– Я, товарищ генерал, как юный пионер, всегда готов.
– Чем сейчас занимаешься?
– Домашним ремонтом.
– Успеешь закончить?
– Уже заканчиваю. Завтра с утра останется только кусок рубероида на столбик положить и домкрат опустить. Потом обшивку понизу восстановить. Всей работы на полчаса от силы. Уложусь, я думаю. Встану пораньше.
– Хорошо. Если будет что сообщить, я позвоню; если не позвоню – значит, особых новостей нет... Хотя о перемещениях группы захвата в любом случае проинформирую. Или я, или Магомед, если меня на месте не будет.
С утра я с чистым сердцем продолжил работу, чтобы успеть закончить ее до того, как меня «повяжут». Приближение скорой развязки вызвало настоящее строительное вдохновение. Я не только столбик под верандой сделал, а даже успел обстрогать доски на обшивку нижней части взамен старых, которые понизу, в местах соприкосновения с землей, успели основательно прогнить. А потом зажег паяльную лампу, чтобы припаять к нижней части полоски рубероида. Так я работал до прихода мамы. Она в этот раз не задержалась и шла домой, видимо, слишком быстро для себя и для своего возраста, потому что слегка запыхалась.
– Все в порядке? Не приезжали? – спросила мама.
– Думаю, завтра часов около десяти утра. Группа захвата в военный городок уже выехала. Они рассчитывают, что я там. Семь часов как минимум на дорогу. Там несколько часов. Семь часов обратно. В госпитале никого не застанут. Информацию обо мне смогут получить только утром. Полтора часа им должно хватить, чтобы добраться сюда. Хотя, если без «мигалок» поедут, то уйдет два с половиной...
– Мне говорили, утром кто-то к тебе приезжал.
– Это местные. Моим пистолетом интересуются. Калибр тот же. Правда, потом выяснилось, что тот пистолет хорошо известен. Экспертизу сделали быстро. «Ствол» с Кавказа. Похоже на внутренние разборки соотечественников.
Мама вздохнула с откровенным облегчением...
* * *Вечером, когда уже начало темнеть, к нам «на огонек» заглянул отец Василий. В дом проходить не стал. Мама встретила его во дворе, и священник попросил меня вызвать. Я как раз сидел за компьютером недалеко от открытого окна, разговор слышал и сам вышел.
– Здравствуйте, Александр, – отец Василий протянул мне руку.
Ладонь у него крепкая, мужская. Зря, что ли, плотничать любит, как мама говорила. Такой рукой и топор, и пилу удобно держать.
– Вечер добрый. Проходите в дом, батюшка, – пригласил я.
– Я на секунду зашел. Предупредить.
Отец Василий был хмур и, кажется, не расположен даже угоститься чаем.
– Предупреждайте, – разрешил я.
– Ко мне тут прихожанка приходила. Бабушка Поля, вы знаете ее, наверное.
– Знаю.
– Вот. Она из магазина выходила. К ней из машины вышел какой-то кавказец. Про вас расспрашивал. Бабушка Поля – женщина мудрая, что случилось и что вообще вокруг происходит, хорошо понимает. Сказала, что вы вообще-то в госпитале лежите. Только изредка сюда приезжаете. В машине, как она видела, еще трое сидели. Все кавказцы. Они спросили, на какой вы машине ездите. Она ничего не сказала. Ответила только, что в машинах не понимает, да и не смотрела, за рулем вас ни разу не видела и только разговоры слышала, что вы приезжаете.
– Понятно. Спасибо, батюшка.
– Если какие-то проблемы будут, мы тут всей деревней помочь можем, – предложил священник. – Мы все уже от этих кавказцев устали. И решимости у людей хватит.
– Спасибо. Я привык справляться своими силами. И вообще в такие дела посторонним лучше не вмешиваться. Но все равно, спасибо большое, – и я пожал ему руку.
Отец Василий ушел, переговорив еще вполголоса с мамой, но я к их разговору не прислушивался. Как человек со специфической боевой подготовкой, я не очень волновался из-за того, что меня разыскивают какие-то кавказцы. Четверо уже нашли. Хотелось надеяться, что и следующие четверо, если рискнут что-то затеять, отправятся догонять первых. Но, как человек военный, я все же позвонил генералу Лукьянову и доложил о ситуации.
– Так быстро появились? – удивился генерал. – Впрочем, они знали, где ты, – иначе не появились бы первые четверо. Эти, думаю, идут по следам первых. Кстати, ты не забыл того «товарища генерала», который только подполковник внутренней службы?
– Я его ни разу не видел, только голос слышал.
– Больше не услышишь. Он был слишком торопливым и на ходу вышел из поезда. Очень неудачно. Опознать бы не сумели, если бы при нем документов не было.
– Хотелось бы добрым словом помянуть, но язык при этом судорогой сводит. Получается что-то типа «туда ему и дорога». Железная...
– Я примерно то же самое сказал, – признался генерал. – А относительно кавказцев – просьба: будь осторожнее. Находишься в районе боевых действий.
– Понял, товарищ генерал. Я справлюсь.
– К сожалению, выставить кого-то тебе в поддержку не могу. Я затребовал группу, но она еще не прибыла. Срок ставил ориентировочно к моменту твоего выхода из СИЗО. Раньше времени мне группу и разместить негде.
– Я могу ночь сам подежурить. Просьба, когда меня «повяжут», маму подстраховать. Это будет возможно?
– Это не только возможно, а обязательно. Там у тебя соседский дом заброшен, кажется?
– Есть такое дело.
– Там страховку и выставим. Не переживай. Маму успокой.
– Она у меня человек закаленный. Еще отцом.
– Да, я знаю его историю... Ко мне пришли. До связи.
* * *Утром, пока мама занималась кухонными заботами, я, завершив свои строительные дела, решил наведаться в соседний дом на разведку. И не через улицу, где буду всеми замечен, потому что в деревне всегда все видят, а через наполовину упавший забор, просто отодвинув в сторону целое его звено. Трава была высокая и колючая, цеплялась за брюки, но, к моему удивлению, по ту сторону забора через траву была проложена тропа. Кто-то несколько раз подходил к маминому участку и даже залегал в траве. Причем работал грубо и непрофессионально. Я даже своих солдат давно научил этому простому принципу: прошел через траву – расправь ее за своей спиной, чтобы не образовалось тропы. И никогда дважды не ходи одним маршрутом.
Того, кто здесь прогулялся, явно не обучали методам маскировки. Осталось выяснить, кто протоптал тропку, потому что деревенские тоже народ и любопытный, и разный. И, как мне говорили, есть в деревне два парня, которые только и высматривают, у кого что плохо лежит. Каждый уже по мелочи отправлялся ненадолго «в места не столь отдаленные»; тем не менее, привычек не поменял и даже гордился своим стремлением прихватить что-то чужое. Мама, правда, пользовалась среди своих бывших учеников уважением, но не бывает таких учителей, которых все ученики ценят одинаково, как не бывает хорошего командира, которого любят все солдаты. Учитель, как и командир, должен уметь проявлять строгость. А это нравится далеко не всем. И потому категорично утверждать, что кто-то подбирался к нашему двору, чтобы понаблюдать за мной, было сложно. И вообще наведаться могли до того, как я перебрался к маме из госпиталя.
Если времени прошло много, то каких-то ясных следов, скорее всего, было уже не найти. Тем не менее я попытался. И убедился, что не зря, потому что последний дождь – даже не просто дождь, а настоящий ливень с грозой – был всего четыре дня назад. Мама еще радовалась, что не нужно поливать огород. Но я увидел отчетливый отпечаток каблука. Если бы каблук появился здесь до ливня, отпечаток был бы смытым, неясным. Небольшого дождя хватит, чтобы сделать края следа неровными, а уж о ливне и говорить не стоит. Но этот отпечаток заинтересовал меня не только временем, когда он мог быть оставлен. Кроме времени, есть еще и форма, и примерная возможность определить обувь, в которой ходил человек. Те четверо ментовских капитанов с Кавказа были одеты в привычную грязно-серо-голубую камуфлированную форму. А «камуфляжка» сама собой предполагает, что на ногах будут берцы того или иного пошива. Что я на ментах и видел. Здесь же явственно просматривался каблук более мирной гражданской обуви, скорее всего, мужских туфель большого размера – след не был рифленым. Это, впрочем, только давало информацию, но не позволяло делать какие-то выводы. А мне нужны были именно выводы, но для них как раз и требовалось накопить информацию.
Заброшенный двор вокруг старого полуразрушенного дома основательно зарос травой, как и бывший огород, и потому тропа просматривалась здесь достаточно явственно. И вела она не куда-то в сторону улицы, а к дому. В какой-то момент мелькнула мысль, что я напрасно оставил пистолет. Если кто-то вел за мной слежку, он может продолжать ее вести. Днем, когда двор просматривается с улицы, человек может сидеть под полупроваленной крышей, под прикрытием наполовину сгнивших стен. Если этот человек вышел на охоту за мной, он знает, с кем имеет дело, и обязательно будет вооружен. И вообще нормальный человек не пожелает остаться невооруженным против любого не известного ему противника, если имеет возможность приобрести ствол или хотя бы другое оружие. Не имея же такой возможности, только сумасшедший может искать ко мне пути.
Я был уже неподалеку от соседского заброшенного дома, со стороны глухой стены, не имеющей окон, и потому видеть меня из дома были не должны. Слышать не должны были тем более. Даже в доме мамы, когда я подходил к ней со стороны спины и что-то говорил, она часто вздрагивала, потому что не слышала моего приближения. Быть неслышным я умел, и в этом своем умении не сомневался. Поэтому так же скрытно я вернулся к себе, взял пистолет и вышел снова. Мама сидела за компьютером и даже не видела, что я заходил. У ее компьютера «кулер» сильно шумит. Надо будет сегодня же, до завтрашнего задержания, успеть почистить его от пыли...
Соблюдая режим осторожности, я прошел той же дорогой, привычной уже тропинкой приблизился к дому и, приложив ухо к стене, прислушался. Изнутри не доносилось ни звука. Впрочем, услышать музыку или топот кавказского танца я и не ожидал. Кроме того, деревянные дома тем и отличаются от городских бетонных коробок, что дерево, в отличие от бетона, является хорошим звукоизолятором. Даже старое, основательно прогнившее.
Под стеной дома оказался гравий, насыпанный, видимо, уже давно, еще когда в доме кто-то постоянно жил. Сейчас гравий порос травой, тем не менее имел довольно скрипучий характер и мог легко выдать идущего. И потому я соблюдал осторожность при каждом медленном шаге. Тем не менее гравий издавал хрустящие, довольно явственные звуки, и я предпочел вернуться на покрытую той же травой землю, чтобы обойти дом с другой стороны. Но, пятясь, задел каблуком одну из двух ржавых консервных банок, кем-то брошенных в траву. В результате металлический звук, пусть и не сильный, заставил меня замереть и прислушаться. В ответ, однако, никакой реакции не прозвучало. Но «не прозвучало» – вовсе не значило, что ее не было. Это я помнил хорошо, потому не расслаблялся и продолжил передвигаться дальше с большей осторожностью.
За углом дома, в другой стене, уже было два окна. Правда, все без стекол и, более того, без рам, которые кому-то, видимо, понадобились. Оба, как я предполагал, находились в одной комнате. Почти прижимаясь к стене спиной, я медленно и аккуратно сдвинулся до первого окна и заглянул только краешком глаза в ту часть комнаты, которая была доступна мне для просмотра. Угол оказался слишком острым, и мне был виден только кусок стены рядом со вторым окном, да часть печки, заменяющей стену между комнатой и кухней. Ничего страшного увидеть не удалось. Но тут нос уловил едва ощутимый запах. Меня, человека, никогда в жизни не курившего, запах табака всегда раздражал. Откуда-то пахло, несомненно, куревом, здесь я ошибиться не мог. Я несколько раз там, на Северном Кавказе, поводя носом, определял, что рядом кто-то прятался. Это был курящий человек. Его запах всегда можно определить в течение пары часов после того, как он зажег сигарету. А место, где он курил, если это закрытое помещение, можно определить и через шесть часов.
Здесь был курящий человек, или же кто-то недавно курил в доме! Это уже сомнений не вызывало. И поэтому я проверил, как у меня пристегнут клапан на кобуре. Рука легко нашла рукоятку. Патрон в патронник дослан, снимать оружие с предохранителя я давно научился от момента, когда вытаскиваю пистолет из кобуры, и до прицеливания.
Я сдвигался по миллиметрам правым плечом вперед, задевая лопатками за стену и словно бы придерживаясь за нее. Ну, не по миллиметру, а по несколько миллиметров, конечно, и очень медленно расширял поле обзора. Но в сумрачном помещении было спокойно, однако по мере приближения к оконному проему запах курящего человека усиливался. Он, конечно, сейчас не курил, но бросил сигарету, видимо, совсем недавно, потому что запах был достаточно явственным.
И я понял...
Человек находился от меня на дистанции меньше полуметра. Он стоял по другую сторону стены, у окна, скорее всего, с оружием в руках, и готов был напасть, как только я или сунусь в окно, или пройду мимо. Из того, что человек подготовился к встрече, я сделал вывод, что он опытный боец. Не каждый услышит такой звук, как звяканье двух консервных банок в траве за стеной, и уж тем более далеко не каждый сможет просчитать мое дальнейшее поведение. Этот просчитал, понял, куда я двинусь, чтобы гравий не хрустел под ногами, и именно с этой стороны встречал меня, готовый к нападению.
Будь у меня граната, можно было бы просто бросить ее в оконный проем, дождаться взрыва, а потом смело заскакивать в комнату. Это стандартный ход, для выполнения которого не хватало малого – самой гранаты. А как мне следовало поступить, чтобы не подставиться под выстрел? Я попытался сообразить. И выбрал только один вариант, не самый верный. Он был бы верным, если бы я хоть раз видел своего противника и знал его рост – тогда можно было бы точно рассчитать направление удара. Но я не знал, и стоило положиться на удачу, а потом действовать, что называется, по обстоятельствам.
Приблизившись к оконному проему вплотную, я прикинул, что пол в доме должен быть примерно на уровне моего колена; от этого я и считал, предполагая, что рост противника такой же, как мой, и ориентировался на него. Пусть человек будет выше. Удар я должен нанести сильный и резкий. Даже если он придется в горло или грудь, удар все равно будет чувствительным и на какие-то секунды лишит противника ориентации. Я должен буду этими секундами воспользоваться. А быстро стрелять навскидку я тоже умею. И при этом стараюсь стрелять точно. У меня это даже получается. Значит, стоит рискнуть.
Удар я наносил левой, поскольку стоял вперед правым плечом, да и пистолет у меня был под правой рукой, следовательно, ее было лучше не занимать. Бил я с разворота, со всей возможной резкостью, вкладывая в кулак все семьдесят восемь килограммов веса собственного тела. Трудно, конечно, было наносить удар, ориентируясь только на запах недавно покурившего человека. Но другого способа атаки я не нашел.
Я ошибся в своих расчетах. Или пол в доме был выше, или человек оказался ростом меньше. Кулак ударил во что-то твердое, не хрустнувшее, как хрустит челюсть. По инерции после удара я переместился в сторону, одновременно вскидывая пистолет и опуская предохранитель, и успел увидеть замедленную картину. Мой кулак пришелся противнику прямо в лоб. И он, не ожидавший такого подарка из-за стены, не думая даже, что обнаружен, рухнул на спину, раскинув руки. И уже по тому, как он падал, я понял, что стрелять необязательно. Нокаут был стопроцентным.
Я запрыгнул в оконный проем, пинком отбросил упавший пистолет противника и только после этого в полумраке рассмотрел лежащего. Это был крепкий, широкоплечий и, видимо, физически очень сильный человек, о чем говорили его мощные руки. Лицо выдавало кавказца, как я и ожидал. Он даже после нокаута мог бы попробовать сопротивляться, и потому я, не мешкая, вытащил из его брюк ремень, перевернул мужчину, петлю ремня надел на шею, а другим концом скрутил ему за спиной руки. Ремня не хватало по длине; я быстро сориентировался, сорвал со стены остатки старой электропроводки и использовал провод в качестве дополнительного материала, чтобы спеленать противника. Точно так же поступил и с ногами. Как раз когда я заканчивал стреноживать ноги, кавказец пришел в себя, пошевелился, потом дернулся, не понимая, что мешает ему двигаться и почему его не слушаются ни ноги, ни руки. Потом вообще нервно задергался, извиваясь червяком и пытаясь разорвать путы, но спеленал я его крепко и на совесть. С большим усилием противник перевернулся на спину и только после этого открыл удивленные глаза.
– Ты... – сказал он хрипло, узнавая меня.
– Здравствуйте, я ваша Смерть, – ответил я вежливо и на «вы». Я вообще человек вежливый. Меня мама с детства так воспитывала. С незнакомыми людьми предпочитаю на «вы» разговаривать. А если они со мной так же разговаривать не желают, то этот момент общения я оставляю полностью на их совести. Их, наверное, мама плохо учила.
– Смерть... – повторил он с испуганным недоумением. – Валар...
Кажется, он даже не понял, что с ним произошло. Кулак прилетел быстро и, как ему, должно быть, показалось, из ниоткуда. Но у меня не было времени на объяснения. Я вытащил свою трубку – та, что дал генерал, осталась дома – и набрал номер Лукьянова. Называть его генералом при пришедшем в сознание противнике я не стал. Мало ли что. Тот ответил быстро.
– Слушаю тебя, Александр Викторович.
– Николай Владимирович, я тут соседний дом решил обследовать. Пустующий... А там какой-то тип с пистолетом на меня напал. Вот он тут лежит передо мной. Связанный. Что с ним делать? Может, добить, чтобы не возиться? – Я специально давил на психику своему пленнику, чтобы он был более сговорчивым, когда ему начнут задавать серьезные вопросы. – Мне не долго. Хотя лучше будет, если вы его заберете и потом куда-нибудь сбросите тело...
– Понял. Высылаю машину, – коротко сказал Лукьянов. – Сейчас дороги загружены. Учти, добираться машина будет долго.