– Караул, Коля, караул! – кричала ему Ворониха. – Михалыча-то грабанули…
– Так он же помер? – хрипло спросил Коля. – Или нет?
– Помер! Помер! А где деньги? За дом? А? Скажи-ка, где? Определенно торговая сеть поработала…
Они бежали, громко кричали, и уже из домов выскакивали люди, и уже кто-то оказался с пожарным багром, и уже отделился от людей и повис в воздухе существующий независимо крик: «Михалыча грабанули! Торговая сеть!!!»
– Господи, – взмолилась Вера, – ничего мне не надо. – И добавила, остановившись, не зная, откуда всплыли у нее в памяти эти слова: – Во веки веков и присно… Надо их остановить! Ужас какой!
У Оли же по-прежнему стучало в голове. И в носу стоял почему-то запах той водки, что ей налили и уговаривали выпить. Будто запах побежал за ней и настиг, и буравил сейчас ноздри, и от этого тяжело, молотом стучало в затылке.
Они примчались к дедовскому дому. Продавщица Зойка стояла с ведром на гипотенузной доске, ведущей на террасу, и смотрела, как двор ее полонили люди. Видимо, лицо ее было устроено так, что могло ничего не выражать, даже в случае крайнего удивления. Во всяком случае, она сейчас смотрела так, будто толпа стариков с милиционером появляется на ее подворье регулярно и это для нее дело житейское.
– Скажи, Зойка, – закричала тонким голосом Ворониха, – ты, случаем, не знаешь, куда делись Михалычевы деньги за дом?
Эдакий монумент с ведром молчал.
– Ты тут одна была, когда он помер. Единолично! – продолжала верещать Ворониха. – С тебя и спрос!
Со стороны это выглядело смешно и глупо. Старики, выпившие, шумливые. С багром. Прикрывающий рот милиционер, который все норовил отойти со своим запахом дальше от Веры и Оли, а Вера – наоборот – все норовила к нему приблизиться как к некоей разумно-официальной величине. И бормотала как заведенная:
– Не надо, не надо, пожалуйста, не надо.
И вся тянула, тянула куда-то, как на поводке, Олю.
Зойка же продолжала стоять незыблемо. Кажется, она даже не моргнула ни разу.
И неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы из времянки стремительно не выскочили Игорь и Максим, увидевшие все в окошко.
– Что случилось? – спросил Игорь.
– Деньги, – ответила именно ему Зойка.
Кажется, Игорь сразу все понял.
– Извините, – решительно сказал он всем. – Извините. Мы сами во всем разберемся. Сами… Честное слово, не надо общественности.
– Вот именно. – Зойка, громыхая ведром, ушла в дом.
– Тоись как? – гневно не понимала Ворониха. – А где ж они, родимые, потом и кровью заработанные? Да она ж, страдалица, бабуся ваша, за всю свою распоганую жизнь ничего вкусного не съела, потому что все шло на кирпич да на доски. Это ж только говорится, что раз покойник, то хороший человек… Михалыч был зараза, гад с проклятущим этим домом…
– Перестаньте, Евдокия Федоровна, – попытался урезонить сквозь ладошку милиционер. – Не говорите чего не надо…
И снова пришлось вмешиваться Игорю. Он сказал как-то хорошо, тепло:
– Да будет ему земля пухом, какой бы он ни был… Спасибо вам за все… А деньги? Может, их и не было? Разрешите мы сами… Разберемся…
Дернулась Вера, но смолчала.
Ворониха стояла с раскрытым ртом.
– Дык… Дык… – хотела она что-то сказать.
Милиционер же тихонечко поворачивал стариков, и они поворачивались, потому что Игорь смотрел так, как смотрит человек, которому нельзя не подчиниться.
Зойка же стояла в дверном проеме и следила, как они все уходят, потом посмотрела на Игоря и засмеялась низким басом.
Так неожиданен был этот смех, что Оля вдруг вся на нем сосредоточилась. И смех уже растаял, а в ней он все звучал, и вообще все вокруг казалось преувеличенным. Большим, чем должно было быть. Этот прилипший к ней запах водки… Эта хлюпающе-булькающая шумливая Ворониха… Огромная бело-розовая милицейская ладонь, прикрывающая рот. И теперь вот басовитый смех продавщицы. «Я очень впечатлительная», – подумала Оля.
Они вернулись во времянку, где уже нечего было делать. Поезд уходил через три часа, до станции тридцать минут неторопливым шагом. Раньше думали – поужинают в вокзальном ресторане перед отъездом. Сейчас об этом забыли. Сидели опустошенные и усталые.
– Значит, деньги тю-тю, – засмеялся Максим. – Наверное, старик отправил их в фонд мира… Святое дело, между прочим, ничего не скажешь…
– Самое смешное, – устало заметила Вера, – что они наверняка где-то здесь… Но мне уже все равно…
– Почему это тебе все равно? – спросил Игорь. – Что за катаклизм с тобой приключился?
– Ну еще какое-нибудь слово придумай, – засмеялась Вера. – Катаклизм… Знаешь, когда идут за деньгами с багром… Это впечатляет… Выясняется, что ты так не можешь… Все! Все! – закричала она. – Пусть мать сама приезжает и разбирается! Все! Ничего мне не надо! Ничего!
– Давайте я поищу, – вдруг предложила Оля. – Я ведь не искала…
– Перестань, – рассердился Игорь.
– Нет, почему? – Оля почувствовала что-то вроде вдохновения. – Деньги Вере нужны на самом деле, мы же все-таки наследники, так что…
Она решительно обвела глазами комнату, разделенную печкой на две половины.
– Давайте думать по науке, – сказала она серьезно. – На шифоньер заглядывали?
И Оля влезла на старенький венский стул.
– Да смотрели там, смотрели! – недовольно поморщился Игорь. – Одни пустые коробки.
– А я помню эту, – обрадовалась Оля. – Бабушка приезжала. И мы ей подарили. – Она держала в руках черную в красный горошек коробку от леденцового монпансье. Пыльная крышка была захватана руками.
– Это наши следы? – серьезно спросила Оля.
– Наши! Наши! – ответил Игорь. – Эркюль Пуаро…
Оля подвигала туда-сюда пустые коробки из-под печенья, конфет.
– Фу! – сказала она, глядя на мгновенно почерневшие руки. – Грязное это, оказывается, дело.
И прыгнула со стула на старый дощатый пол времянки. Одна доска провалилась вниз, и Оля чуть не упала. Хорошо, что рядом был Игорь. Пришлось за него ухватиться. Да так неловко, прямо за красивый пушистый свитер. Грязными руками за нежнейший голубой цвет.
Оля испуганно воскликнула: «Ой!» – и тут же отпрянула, а когда отпрянула, увидела побледневшее лицо Игоря и вдруг поняла, что под свитером что-то было, в это что-то она и уперлась рукой, и Игорь от этого побледнел, а не оттого, что у нее руки пыльные. И сейчас он смотрел на нее строго, как-то понуждающе, а тут еще застучало в затылке и опять все стало увеличиваться, и она сказала, глядя на Игоря:
– А что у тебя под свитером?
Вера ничего не слышала. С той минуты, как она «похоронила» мечту о деньгах, она как бы возвращалась издалека… И сейчас в этой старенькой квартирке она вдруг стала радоваться и умиляться предметам, памятным по редким приездам к дедушке и бабушке.
… Вот фарфоровые пастушки с наполовину отбитыми головками. Когда-то она заворачивала их в носовые платки и укладывала спать вот в эту причудливую шкатулку из золотистой соломки. У шкатулки была оторвана крышка, и она всегда лежала рядом со шкатулкой. Бабушка много раз говорила дедушке: «Приделал бы!» И каждый раз дедушка отвечал ей одинаково: «Неужели? Вот когда в сутках придумают сорок восемь часов, может, я и разживусь временем для твоих глупостей». И бабушка объясняла ей, маленькой: «Дедуле некогда, дедуля наш дом строит! Большой-большой…»
И они шли с бабушкой во двор, по которому ее, Веру, водили только за ручку, не дай Бог, споткнется и сломает что на этом строительстве.
… Накидка на подушках помнится, вся старенькая, уже не поймешь, где узор, а где просто дырки. Вера трогала ее рукой, щемило, щемило в сердце. Никогда, никогда, никогда не будет тех, кто ушел… Но есть же еще одна жизнь, в памяти… Господи! Так надо же тогда подольше помнить!
– Надо было их помянуть, – вдруг сказала Вера. – Все-таки не дураки это придумали… Поминаем – значит, они еще с нами…
Она это произнесла сразу после слов Оли: «А что у тебя под свитером?»
Произнесла и ничего не поняла: про что это Оля? А Игорь чего такой каменный? Максиму же все до фонаря, он, кажется, вздремнул на дедовой кровати.
– У него что-то под свитером, – сказала Оля Вере.
– Ты психопатка? – спросил Игорь.
«Я психопатка, – подумала Оля. – Я вообще соображаю, что говорю? Я же думаю, что у него под свитером деньги! Разве нормальный человек способен такое придумать? А денег там никаких нет и быть не может, и сейчас это выяснится, и у нас с Игорем кончится все, навсегда… И это будет правильно, как же можно со мной иметь дело, если я такое на человека наговорила? И на кого? На Игоря! Я просто сошла с ума. Это ясно. Со мной вообще что-то творится непонятное… Я психопатка… Как тетя Надя…»
– Покажи, что у тебя под свитером, – повторила Оля так вызывающе громко, что Максим открыл глаза, а потом даже встал от удивления происходящим.
– Что с тобой, Оля? – спросила Вера. И подошла, и посмотрела ей в глаза, и сказала: – У тебя красные глаза. Полопались сосуды… Тебе давление меряют? Теперь так распространена юношеская гипертония…
– Пусть он покажет, что у него под свитером. – Оля уже не сомневалась, что сошла с ума. Именно так это происходит – ум тебе не подчиняется и ты творишь незнамо что…
– А что у него под свитером? – вдруг вскочил с места Максим. Дальше он повел себя не как человек, а как выдрессированное для одного какого-то дела животное. В два шага Максим оказался рядом с Игорем, как-то по-собачьи присел перед ним и мгновенно рукой, как лапой, нырнул под пушистый небесный свитер.
– Не надо! – закричали они обе – Вера и Оля. И Оля отметила: «Вот еще одно доказательство моего сумасшествия – я себе противоречу».
Пачка денег, много раз перетянутая черными резиночками, шмякнулась на пол.
– А! – закричал не своим голосом Максим. – Я всегда, всегда знал, что самые большие подонки те, которые образцово-показательные! Спер, гад, спер! Успел. Когда ж это ты, а? Ну когда, скажи, когда, паинька?
С Максимом творилось что-то невообразимое. Казалось, что в комнате сразу десять Максимов, орущих, прыгающих, размахивающих руками. Оля подумала: «Сейчас будет драка и кто-то кого-то убьет. И это будет правильно. Должна пролиться кровь… Это тот самый случай».
А деньги лежали себе. В сущности, маленькая, какая-то даже жалкая спеленутая пачка. Вера взяла и пнула ее ногой.
– Ты что? – зашипел на нее Максим. – Ты что! – И схватил деньги.
– Положи, – приказала ему Вера. – Положи на место.
– А где им место? – ерничал Максим. – У твоего братца под свитером? Где? Где ты их, сука, нашел? Доложись родственникам, ворюга! – И он тряс пачкой перед Игоревым носом. Оля старалась на Игоря не смотреть. Она боялась, посмотрит – и он, к примеру, рассыплется на части от ее взгляда или там истает, должно же с ним что-то теперь произойти? Конечно, все уже произошло, теперь будут последствия, и Оля подумала: «Это как похороны. Сначала человек умирает – это главное. А похороны – последствие».
И тут Игорь засмеялся. Так он смеялся, когда по телевизору выступал Хазанов, так он смеялся, когда читал Ильфа и Петрова, так он смеялся, когда Оля рассказывала ему про физкультурника. «Ну, сыночек, – говорил тот, – напрягись, чтоб в животике свело».
Раз Игорь смеется – значит, ничего не произошло. Значит, он нарочно взял деньги, чтоб в самую последнюю минуту сказать им всем: «Эх вы! Искатели!»
– Ты так пошутил? – как-то тускло спросила Вера. – Чтоб посмотреть, как я буду носом всюду тыкать? Да? Ты хотел меня такой всем показать?
– Нет! Нет! Он просто посмеялся, – закричала Оля. – Он же мне сказал – Эркюль Пуаро!
– Да вы что, сбрендили? – снова заорал Максим. – Вы что его, подлеца, выгораживаете?
Игорь же стоял закинув голову и продолжал смеяться, и такой он был красивый в этом свитере, сил нет…
– Кретины, – сказал он вдруг. – Кретины и все.
– Почему? – тихо спросила Оля. – Игорь, пожалуйста, ну скажи, почему?
Он даже не повернулся к ней.
И тут хлопнула дверь и на пороге встала продавщица Зойка.
– Ну что тут у вас? – поинтересовалась она. – Слышу орут…
Зоя видела, что Максим держит пачку, и удовлетворенно кивнула.
– А то придумали, милицию вести. Ежели я продавщица, так мне надо руки вязать?
– Вы знаете, – принялась объяснять Оля, – случилось недоразумение. Игорь взял, чтоб посмеяться над нами… Вот! – Она подошла к Игорю и лбом ткнулась ему в свитер. – Так же все просто и ясно. Игорь, я дура, дура!
– Ваши дела, – сказала Зойка. – Хай будет так. Я только спросить хотела, насчет этой хаты с кем договариваться? На моем же дворе стоит.
– Вы ее покупаете? – живо спросил Максим, выступая вперед.
– А чего она стоит? – ответила Зойка и ногой показала на провалившуюся в полу доску. – Она ж вся на ладан дышит… Ее спалить дешевле…
– Ну уж нет! Пусть стоит родная! – Оля видела, как положил Максим в карман деньги, как по-хозяйски он вдруг расположился, просто глава семьи, который берет на себя решение всех вопросов. – Пусть домик стоит. Мы в гости сюда приезжать будем. Картошку посадим…
Беспомощно, жалко заплакала Вера. Она плакала, уткнувшись лицом в вязаную накидку на подушках. Оля же думала о том, что время внутри нее как-то очень убыстрило свой бег. Она умчалась куда-то далеко-далеко, и ей даже плохо видно издалека, что это с ними со всеми делается. Но невозможно вернуться, потому что пружина спущена, и она удаляется, удаляется, удаляется… В общем, ей даже все равно, что с ними происходит. Они ей уже никто.
– Интересное кино, – хмыкнула Зоя. – Где ж тут для картошки место? Земля вся моя. Дед ваш у меня на дворе жил за спасибо… Я ж не Гитлер какой, чтоб старика гнать. В нем-то жизни было чуть… Вот и жалела… Вы ж его не брали… Так что хату эту по-хорошему отдавайте…
Оля вышла на улицу. Оказывается, уже было темно. Тучи бежали низкие, клочкастые. Им навстречу летела луна, и они проскакивали друг мимо друга, даже не успев поздороваться, и мчались, мчались в разные стороны.
Было тихо-тихо, только из носика старенького рукомойника время от времени звонко падала капля. Оля села на единственную приступочку, что вела во времянку. Она не знала, что села точно так же и на то же самое место, где любила сидеть ее бабушка. Что на этой приступочке ждалась она, Оля, а до нее Игорь и Вера. Что бабушка тысячу раз смотрела, как проскакивают друг мимо друга патлатые облака и луна, и у нее сжималось сердце от стремительности жизни. Вот уже и внуки у нее, а набылась ли она девушкой?
«А может, это грех – задавать такие вопросы? – думала бабушка. – Еще накличешь беду. Не надо Бога гневить, – говорила бабушка на этой приступочке. – Все у меня как у людей. И жениха с войны дождалась. И детей родила. И дом большой строим. Можно, конечно, и поменьше, но у Сени мечта. А мечту лучше осуществить. Для радости. Будут съезжаться дети и внуки, и не будет им тесно». Она мечтала, как испечет на самом длинном противне пирог с капустой и яичками, а края срежет. Чтоб никому не было обидно и всем досталась серединка… А можно сделать пирог и с яблоками. Внуки капусту могут не любить. Маленькие, глупые… Тогда пирог с яблоками… И тоже края срезать… Вообще, когда дом будет совсем готов, надо, чтоб дети приезжали часто… Хорошо бы завести такой порядок… На Веру, Надежду, Любовь – непременно. Все-таки это она хорошо придумала с именами. Сама – Любовь. Дочь – Надежда. И внучка – Вера. А когда родился сын, тоже хорошо придумалось. Владимир. Надежда и Владимир. Как у Ленина с Крупской. Когда же родился сынок у Володи, назвали Игорьком тоже неспроста. Думали и о будущем. Будет еще дочь – Ольга. Чтоб не абы как, а складненько, со смыслом.
Все эти мысли – откуда Оле знать про это? – тут, на приступочке, настигали бабушку. А может, было наоборот… Мысли просто жили в этом месте, а бабушка к ним приходила, пока не умерла, а сейчас к ним пришла Оля. И удивилась им.
Одна мысль была совсем несуразная. «Хорошо бы умереть, чтоб не переживать то, что будет потом». Откуда Оле знать, что это была бабушкина мысль? Что пришла она к бабушке, когда уехали дети и стали редко писать и жизнь превратилась в какое-то унизительное ожидание коротких формальных строчек, а другого ничего не было. И она вдруг однажды поняла, что вот дети в Москве учатся, у нее на усадьбе дом строится, а вроде и нет смысла жить… И так ей стало на этой приступочке страшно, что пришлось сделать раствор и хорошо процементировать погреб, чтоб потом рухнуть от бессилия на постель и не думать. Мысль о ненужности жизни привязалась. Очень хотелось, чтоб кто-нибудь ее опроверг. Она даже закинула на этот счет удочку.
– А что, Сеня, – сказала она, – вот дети, считай, на ногах, мы вроде уже и без надобности? Ну скажи, зачем я?
Сеня, как всегда, или с проектом дома возится, или уже непосредственно его осуществляет в деле.
– Ты это про что? – не понимал он. – Как это зачем? Детям мы еще долго будем нужны…
Но она знала – не нужны. На словах и для денег, конечно, да, а по сути… Взять, к примеру, Надю… Вся она такая нервная, неспокойная. Приедет на каникулы и все что-то читает, читает…
– Доченька, посиди со мной, поговори…
– Ну что тебе, мама, что? О чем говорить? – Все в этом вопросе: и что не о чем говорить, и чтоб не приставала, и что надоела… Еще хуже бывало, когда Надя делала над собой усилие и разговаривала.
– Смотри, доченька, я повительку в землю ткнула без расчета, а она как занялась… Затянула все окошко… Хорошая какая повителька… А помидорная рассада – никуда! Ничего на ней не завяжется, вот увидишь… Сплошное будылье… А…
– Ой, мама! Хватит про растения… Ты как начнешь одно и то же… Просто удивительно! Хоть бы ты чем поинтересовалась… Почитай вот роман… «Семья Буссардель». Я тебе советую.
– Доченька, обязательно прочту… Ты же знаешь, я люблю читать…
– Вот и читай. А то у меня ощущение, что ты совсем не развиваешься… Папа по сравнению с тобой много больше успевает…
– Он же мужчина, доченька, ему положено…