – Путилин, не отрывая взора от бумаг, лежащих на столе, обратился к Жукову.
– Я? – Хотя Миша и был готов к начальственному вопросу, но как—то растерялся, в горле вмиг пересохло и сдавило горло, словно это он, помощник начальника сыскной полиции, губернский секретарь Жуков повинен в том, что преступник ходит по земле, смеётся, дышит воздухом и кого—то, может быть, обнимает руками, обагрёнными человеческой кровью. – Мне похвастать нечем…
– Похвастать, – вспылил Путилин, резко поднявшись с кресла, – похвастать, – зло повторил Иван Дмитрич, —посмотрите, Михал Силантич пришёл в сыскную полицию ради хвастовства. Какой герой! Поведай—ка нам, сирым, сколько преступников на твоём счёту или, нет, я не прав, сыскное только и держится на успехах губернского секретаря Жукова…