Дуглас Клегг
Пять котят
1
Наоми — которая только-только входила в подростковый возраст, когда дети становятся долговязыми и неуклюжими — прижалась ухом к стене гаража, вытянувшись в полный рост, Кик будто хотела залезть на крышу. Сначала она услышала звук. Наоми знала про дикую кошку, которая жила на болотах и которой каким-то непостижимым образом всегда удавалось спасаться от стаи койотов, обретавшихся в топях, и вроде бы видела ее раньше, несколько раз рядом с домом. Но этот звук было не спутать ни с чем: так могут мяукать только маленькие котята. Наоми пошла к отцу.
— Они там умрут, котята.
— Нет, — сказал он. — Мама-кошка знает, что делает. Она принесла их сюда, чтобы до них не добрались койоты. Когда придет время, мама выведет их наружу. Они — животные, Наоми, в них заложен природный инстинкт. Лучше, чем мама-кошка, никто о них не позаботится. Стена — замечательная защита от хищников…
— Что такое хищники?
— Большие и страшные звери. Все, кто ест котов.
— Вроде койотов?
— Ага.
— А где папа-кот?
— На работе.
Отец показал Наоми участок стены, который был тоньше остальных, и научил ее слушать, что происходит внутри, через стакан. Она приставила стакан к стене и прислушалась. Сначала она удивленно ойкнула, потом прищурилась и случайно уронила стакан, который, разумеется, разбился.
— Надо убрать за собой, — сказал отец.
Наоми была босая, и ей пришлось аккуратно обойти осколки и масляные пятна от автомобиля, чтобы добраться до веника. Она смела осколки в кучку и снова прижала ухо к стене. Отец уже ушел на задний двор и запустил там газонокосилку. Она хотела еще поспрашивать его о котах, но сейчас он был занят и это был один из немногих его выходных за последнее время, поэтому Наоми решила повременить с вопросами. Она пошла в дом и рассказала матери про кошачье семейство. Мама проявила куда больше участия и интереса. Она вообще очень любила животных, и именно мама помогла Наоми спасти малышей опоссумов, которых они подобрали на обочине шоссе неподалеку от Хемета. Маму-опоссума сбила машина, и хотя Наоми понимала, что ее дети наверняка обречены, они с мамой сложили их в сумку с продуктами и отнесли к ближайшему ветеринару, который пообещал сделать все, что сможет. Мама относилась к животным более трепетно, чем отец, и они вместе с Наоми вышли во двор, чтобы проверить стену.
— Вот тут дыра, рядом с водосточной трубой. Наверное, кошка пролезла тут. Молодец, мама-кошка. Сообразила, как защитить детенышей. — Мать указала на место чуть ниже карниза, где труба только отчасти закрывала дыру, которую отец случайно пробил, когда ремонтировал крышу.
— Я ее видела раньше, — сказала Наоми. — Маму-кошку. Она ловит сусликов в поле. У нее вид такой боевой. Отец сказал, что она спрятала здесь котят, потому что это у нее такой инстинкт.
Мама задумчиво посмотрела на мужа, который косил лужайку на заднем дворе.
— У него выходной, и он косит лужайку… Мы его видим только за завтраком и перед сном, а в выходной он косит лужайку.
— Это у него такой инстинкт, — сказала Наоми. В воздухе пахло дымом от выхлопов газонокосилки и свежескошенной травой. Пылинки и пух одуванчиков ярко искрились в желтых лучах солнца.
Наоми думала о котятах весь день.
— Интересно, а сколько их там?
— Я думаю, несколько, — сказала мама. — Может быть, пять.
— А почему у людей не бывает сразу так много детей, как у кошек?
Мама рассмеялась:
— У некоторых бывает. Но они сумасшедшие. Поверь мне, когда ты будешь готова сама завести ребенка, ты не захочешь нескольких сразу.
— Я очень-очень хочу детей, — сказала Наоми. — Когда у меня будут дети, я буду беречь их и защищать. Как мама-кошка.
— Тебе еще рано задумываться о детях.
— Но ведь я появилась, когда тебе было всего восемнадцать.
— Ну, все равно у тебя еще девять лет впереди. И тебе еще нужно успеть найти мужа.
Отец, который слышал их разговор, оторвался от газеты:
— По-моему, ты слишком торопишься, Джин. Ей еще рано об этом думать.
Мама стрельнула глазами на мужа и опять повернулась к Наоми.
Гостиная была выдержана в синих и голубых тонах, и Наоми иногда думала, что это огромное море и она плывет по нему на диванной подушке, а родители далеко-далеко от нее, где-то на глубине.
Вот папин голос булькает где-то вдалеке. Он что-то ей говорит — что-то, что ей совершенно не интересно, — но она знает, как накрыть надоедливый голос волной, чтобы он ей не мешал.
После ужина Наоми забралась на крышу по водосточной трубе с фонариком, зажатым в зубах, который все время норовил выскочить, из-за чего ей казалось, что ее сейчас вырвет. Она ухватилась за край крыши, стараясь не порезать пальцы об острый выступ трубы, и вставила левую ногу в промежуток между трубой и стеной. Направив фонарик в дыру, она увидела пару свирепых, сверкающих красным глаз и какое-то шевеление. И больше ничего. Глаза, горящие в темноте, немного ее напугали, и она попробовала высвободить ногу, чтобы спуститься вниз; но нога застряла. Мама-кошка высунулась из дыры, так что теперь ее морда была прямо напротив лица Наоми. Наоми услышала угрожающее рычание, которое было совсем не похоже на кошачье. Она испугалась и уронила фонарик. Кошка опять зарычала и полоснула ее по лицу когтями. А потом Наоми все-таки удалось высвободить ногу, и она упала с высоты около пяти футов, приземлившись на мягкое место. Ноги пронзила острая боль.
Мама выскочила из дома и подбежала к ней.
— Господи! Что ты тут делаешь? — Она помогла дочке подняться на ноги.
— Моя нога… — простонала Наоми.
Нога болела нещадно, так что Наоми совсем не хотелось двигаться. Но мать подхватила ее на руки и отнесла в гараж, где был свет. Наоми увидела кровь. Но она вовсе не била фонтаном, как представлялось Наоми, а тихонько сочилась из мелких ранок, как моросящий дождик.
— Ты поранилась осколками, — сказала мама и быстро вытащила их из раны.
У Наоми даже не было времени, чтобы как следует разреветься. Слезы просто текли по щекам. Нога горела огнем.
На крики вышел отец. Он был в белых боксерских шортах и старой серой футболке.
— Что тут у вас приключилось?
— Она сильно порезалась.
— Я же ей говорил, чтобы она убрала осколки… — Он повернулся к дочери и спросил уже мягче: — Я ведь тебе говорил, что их нужно убрать, Наоми?
Наоми смотрела на него сквозь слезы. Ее взгляд как будто скользил по предметам, ни на чем не задерживаясь. Все было размыто.
— Ее надо отвезти к врачу, — сказала Джин.
— Ага… Вот только где бы нам взять триста баксов?
Джин промолчала.
— Мы сами справимся, правильно?
Джин как будто хотела что-то сказать, но передумала. Повисла неловкая пауза.
— Наверное, справимся… Господи, Дэн. А если это серьезная рана?
— Обычный порез. Самым обыкновенным стеклом. Ты ведь сумеешь его зашить?
— Милая, — мама повернулась к Наоми, — а ты сама как считаешь?
— Делай, как хочет отец.
— Она всегда меня так называет, — вставил отец. — Не папуля, не папа.
Отец. Разве не странно?
Джин пропустила замечание мужа мимо ушей. Она приложила теплую ладонь к влажной щеке дочери.
— Когда что-то болит, плакать — это нормально.
— А еще она никогда не смотрит мне в глаза, — продолжал распаляться Дэн. — Ты не замечала? Ты у нас мама, а я отец. Черт…
Он говорил что-то еще, но звуки начали расплываться, потому что Наоми вдруг показалось, что она слышит, как там — в стене — мяукают котята. Все громче и громче…
И даже тогда, когда мама достала свой швейный набор и сказала, что больно не будет, хотя с виду оно и страшно, Наоми казалось, что она слышит котят.
2
Швы сняли через неделю. Правда, остался широкий белый шрам, но могло быть и хуже. Нога совсем не болела, только легонько потягивала, если Наоми прыгала через скакалку. Всю неделю Наоми почти не выходила на улицу из-за температуры, которая, по словам мамы, поднялась из-за воспаления в ране. Все эти дни ока только и делала, что смотрела повторы «Я люблю Люси», жевала соленые чипсы и попивала колу. Не самое плохое занятие, надо сказать. Как только температура спала, Наоми отправилась проведать котят, прихватив с собой банку тунца. Коты любят тунец, а мама все равно не хватится этой банки. У них этих консервов — полная кладовка.
Наоми поставила у стены стремянку и залезла наверх.
Но дыры в стене больше не было.
Она была запечатана штукатуркой.
Наоми спросила у мамы, в чем дело.
— Котята подросли, — сказала мама, — и мама-кошка отвела их обратно в поле, ловить мышей.
— А как же койоты?
— Дикие коты обычно умнее койотов, честное слово, золотко. У них все будет в порядке.
3
Вообще-то Наоми не разрешали ходить на поле за домом, но она все же пошла, продираясь сквозь заросли ежевики и дикого плюща. Трава на поле была высокой и желтой; заросли лисохвоста кололи нога и цеплялись за носки. Посреди поля стоял старый проржавевший трактор, и возле него Наоми нашла несколько маленьких жестких баллончиков. Что-то мелькнуло в траве на насыпи, где трава была особенно густой, а громадное дерево, опаленное молнией, стояло безмолвным стражем на поле. На самой его вершине замер сокол. Наоми искала глазами котят. Трава колыхалась. Сокол снялся со своего насеста и полетел в направлении апельсиновой рощи.
Наоми увидела два настороженных уха, плывущих сквозь траву.
Потом показалась желто-коричневая голова. Зверь был очень красивым.
Наоми еще никогда не видела койота так близко.
Она замерла.
Койот развернулся и побежал к болотам.
Только тогда Наоми поняла, что все это время она не дышала. Солнце стояло в зените и палило нещадно. Наоми взглянула на дом, оставшийся далеко позади. На лбу выступил пот — жар былой лихорадки. Она уселась в траву, сложила ладони, как будто собралась молиться, и прошептала в сухую землю:
— Пусть с котятами все будет хорошо…
Когда Наоми проснулась, солнце уже клонилось к закату. Муравьи ползали по рукам и волосам. Она смахнула их и растерянно огляделась. Казалось, она проспала много лет — так здесь было спокойно и тихо. Мама звала ее с заднего дворика. Наоми встала, отряхнулась от грязи и насекомых и побежала на звук знакомого голоса. Она перепрыгнула через тернистые заросли лоз, и тут у нее разболелась нога, да так, что она прохромала весь остаток пути. Она как раз огибала гараж, когда что-то прыгнуло ей под ноги.
Мама-кошка. Сердитое рычание.
Наоми застыла.
Мама-кошка смотрела на нее.
Наоми поискала глазами котят, но не увидела ни одного.
А потом она их услышала.
И попыталась определить, откуда идет этот звук.
Прижала ухо к стене гаража.
И услышала их.
В стене.
Котят.
Всех пятерых.
4
Вернувшись с работы, отец уселся смотреть новости. Было уже десять вечера, и по идее в это время Наоми уже должна была готовиться ко сну, но она сидела в гостиной, прижав ухо к стене, и внимательно слушала. Ей казалось, что там что-то шевелится и постепенно сдвигается. Следуя за звуком, Наоми ползла вдоль стены на четвереньках. Отец на минуту оторвался от телевизора и взглянул на нее. Звуки в стене вроде бы смолкли.
— Ты не достал их оттуда… котят… когда заделывал дырку, да?
Отец смотрел на нее. Его глаза как будто тонули в морщинках; из-за очков с очень сильными линзами они казались огромными, так что у Наоми было такое чувство, как будто он смотрит не на нее, а сквозь нее.
— О чем ты, Наоми?
— Ты оставил их там, в стене…
— Ну что ты. — Он улыбнулся. — Не говори ерунды. Я их вытащил, всех пятерых. А мама отнесла в поле.
— Я их слышала. А еще я видела маму-кошку. Она была очень злая.
— Не говори ерунды, — повторил он уже раздраженно и снял очки.
Наоми вдруг поняла, что мамы в гостиной нет, и она осталась наедине с отцом, чего очень не любила. И особенно — в доме.
Она пошла в комнату к маме. Мама уже легла, но не спала. А читала книжку. Когда Наоми вошла, она отложила книгу.
Наоми забралась к ней в постель.
— Мама, можно тебя спросить?
Мама похлопала по матрасу, Наоми пододвинулась ближе и положила голову ей на руку.
— Про котят в стене. — Она смотрела в потолок, и ей представлялось, что это небо, по которому плывут облака, похожие на чье-то лицо. — Я хочу знать, успела ли мама-кошка забрать котят, прежде чем он заделал дыру?
— А почему ты спрашиваешь?
— Потому что я их сегодня слышала.
— Перед ужином?
Наоми кивнула. Лицо из облаков растаяло.
— Ты мне не сказала, что ты их слышишь.
— Я разозлилась, думала, вы мне врете.
— Я бы не стала тебе врать.
— Я спросила у отца, а он мне сказал: «Не говори ерунды».
— Ну… Это не ерунда, если ты была твердо уверена, что ты их слышишь.
Но это тебе показалось. Я сама видела, как они все ушли. С мамой-кошкой.
— Маму-кошку я тоже видела. Она была очень злая. Мне показалось, она на меня злится. Потому что я не проследила за ее детьми, и их оставили в стене.
— Нет, — сказала мама, гладя Наоми по волосам. — Коты не умеют думать, как люди. Скорее всего она просто была голодная. Или, может, она к тебе привязалась. Может, когда-нибудь она вернется сюда вместе с котятами, когда они подрастут, потому что она так за них переживала.
— Но я точно их слышала!
— А может, просто хотела услышать?
Наоми была сильно смущена, но она знала, что мама никогда не врет.
— Ты загорела, — сказала мама.
— Я видела в поле койота.
— Ты ходила в поле?
— Я искала котят.
— Ну, ты даешь! Только не говори отцу.
Утром Наоми опять была у стены и слушала через стакан.
Ничего.
Ни звука.
Она тихонько постучала пальцами по стене.
Опять ничего.
А потом… что-то.
Почти ничего.
Слабый жалобный писк.
И тут словно прорвало плотину.
Звуки хлынули сплошным потоком: визг, мяв, отчаянное царапанье.
Она чуть не выронила стакан, но вовремя вспомнила о порезанной ноге и успела его подхватить. Я бы не стала тебе врать, всплыли в памяти мамины слова.
Я бы не стала тебе врать.
Она снова прижала стакан к стене.
Ничего.
Тишина.
Только бешеный стук ее сердца.
5
Наоми лежала в постели и не могла заснуть. Будь ночью светло, как днем, она бы прекрасно спала, а так приходилось держаться настороже из-за теней, таящихся в темноте. Она испугалась, что забыла, как дышать; но потом поняла, что она все-таки дышит.
Где-то в час ночи дверь в ее комнату приоткрылась.
Кто-то стоял на пороге, и Наоми закрыла глаза.
Она считала свои вдохи и выдохи и надеялась, что это не он.
Она почувствовала поцелуй на лбу.
Поцелуй и прикосновение к одеялу. Больше он ничего с ней не делал, ее полуночный отец, однако и этого вполне хватало, чтобы пугать Наоми до смерти. В такие минуты ей хотелось умереть И она мысленно звала маму, чтобы та ее защитила.
И тут она снова услышала их.
Котят.
Они тихонько мяукали, просили тунца или молока.
Они нашли ее и пришли к ней по узким проходам в стенах, чтобы сказать ей, что все с ними в порядке.
Она заснула еще до того, как дверь снова открылась. Заснула под тихий мяв, размышляя, хорошо ли им там, котятам; ловят ли они мышей, которые иногда залезают в стены через трещины и вентиляцию. Эти пятеро по-прежнему были здесь. Котята, ее котята. И она знала, что теперь все будет хорошо.
6
— Да что с ней такое?
— Ну, Дэн, если бы мы отвезли ее в больницу сразу, как только увидели, что рана воспалилась…
— И нас обвинили бы в жестоком обращении с ребенком. Ты посмотри на нее, посмотри. Тут дело не в воспалении или инфекции, Джин. Посмотри. Почему она это делает?
— По-моему, она больна. У нее снова температура.
— В нее словно бес вселился.
Наоми слышала их, но не обращала внимания. Котята. Им было уже три месяца, и их голоса звучали совсем как у взрослых. Они играли за узорчатыми обоями в кухне, как раз за тостером. Наоми расслышала испуганный писк: похоже, один из них поймал мышь, и теперь вся пятерка забавлялась с добычей. Она прижала ладони к обоям, пытаясь раздвинуть стену. Но у нее, разумеется, ничего не вышло.
— Почему она ползает по полу вдоль стены? — сказал отец. — Так люди не делают. Она похожа на зверя.
— Милая, — мама погладила Наоми по волосам, — по-моему, тебе нужно вернуться в постель.
Наоми взглянула на мать снизу вверх.
— Я люблю их, — сказала она, улыбаясь. — Я их очень люблю.
Мама отвела глаза.
— Я отвезу ее к доктору. Прямо сейчас!
* * *— Здравствуй, Наоми. — Доктор был абсолютно лысый и весь так и лучился доброжелательностью, прямо как добрый дедушка.
— Здравствуйте.
— Нога заживает хорошо, все сшито правильно. Чья это работа?
— Мамина. Она была медсестрой.
— Да, я знаю. Она когда-то работала со мной, ты не знала?
Нет ответа.
— На что жалуемся? — Доктор прижал стетоскоп к ее груди. Потом он вставил ей в ухо такой смешной градусник, который он называл «пистолетом», посветил ей в глаза, проверяя реакцию зрачков, и посмотрел горло, с такой силой надавив ложечкой на язык, что она едва не задохнулась.
— Я не знаю…
— Твоя мама очень переживает.
— Я не знаю почему.
— Она говорит, что ты слушаешь стены.
— Не стены, а пятерых…