– Вот как? – удивленно вскинул брови Радченко.
– Почему ты вдруг озаботился поисками какого-то сироты?
– Долгая история. Я действую в интересах своих клиентов. Это дело об усыновлении ребенка иностранцами.
– Пока ты сюда ехал, я сделал несколько звонков компетентным людям. Странная это история. Коля Степанов – воспитанник детского дома под номером таким-то, у него есть еще и название – «Солнечный круг». Якобы последние пару дней мальчик жаловался на головные боли, плохо спал. Тут я сделаю одно замечание: получить направление на обследование ребенка в областной больнице – дело трудное, особенно если этот ребенок – сирота. Но тут мы наблюдаем просто чудеса оперативности. Едва Коля успел пожаловаться на головные боли местному фельдшеру, как тот уже связался с областным комитетом здравоохранения. Оттуда в интернат прислали машину за Колей и еще тремя детьми, которые тоже жаловались на здоровье. Детей отвезли в областную больницу в Калугу. На следующий день тех троих воспитанников вернули в «Солнечный круг», потому что не нашли ничего серьезного, а Степанов еще сутки оставался в отделении онкологии. На второй день его отправили в московскую больницу, там есть специальная аппаратура для исследования опухолей мозга. Вот адрес больницы. – Васильев положил на стол листок бумаги и продолжал тусклым, бесцветным голосом, не глядя на собеседника и собирая цепочку из конторских скрепок, цепляя одну за другую. Потом тяжело вздохнул: – Попахивает идиотизмом или мистикой. Дети растут в сиротском приюте, как чертополох на свалке. Их в упор никто не видит. Их не замечают годами. И вдруг такое трогательное внимание к отдельно взятому сироте. С чего бы? Откуда взялась эта чуткость, эта забота о судьбе брошенного ребенка? Сроду не наблюдал такого явления. Плюс оперативность. Больные дети ждут анализов неделями, а то и месяцами, а тут и ждать не надо, действие разворачивается со скоростью света. Я уж не говорю о том, что обычным больным получить направление в профильную московскую клинику – задача архисложная. Решается она через знакомства или взятки. А Коля уже в Москве, и его консультирует какой-то именитый профессор. Может быть, будущие приемные родители способствовали этому чуду?
– Ни в малейшей степени. Лайза и Стив последний раз видели Колю шесть дней назад, в этом детдоме свидания разрешены не чаще чем раз в неделю. Короче, никаких жалоб на головные боли и бессонницу в помине не было. И вдруг закрутилась такая музыка.
– Что ж, желаю удачи, – снова вздохнул Васильев. – Если есть возможность, откажись от этого дела. Плюнь на него и забудь навсегда.
– С чего это вдруг?
– Я привык доверять своей интуиции, а она подсказывает мне, что за всеми этими манипуляциями скрывается скверная история. И очень опасная. Если хочешь, можешь сейчас заехать в больницу, откуда мальчика отправили в Москву. Там есть один человечек, который ходит на воле, потому что я очень за него хлопотал. Он даст тебе копию направления Степанова на обследование и лечение в московскую клинику. Эта бумажка пригодится.
Радченко спустился вниз, застегнул молнию куртки и забрался в седло мотоцикла. Он подумал, что исчезновение мальчика может быть как-то связано с похищением Джейн Майси. Если Колю удастся найди, это будет… Радченко не довел мысль до конца. Выжал газ и рванул с места.
Глава шестая
В приемном покое одной из московских больниц Дима оказался, когда солнце уже сползало за крыши домов, а город накрыли первые сумерки. Перед визитом сюда он успел заскочить домой и сменить кожаный прикид байкера на приличный костюм и плащ, а мотоцикл – на темный седан.
Дежурный врач долго разглядывал копию направления Коли Степанова, листал регистрационный журнал. Наконец поцокал языком и сказал, что ничем помочь не может. Мальчик с такими именем и фамилией в онкологическое отделение не поступал. В ответ Радченко выложил на стол удостоверение члена Московской коллегии адвокатов, а рядом бросил визитную карточку самого скандального московского журналиста, перед которым трепетали даже сильные мира сего. Этот козырь всегда был беспроигрышным.
– Если мальчик не найдется, мой друг приедет сюда, и вся эта темная история попадет в газеты. Легким испугом ни вы, ни ваше начальство не отделаетесь. Это я обещаю.
Сидевший за столом врач посмотрел на Диму снизу вверх, взвешивая шансы и просчитывая варианты. Блефует посетитель или говорит правду? Скорее всего, врет, как и все адвокаты. А если все же не блефует? Поди разберись. По виду серьезный господин.
– Вы вот что: садитесь на диванчик и ждите, – проговорил он, – а я сейчас… Постараюсь навести справки. Такое иногда случается: больной поступил, а в журнале регистраций отметки нету. Ну, забыли в спешке записать. – Вызвав на пост медсестру, врач вскочил с места и потерялся в бездонной темноте коридора.
Радченко так долго сидел на диванчике возле входной двери, что потерял счет времени. Наконец явился тот же дежурный врач и, подхватив посетителя под локоть, потащил его через бесконечный лабиринт переходов и лестниц. Оставив Диму перед дверью с табличкой «Заведующий отделением», он исчез. А Радченко, переступив порог кабинета, столкнулся с грузным человеком с черными узкими усами и глазами карточного мошенника. Человек был одет в мятый халат, на голове косо сидела медицинская шапочка.
Помяв руку посетителя в своих больших теплых ладонях, врач представился: Рахат Бесиков. В данный момент – исполняющий обязанности заведующего онкологическим отделением. К месту и не к месту исполняющий обязанности заведующего кивал головой и вставлял в разговор бессмысленную фразу «как полагается».
– Врач в отпуске, все как полагается, а я, так сказать… Ну, как полагается, заменяю его на этом высоком посту. Жалоб от больных, как полагается, нет.
Он внимательно прочитал удостоверение Радченко, упал в кресло, вытащил из-под стола графин толстого стекла. Нацедил в стакан желтоватой несвежей воды и прикончил сомнительную жидкость в два глотка. Дима присел на край стула, ожидая, когда Бесиков снова обретет способность говорить. Но тот молчал, только тяжело дышал, вытирая носовым платком капли воды со столешницы. Потом снял с головы шапочку и стал мять ее пальцами, как пекарь мнет лепешку свежего теста.
– Я так понимаю, что мой подопечный Николай Степанов был направлен в ваше отделение, – нарушил Дима затянувшееся молчание. – Мне вся эта канитель кажется немного странной. Здоровый мальчик – и в одну минуту определили, что у него онкологическое заболевание. Будущие приемные родители мальчика утверждают, что он здоров. Ну, относительно здоров. Я представляю интересы Коли, хочу узнать, что за болезнь у ребенка, по какому, так сказать, поводу затеяли обследование.
– Ну, мне ответить трудно, какие у ребенка были жалобы. – Разговор давался врачу тяжело. Рука тянулась к стакану, другой рукой он вытирал со лба испарину. – Мальчик ведь поступил к нам только вчера. Мы, как полагается, не успели сделать никаких анализов. Теперь на ваши вопросы наверняка ответит только патологоанатом. Как полагается.
– То есть?
– Этой ночью у ребенка развился отек легких. Он потерял сознание и скончался, несмотря на все старания наших врачей.
Минуту Радченко сидел с полуоткрытым ртом.
– Так вы не знали? – спросил Бесиков. – Ну, не знали об этом? Надо же… А я думал, знаете. Думал, все как полагается. Труп мальчика отправили в городской морг. Вы только не волнуйтесь, вскрытие произведут в срок. Все как полагается. Вы наверняка сможете присутствовать при вскрытии. Ну, если, конечно, захотите… А тот известный журналист и вправду ваш друг?
Радченко молча кивнул и вышел в коридор.
Через пару дней Джейн сидела в том же кабинете, где некоторое время назад разговаривала с симпатичным мужчиной по имени Алексей. На этот раз ее собеседником оказался сухопарый мужчина лет пятидесяти пяти, седой, с вытянутым лицом и глубокими залысинами. Человека звали Николаем Макаровичем. Беспокойными пальцами он теребил узел галстука, будто тот сильно сдавливал шею, и поправлял очки в металлической оправе.
– Вчера с одной знакомой ужинали в ресторане «Адонис», это в центре Москвы. Очень рекомендую это заведение. Вы какую кухню предпочитаете? Французскую?
– Мне можно не отвечать или… Или я обязана поддерживать светскую беседу?
– Можете не отвечать. Просто хотел с вами познакомиться поближе. Разговор удобно начинать с кулинарии.
– Особенно с человеком, который вот-вот упадет в голодный обморок. У вас есть чувство юмора, правда, специфическое.
– Скоро вы убедитесь, что мы не враги. Скорее наоборот.
– Долго ждать придется.
Николай Макарович оказался человеком информированным, он вскользь упомянул отца Джейн, восхитился, что джентльмен, в его-то годы, не отошел от дел, отлично выглядит и до сих пор играет в гольф. Упомянул и Кристину, которая ждет мамочку дома в Чикаго, наверное, бедняжка, очень соскучилась. Закруглив лирическое отступление, Николай Макарович подергал галстук и перешел к делу.
– Скоро вы убедитесь, что мы не враги. Скорее наоборот.
– Долго ждать придется.
Николай Макарович оказался человеком информированным, он вскользь упомянул отца Джейн, восхитился, что джентльмен, в его-то годы, не отошел от дел, отлично выглядит и до сих пор играет в гольф. Упомянул и Кристину, которая ждет мамочку дома в Чикаго, наверное, бедняжка, очень соскучилась. Закруглив лирическое отступление, Николай Макарович подергал галстук и перешел к делу.
– У вас было время подумать, – сказал он, – все взвесить и принять верное решение. Итак, нам нужны план или схема того дома. Расположение комнат, ходов, подземных галерей. Вам не составит труда восстановить по памяти чертежи. Вся эта «музыка» займет три-четыре дня, а потом – свобода. Вы вернетесь обратно к своей жизни, к своим делам. И забудете все плохое. Согласитесь, это достойное предложение. Хотел бы услышать ответ прямо сейчас. Утвердительный ответ.
– А если я скажу «нет»?
– Мы дадим вам еще время на раздумье. Скажем, дня два-три. Но это крайний срок.
– Через пару дней я сойду с ума. Я не могу думать, не могу есть, не могу спать. В комнате совсем нет воздуха. Воняет свежей краской и мазутом.
– Сочувствую, – Николай Макарович сердито подергал узел галстука. – Если через три дня вы ничего не вспомните, вам введут в вену так называемую сыворотку искренности. Наверное, слышали об этом препарате. Он снимает все внутренние запреты, все табу. Человек отвечает на вопросы правдиво. В этом состоянии вы будете допрошены, а затем с помощью моего помощника выполните все чертежи. «Сыворотка искренности» – это химическое соединение. Лично я не поклонник химии, предпочитаю старые проверенные методы – молоток, зубило, щипцы…
– Я не помню точного расположения комнат и подземных галерей. А приблизительные данные вас наверняка не интересуют.
– У вас феноменальная память. Вы помните не только расположение проклятых комнат, вы помните все мелочи, любой закоулок этого дома. Кстати, у нас есть и другой источник информации, так что все ваши данные будут перепроверены.
– Я еще не сказала «да».
– Лучше подумайте вот о чем: по существу, я скрываю от правосудия убийцу и сам становлюсь соучастником гнусного преступления. Да-да, в какой-то мере я сам – преступник… Викторию, или как там ее, убили вы. Не я, а вы. Представления не имею, на какой почве возникла ссора. Мне не известен мотив убийства. Но факт остается фактом: вы зарезали несчастную, всеми брошенную женщину. Говорят, она работала тут кочегаром и некоторое время жила с вами в одной комнате. М-да… Паршивая история. Паршивей некуда.
– Я не помню момент убийства, – выдавила из себя Джейн. – Погас свет, я потеряла сознание. Очнулась на полу комнаты, вся залитая кровью. Свет горел. Рядом лежала эта женщина. Я даже не поняла, жива она или… Ножа нигде не было. Потом появились какие-то люди и выволокли тело в коридор. На следующий день в камеру принесли вещи, которые сейчас на мне. Я смогла помыться в корыте. Потом перевернула всю комнату вверх дном, но ножа не нашла.
– Нож у меня, на нем ваши пальцы. И запекшаяся кровь. Еще есть видеозапись вашей драки с погибшей женщиной. В момент, когда вы ударили ее ножом, погас свет, но это не имеет значения. Нож и пленка – прямые и неоспоримые доказательства вашей вины. Можно устроить так, что орудие убийства окажется в следственном комитете МВД. У нас в стране есть колония, где отбывают срок иностранцы. Условия содержания заключенных там ничем не лучше, чем в обычных тюрьмах и лагерях. Такой женщине, как вы, будет чертовски трудно выдержать даже короткий срок. А вы останетесь там надолго.
– У меня будет хороший адвокат…
– Хороший адвокат вряд ли поможет. В любом случае ваше будущее видится мне только в темном свете. Так что советую хорошенько подумать. – Николай Макарович поднялся с места и пошел к дверям. Лязгнул дверной засов, и наступила тишина.
Территорию морга отделял от внешнего мира забор из почерневшего от времени кирпича и ворота, сваренные из кусков листового железа. Радченко жал на кнопку звонка до тех пор, пока не скрипнули петли и появился человек в несвежем медицинском халате, поверх которого был надет клеенчатый фартук. Человек спросил имя посетителя, поманил его пальцем за собой. К приземистому двухэтажному корпусу, похожему на старинный особняк. На ходу Радченко достал бумажник и вложил в лапу санитара пару крупных купюр. Тот сунул деньги за пазуху и, остановившись под козырьком парадного подъезда, сказал:
– Здесь нельзя находиться посторонним. Не допускаем родственников и знакомых на пушечный выстрел. Даже если мент приехал, нужна специальная бумага. В случае чего, ну, если спросят, скажете, что вы ассистент профессора Казанцева. А теперь пошли.
– В подвал?
– Что, уже бывали здесь? – обернувшись, спросил санитар и оскалил в улыбке порченные табаком мелкие зубки. – Невеселое местечко. Только побыстрее, пожалуйста. У меня сегодня еще три вскрытия.
Они спустились в полутемный подвал и медленно двинулись по коридору. Наконец санитар остановился, взмахнул руками, сказал, что вернется через минуту, и пропал. Радченко присел на деревянную скамью, стал смотреть в одинокое окошко под потолком. Вернулся санитар только через полчаса.
– Такая история получилась странная, – смущенно проговорил он. – Труп Коли Степанова числился у нас под номером тридцать три дробь два. Так вот, откуда-то позвонили, видимо, большие начальники или еще кто. Короче, попросили, чтобы этого Степанова перевезли в другой морг.
– Почему, в чем дело?
– Я сам сюда недавно устроился, друзья помогли. Место хлебное, много желающих попасть в санитары. Но репутация у морга еще та… Говорят, что у «жмуриков», которые скоропостижно скончались на улице, в метро или в такси и были доставлены сюда, пропадали вещи. Мобильные телефоны, деньги, кольца… А при вскрытии санитары и врачи выламывают золотые коронки.
– Это правда?
– Слухи я оставляю без комментариев. – Санитар лукаво подмигнул собеседнику и добавил: – Поэтому последнее время нам и достается так много бомжей и нищих бродяжек. Видно, друзья этого Коли волновались, чтобы чего не пропало и золотые коронки остались на месте. Вот и похлопотали, чтобы тело перевезли в другой морг.
– Коля Степанов – это семилетний мальчик. У него нет и не может быть ценных вещей, он всю жизнь прожил в детском доме. И золотых зубов во рту тоже нет и быть не может.
– Тогда не знаю, – поскреб ногтями затылок санитар. – В карточке регистрации было сказано, что во рту трупа – четыре коронки желтого металла. Я думал, что из-за этих вставных зубов весь сыр-бор. Кто-то звонил дежурному врачу. А потом приехала машина, и труп забрали. Такая история…
– Можете выяснить, куда увезли тело?
Санитар вернулся через пару минут и назвал номер другого морга.
Николай Макарович появился в кабинете только через час. Джейн сидела на том же месте, разглядывая носки своих башмаков. Ботинки она нашла на табурете вместе с новой одеждой. Обувь поношенная, но сделана из толстой кожи, поэтому развалится еще не скоро. Кажется, такие же башмаки носила Королева Виктория.
Джейн подумала, что до безумия ей осталось совсем немного. Бессонница и голод свое дело сделали.
Лихно сел за стол и сказал:
– Аносов – это не человек, а зверь, и вы получите тому доказательства. В случае отказа вы заставите меня сделать страшные вещи, которые я совсем не хочу делать. Подумайте о своем ребенке, об отце. Много ли ему осталось?
Джейн почувствовала, как в груди оборвалась какая-то ниточка. Оборвалась и ударила по сердцу. А сердце, словно бокал тонкого стекла, треснуло, а потом рассыпалось на мелкие осколки. Как долго она еще выдержит такую пытку? Пару дней? Неделю? Один час? Или ее уже сломали?
– Вы даете слово, что меня отпустят, как только я начерчу план того дома?
– Даю слово офицера, старшего офицера, что вас отпустят немедленно. Вы не проведете здесь ни одной лишней минуты. А мое слово дорогого стоит.
– Но чем вы докажете…
– Что вам не отрежут голову, а тело не зальют бетоном? – оборвал ее Николай Макарович. – Тут и доказывать ничего не надо. Как свидетель обвинения вы не опасны. Если захотите рассказать о своем приключении в полиции, очнетесь в сумасшедшем доме или в тюрьме. Кто поверит в историю про вашу жизнь в подвале вместе с женщиной-кочегаром? Про чертежи дома, которые от вас неизвестно кто требовал? Про Королеву Викторию…
Джейн помолчала минуту, потом пробормотала скроговоркой:
– Скажите своим… Ну, этим людям. Скажите им, чтобы принесли большие листы ватмана, штук десять-пятнадцать. Набор фломастеров, простые карандаши и чертежные инструменты, доску на подставке.
– Ну наконец-то. Есть хороший компьютер со специальной программой…
– Я работаю по старинке, большие чертежи удобнее делать на бумаге.