Он сдержанно поклонился, всем своим видом показывая, что удивлен поведением Щербака, и торопливо увел с собой Каныгина.
Алексей повернулся к окну и с молчаливым достоинством смотрел на город.
Услышав знакомый голос за спиной, оглянулся и, пораженный, замер.
Перед ним стояла судья Градова.
— Мне хотелось бы с вами поговорить.
— Пожалуйста, — сказал Щербак.
— Алексей Фомич… — произнесла Градова и умолкла.
— Я вас слушаю, — напомнил о себе Щербак, не догадываясь о состоянии судьи.
— Вы летали в Кремневку? Это очень важно для меня, — чеканя каждое слово, заявила она. — И для вас тоже.
— Я говорил уже, что летал. Осенью. В гостинице я потом долго вспоминал, когда это было. И представьте себе — вспомнил! Восемнадцатого октября.
— Восемнадцатого?
— Да.
— Вы точно уверены?
— Абсолютно. — И с участием спросил: — А что, вы бывали там?
— Бывала.
— В это время?
— Да. — Градова резко повернулась и зашагала по коридору.
Вечером, когда на улице стало тихо и прозрачно, когда смирился ветер, задремав на крышах, Градова, поразмыслив, пришла к выводу, что не может вести дальше этот процесс, иначе засудит этого подлого летчика.
Ей нужен был дружеский совет мудрого человека. Таким для нее был Александр Павлович, бывший председатель городского суда, юрист больших знаний и опыта. К нему многие приходили за советом, а случалось, что и он сам, познакомившись с запутанным делом, деликатно вступал в беседу с судьей, тактично привлекая его внимание к сложным вопросам, которые не бросались сразу в глаза.
Градова ценила его чуткость, привязанность к людям и с гордостью считала Александра Павловича своим духовным наставником. А когда он ушел на пенсию, не забывала дороги к нему, каждый раз восхищаясь щедростью его сердца. Александр Павлович не ошибся, поняв, что приход Градовой в поздний час не просто визит вежливости, а вызван необходимостью посоветоваться по важному для нее делу.
И хотя она с искренним интересом расспрашивала о его житье-бытье, Александр Павлович уловил удобный момент и сказал:
— Со мной все ясно. В домино на скверике не играю — бог миловал. Пишу учебник «Тактика допроса». — И, коснувшись рукой объемистой рукописи, добавил: — А вот вы мне, мадам, сегодня не нравитесь. Не скрою.
И Градова рассказала о своих треволнениях.
— Давненько меня не баловали такими детективами, — весело сказал Александр Павлович и закурил трубку.
Она ничего не ответила.
— И что же вы хотите предпринять, мадам? — он поднял на нее глаза, продолжая улыбаться тонкими губами.
— Заявить самоотвод.
— Основания?
— Формальных оснований, к сожалению, у меня нет, — грустно сказала Градова.
— Согласен, — подтвердил Александр Павлович, прикуривая погасшую трубку.
— Но мое самочувствие мешает делу. Вы верите мне?
— Еще бы! — Александр Павлович покачал головой и неторопливо заговорил: — Помнится, в студенческом общежитии был у нас парень, который воровал у ребят продукты. И вот, представьте себе, встречаемся недавно — года три назад. И что же? Я к нему испытывал невероятное отвращение. Так и хотелось, знаете ли… А он уже солидный и достойный человек. Вот ведь как случается.
Градова вздохнула и странно улыбнулась — рассказы Александра Павловича умели успокаивать людей. Заметив, что его собеседница воспрянула духом, он спросил:
— В процессе судебного разбирательства ваше предположение, что тот самый летчик и ваш подсудимый — одно лицо, подтвердилось?
— Нет.
— Он ваш родственник?
— Нет.
— Вы лично причастны к произошедшей аварии?
— Нет.
— Вы имеете фактические подтверждения, что именно Щербак не вывез вас?
— Нет.
— Значит, мы имеем дело только с догадкой, предположением… Допускаете? А если вы ошиблись?
Градова молча кивнула.
— Я понимаю ваше желание заявить самоотвод, — продолжал Александр Павлович. — Но согласитесь, что самочувствие, вызванное догадкой, не может стать поводом для вашего устранения от участия в процессе.
— Несколько часов назад я говорила с ним…
— И что он?
— Щербак утверждает, что прилетал в Кремневку восемнадцатого октября.
— Вы не верите ему?
— Он сказал правду. В тот день к нам прилетал только Леший.
— Но Лешим мог оказаться любой из летчиков. Довольно распространенное прозвище. И еще вопрос. Зная про свой неблаговидный поступок, зачем ваш подсудимый Щербак точно обозначил злополучный день. Это не сулило ему большой радости. Подумайте. Сей факт должен предостеречь вас от поспешных выводов.
— Возможно, он забыл эту историю…
— Опять догадки, — заметил Александр Павлович.
— Не представил бывшую радистку в роли судьи.
— Можно придумать много версий.
— А подвергать себя столь трудному испытанию — можно? Неужели вы думаете, что я могу забыть тот день?
— При всех эмоциях — закон есть закон. И вы, я знаю, сумеете сохранить свое достоинство? Я бы не санкционировал ваш самоотвод.
— Но закон на моей стороне. Судья не может участвовать в деле, если имеются иные обстоятельства, дающие основание считать, что судья лично, прямо или косвенно заинтересован в этом деле…
— Вот, вот… Иные обстоятельства. А у вас только догадки. И негоже вам, Мария Сергеевна, принимать поспешное решение. А потому советую: поговорите со своими коллегами, обсудите… Кто у вас заседатели?
— Клинков и Ларин.
— Знаю. Ларин даже мою внучку оперировал. Большой виртуоз.
Когда она уходила, Александр Павлович сказал:
— Где-то я прочитал: если вам везет — продолжайте, если не везет, все-таки продолжайте.
На следующий день Градова, убежденная, что проводит свои последние часы на процессе, устроила перекрестный допрос, который тщательно продумала.
— Свидетель Михеев, — спросила она, — ваш водомерный пост причинил ущерб запани, не сообщив одиннадцатого июня уровень воды?
Макар Денисович подергал гвардейские усы и убежденно ответил:
— Нет.
— Почему вы так считаете?
— А вы разлейте на столе стакан воды — уровень один кругом будет. Симметрия природы.
— Не понимаю вас.
— Выше меня и ниже тоже посты есть. Они свой уровень сообщили, — последовал деловой ответ Михеева.
Каныгин ухмыльнулся, не ожидая, что сейчас наступит его очередь краснеть и волноваться.
— Подсудимый Каныгин! — сказала Градова. — Сколько часов вы ожидали звонка от Михеева?
— Десять.
— Вы не видите в этом нарушения служебных обязанностей?
— Нет, — обиделся Каныгин.
— Почему?
— Я учел данные других постов и понял, какой уровень в Вербинке. Поэтому особенно не тревожился.
— А если бы в том районе был затор? — спросила Градова. — Ведь лес шел сплошным молем.
Каныгин заволновался, мельком взглянул на адвоката, но сказать ему было нечего — судья загнала его в угол.
— Подсудимый Щербак! Когда вы уезжали с запани, кто вас замещал?
— Технорук Каныгин, — ответил Алексей, сразу догадавшись, куда клонит судья и что Федору Степановичу сейчас придется туго.
— Какое бы вы приняли решение, узнай, что водомерный пост не сообщил утреннюю сводку?
— Позвонил бы в правление соседнего колхоза и попросил узнать, что с Михеевым, а заодно посмотреть на водомерную отметку.
— Суд интересует, как вы расцениваете служебное поведение технорука, ожидавшего десять часов сводку? Не видите ли вы в этом проявление явной халатности при исполнении своих обязанностей?
— Это мои обязанности, — ответил Алексей, не желая делать виноватым своего старого товарища.
— Но в данном случае Каныгин вас замещал.
— При таком стечении обстоятельств он немного недоглядел. — Алексей остался честным до конца.
— Недоглядел, говорите. А может быть, на авось рассчитывал? Ведь если бы в районе водомерного поста образовался сильный затор, то через несколько часов прекратилось бы поступление леса в запань. Вот вам результат халатности! Вы никогда не задумывались, подсудимый Щербак, почему в словаре слово «авария» стоит почти рядом с другим словом, «авось»?
— Мне кажется, это к делу не относится.
— Зря вам так кажется.
В тишине зала было слышно, как от слабого ветра поскрипывают рамы распахнутого окна.
— Свидетель Михеев, скажите, я правильно представила картину возможных осложнений?
Михеев тревожно посмотрел на подсудимых и негромко отозвался:
— Симметрия бы распалась. Это факт.
Уже смеркалось, когда Каныгин и Щербак вышли из здания суда.
— В горле сушит, давай пивка попьем, — невесело предложил технорук.
Через проходной двор они направились в переулок, где бойко шла торговля в маленьком пивном ларьке. В очереди стояли недолго. Взяли по кружке пива и отошли к забору, освещенному вечерним солнцем. Каныгин бросил в кружку щепотку соли — пиво вспенилось через край. Он стал сдувать пену и вдруг заметил на заборе пожелтевший от времени плакатик. На нем была фотография Марии Градовой.
— Это ж надо такое — кружку пива и ту спокойно выпить не дают, — вздохнул Федор Степанович и подозвал Щербака. — Полюбуйся.
Алексей подошел ближе. Он увидел старый плакат, уцелевший со времени, когда в городе шли выборы народных судей. Рядом с портретом Градовой была напечатана ее биография.
— Что там про нее пишут? — спросил Каныгин.
— Хорошо пишут.
— Хоть злая баба, а мордашка у нее ничего. Видная женщина, — заметил Каныгин. — На карточке заметно лучше, чем в суде.
— Она, оказывается, партизанка. Слышь, Федор?
— Ну и что?
— Была ранена.
— Подумаешь! Будто одна наша судья воевала. Между прочим, с ней рядом заседатель — так у него в три ряда наградные планки. Пошли. Бог с ней.
Они отнесли свои кружки и отправились в гостиницу.
Еще несколько дней назад Алексей не понимал, почему Градова так дотошно интересовалась его военной биографией. Это казалось ему странной придиркой, а теперь он успокоился, оттого что узнал — она сама партизанила, натерпелась горя и, видно, растеряла фронтовых друзей. Может быть, надеялась через него найти товарищей? Это понять можно.
В гостинице Щербак и Каныгин поужинали, а потом улеглись и молчали, только скрипели пружины, когда кто-нибудь из них ворочался.
Непривычно громко и часто зазвонил телефон.
Каныгин снял трубку.
— Здоров, Родион Васильевич. Здесь он. Подойдет сейчас, — и подозвал Щербака: — Тебя, Фомич, Пашков спрашивает. Видать, беспокоится кадровик.
— Откуда звонишь? — спросил Алексей Фомич.
— С нашей почты. Тут Люба — почтарка — тебе поклон передает.
— И ей от меня привет.
— Что у вас? — спросил Пашков. — Какие дела?
— Как тебе сказать? Ну, одним словом, суд идет. Аж в две смены. Веселого мало, конечно. Устал. Алло! Алло! — В трубке раздались гудки. — Прервали нас, — сообщил он Каныгину.
— Цельный день не везет. Факт, — вздохнул Федор Степанович.
А в этот вечерний час Градова с членами суда сидела в совещательной комнате. Она кратко, не вдаваясь в особые подробности, высказала коллегам обстоятельства, препятствующие ее дальнейшему участию в процессе.
Заседатели были склонны согласиться с доводами Марии Сергеевны и, как ей показалось, хотели поддержать ее просьбу. Она начала писать протокол, чтобы все оформить как положено.
Клинков вдруг спросил:
— А как вас вывезли, Мария Сергеевна?
— Другой летчик спас.
— Все же летчик? — подчеркнул Ларин.
— Да. Смолин. Он сейчас в Аэрофлоте.
— А знаете, я бы тоже вас не взял, — задумчиво сказал Ларин.
— Отчего же?
— Я удивляюсь: как партизанский врач мог вас отпустить? Вам оказали первую помощь?
— Он был убит в бою.
— Вас нельзя было транспортировать. Заявляю вам как хирург. Это все равно что везти вас на кладбище.
— А оставить тяжелораненую на руках отступающих партизан?
— Какого числа Смолин вас вывез? — спросил Клинков. — Может, вы помните, Мария Сергеевна?
— Девятнадцатого меня оперировали — это я помню из выписки. Значит, восемнадцатого. Да, восемнадцатого!
— А что, если этот Леший не мог вас взять по техническим причинам? — предположил Клинков.
— Каким?
— Не знаю, чего там у летчиков случается, но могу выяснить для пользы дела.
— Не стоит.
— Но ведь вам не удалось установить причину его отказа?
— Нет.
— Только догадываетесь, — негромко подсказал Ларин.
Градова подумала, что действительно она ничтожно мало знает о человеке, которого звали Леший.
— Есть идея! — Клинков посмотрел на товарищей, наверно вспоминавших военные годы, и, убежденный в своей правоте, предложил: — Надо с ним поговорить. И все станет на свои места.
— Я говорила с ним, — печалясь, что все снова перепуталось, сказала Градова.
Ларин прошелся по комнате.
— Неужели сейчас, спустя столько лет, он помнит о каждом своем вылете? О каждом пассажире?
— Но Мария Сергеевна!.. — воскликнул Клинков.
— Да, она помнит, — уточнил Ларин. — А он?
— Может быть, — согласился Клинков. — Мне кажется, что вообще наш подсудимый Щербак и тот летчик — разные люди. Готов поспорить.
— Почему вы так уверены? — спросила Градова.
— Этот сплавщик из Сосновки пустил на ветер за здорово живешь миллион рубликов. А тот… Вдруг у него уже полный самолет был раненых? — осенило Клинкова. — И вообще все летчики были героями на войне. И тот, я верю, тоже!
— Адвокат из вас дохленький, — улыбнулась Градова.
Протокол о ее самоотводе остался недописанным.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Каныгин уловил пристальный взгляд судьи, брошенный на него, и понял, что Градова сейчас будет снова допрашивать его в связи с показаниями свидетеля Михеева.
Но неожиданно Градова объявила:
— Пригласите свидетеля Бурцева.
Медленно передвигая костыли и слегка опустив голову, в зал вошел Бурцев. Нога его, закованная в белый гипсовый сапог, не касалась пола, а осторожно плыла над ним.
— Суд разрешает вам давать показания сидя, — сказала Градова.
— Спасибо. Мне лучше стоять.
Появление Бурцева озадачило Алексея. «Все-таки Ольга передала Градовой записку, — подумал он. — Зачем? Я просил не делать этого. Теперь Бурцев скажет, что всю вину сваливаю на него, а себе вымаливаю пощаду».
Он затосковал и рассердился на жену.
Бурцев уже рассказывал суду об аварии на запани, Алексей все еще не мог успокоиться и с напряжением ждал, когда главный инженер вспомнит о злосчастной записке. Но, странное дело, Бурцев ни словом не обмолвился о ней.
…Восемь лет назад Юрий Бурцев окончил лесотехнический институт, получив диплом инженера-механика по сплавным механизмам.
Но молодой Бурцев всегда тянулся к иным делам, грезы романтики будили его воображение, и он вынашивал в душе красивую и мужественную надежду: стать заметным инженером. Эта надежда увлекала его дальше и дальше, заслоняя обычные дела, связанные с его профессией. По ночам ему снились летчики-испытатели, полярники дрейфующих станций, инженеры-космонавты, и среди этих людей он видел себя. Но все, что было связано с риском, вызывающим немой восторг в душе, влекло Бурцева лишь в мечтах и смутных желаниях. На земле же ему хотелось стоять прочно, долго жить под небом, зная, что знакомый, привычный ход его сердца в безопасности. Закончив самый земной институт, Бурцев понял, что ошибся, но горько не сожалел об этом.
Он был настойчивым и уверенным в себе инженером, а как современный человек понимал, что в карьере нет ничего плохого: растут по службе энергичные и способные люди.
Несколько лет Бурцев работал инженером в сплавной конторе на Каме. Когда главный механик треста ушел на партийную работу, ни у кого не было сомнений, что Юрий Павлович должен занять его место. Так и случилось.
Теперь же он, опираясь на приятелей и товарищей, перебрался главным инженером в крупный трест на Волгу…
Когда Бурцев закончил показания, судья спросила у него:
— Одной из главных причин аварии вы считаете резкое повышение горизонта воды?
— Вы правильно поняли меня.
— Другой причиной вы считаете то, что запань к этому времени не была восстановлена в рабочем положении?
— Да.
— Почему в таком случае вы отвергли предложение подсудимых о сооружении запани-времянки в районе заостровья? Они полагали, что это предотвратит вынос древесины в Волгу.
— Я руководствовался техническими условиями. Меня не волновал должностной престиж. Лишь предвзято настроенные люди могут думать иначе. — Юрий Павлович был убежден в своей правоте, и его твердый голос подчеркивал это: — Авария всегда случай гибельный. Фактор времени, порою исчисляющийся мгновениями, предопределяет эффективность принимаемых мер. Было очевидным, что стихия не сложит оружия. Время не отпустит те семьдесят часов, которые были нужны для сооружения запани-времянки.
— Однако осуществление вашего предложения тоже не спасло запань, — сказала Градова.
— Это так. Но, повторяю, перетяга была технически обоснована. Это известно специалистам.
Бурцев отвечал на вопросы судьи тоном, который придавал его ответам характер неопровержимой убедительности. Несмотря на свою нелепую позу — широко расставленные костыли казались шаткими, непрочными подпорками его плотной длинной фигуры, — он вел себя уверенно и спокойно. Главному инженеру потребовалось мало времени, чтобы положительно обрисовать свою роль в разыгравшейся катастрофе.
И тогда Градова решила проверить его стойкое мужество — к этому приему часто прибегали судьи, дипломаты и разведчики.
— Установка перетяги совершалась при вашем участии?
— Да, до момента, когда я сломал ногу.
— Какая часть работы была выполнена к этому времени?