Что-то горячее надвинулось со спины. Атос оглянулся и прыгнул в сторону. За ним по пятам шёл огромный мертвяк — тяжёлый, жаркий, бесшумный, немой. Робот, подумал Атос. Слуга. Я молодец, подумал он. Я это понял. Я забыл, как я до этого дошёл, но это неважно, важно, что я понял, сам…
— Молчун! — позвала Нава и обернулась, и увидела мертвяка. — Мама! — завопила она и рванулась вперёд, вырывая руки.
Женщины величественно повернули головы. Не было в этом мире ничего такого, ради чего стоило бы оборачиваться быстро. Хозяева, подумал Атос. Мать Навы засмеялась.
— Старые страхи! — сказала она беременной женщине. Та тоже улыбалась, но с некоторым неудовольствием. — Не бойся, девочка, — сказала мать Наве. — Это работник. Посланец. Тебе не нужно их бояться. Бояться вообще никого не нужно: здесь всё твоё. Работники тоже принадлежат тебе. Завтра ты будешь уже командовать ими, и они будут делать всё, что ты прикажешь, и пойдут, куда ты пожелаешь…
— Лес страшен только мужчинам, — сказала беременная женщина. — Потому что в лесу ничто не принадлежит им. Теперь ты стала нашей подругой и лес принадлежит тебе…
— Есть, однако, воры, — сказала мать Навы, обнаруживая готовность уточнять и спорить. — Вероятно, это самая опасная ошибка, но их становится всё меньше…
— А я видела воров, — сказала Нава. — Молчун бил их палкой, а потом они гнались за нами, но мы убежали, мы очень быстро бежали, прямо через болото, хорошо, что Колченог показал мне, где тропа, а то нам бы не убежать. Молчун совсем из сил выбился, пока мы бежали, он совсем плохо бегает… Молчун, ты не отставай, ты за нами иди!…
Да, подумал Атос. Иду. Иду за вами. Зачем? Он вдруг понял, что Наву он потерял. И с этим ничего не поделаешь. Нава уходит к хозяевам, а я остаюсь… Остаюсь противником? Почему, собственно, противником? Какое мне до них дело? Какое-то дело есть… Что-то у них надо узнать… Нет, не то… Да, они держат в осаде деревню, значит, я всё–таки их противник… Тогда зачем я иду за ними? Провожаю Наву? И его охватила тоска. Прощай, Нава, подумал он.
Они вышли к развилке тропы, женщины свернули налево. К озеру. К озеру с утопленницами. Они и есть утопленницы.
«Мы идём к озеру, да? — спрашивала Нава. — Вы там купаетесь? Почему вы просто лежите, а не плаваете? Мы думали, что вы все утонули, мы всё время думали, что вас топят мертвяки…» Мать что-то ответила ей — Атос не расслышал. Они прошли мимо того места, где Атос ждал Наву и ел землю. Это было очень давно, подумал Атос. Так же почти давно, как База… Он едва шёл, если бы по пятам не шёл мертвяк, он, наверное, бы отстал. Потом женщины остановились и посмотрели на него. Кругом были тростники, земля под ногами была мокрая и топкая. Нава что-то тарахтела, а женщины задумчиво смотрели на него. Тогда он вспомнил.
— Как мне пройти на Базу? — спросил он. На их лицах изобразилось изумление, и он понял, что говорит по-русски. Он сам удивился: он уже не помнил, когда в последний раз говорил по-русски.
— Как мне пройти к Белым Скалам? — сказал он.
Беременная женщина сказала, усмехаясь:
— К Белым Скалам тебе не пройти. Ты сгинешь по дороге. Даже мы не рискуем пересекать линию боёв. Даже приближаться к ней…
— А ведь мы защищены, — добавила мать Навы. — Правда, там не линия боёв, конечно, а фронт борьбы за Разрыхление Почвы, но это не меняет дело. Тебе не перейти. Да и зачем тебе переходить? Ты всё равно не сможешь подняться на Белые Скалы…
— Тебе не пройти линии боёв между Западом и Востоком, — сказала беременная женщина. — Ты утонешь, а если не утонешь, тебя съедят, а если не съедят, то ты сгниёшь заживо, а если не сгниёшь заживо, то попадёшь в переработку и растворишься… Одним словом, тебе не перейти. Но может быть, ты защищён? — В глазах её появилось что-то похожее на любопытство.
— Не ходи, Молчун, не ходи, — сказала Нава. — Зачем тебе уходить? Оставайся с нами, в Городе! Ты ведь хотел в Город, вот это озеро и есть Город, мне мама сказала, правда, мама?
— Твой Молчун здесь не останется, — сказала мать Навы. — Но и фронт Разрыхления ему тоже не пересечь. Если бы я была на его месте — забавно, подруга, я сейчас попытаюсь представить себя на его месте, на месте мужчины с Белых Скал… Так вот, если бы я была на его месте, я бы вернулась в деревню, из которой я так легкомысленно ушла, и ждала бы там Одержания, потому что это неизбежно, и очередь его деревни наступит, как прежде наступила очередь многих и многих других деревень, таких же грязных и бессмысленных…
— Я тоже хочу вернуться с ним в деревню, — заявила вдруг Нава. — Мне не нравится, как ты говоришь. Раньше ты так никогда не говорила…
— Ты просто ошибаешься, — спокойно сказала ей мать. — Может быть, и я тоже когда-то ошибалась, хотя я этого и не помню. Даже наверняка ошибалась, пока не стала подругой…
Беременная женщина всё смотрела на Атоса.
— Так, может быть, ты защищён? — повторила она.
— Я не понимаю, — сказал Атос.
— Значит, не защищён, — сказала женщина. — Это хорошо. Тебе не надо ходить к Белым Скалам и тебе не надо возвращаться в деревню. Ты останешься здесь…
— Да, с нами, — сказала Нава. — Я так и хотела, и вовсе я не ошибаюсь. Когда я ошибаюсь, я всегда говорю, что ошибаюсь, правда, Молчун?
Мать поймала её за руку. Атос увидел, как вокруг материной головы быстро сгустилось знакомое лиловое облачко. Глаза её на мгновение остекленели и закрылись. Потом она сказала:
— Пойдём, Нава, нас уже ждут.
— А Молчун? — спросила Нава.
— Ты же слышала, он останется здесь… В Городе ему совершенно нечего делать.
— Но я хочу, чтобы он был со мной! Как ты не понимаешь, мама, он же мой муж, мне дали его в мужья, и он уже давно мой муж…
Беременная женщина брезгливо скривилась. Мать Навы тоже.
— Не говори так больше, — сказала она. — Это нехорошее слово. Его надо забыть. Впрочем, ты его забудешь… Мужчины подругам совсем не нужны. Они никому не нужны. Они лишние. Они ошибка.
Атос невольно взглянул на беременную женщину. Та перехватила его взгляд и засмеялась.
— Глупец, — сказала она. — Ты даже этого не понимаешь. Боюсь, что я зря трачу на тебя время.
— Пойдём, Нава, — сказала мать. — Он останется здесь. Ну хорошо, ты потом придёшь к нему.
Она потащила Наву в тростники. Нава всё оборачивалась и кричала:
— Ты не уходи, Молчун! Я скоро вернусь, ты не вздумай без меня уходить, это будет нехорошо, пусть ты не мой муж, раз здесь так нельзя, но я всё равно твоя жена, я тебя выходила, и ты меня теперь жди…
Он смотрел ей вслед, понимая, что больше никогда не увидит её, а если и увидит, то это будет уже не Нава, кивал, слабо махал рукой и старался улыбаться. Они скрылись из виду, и остались только тростники, потом Нава замолчала, послышался всплеск, и всё стихло. Он проглотил комок, застрявший в горле, и спросил:
— Что вы с нею сделаете?
— Тебе этого не понять, — пренебрежительно сказала беременная женщина. — Ты — мужчина, и ты воображаешь, что ты нужен миру, а мир вот уже столько лет великолепно обходится без мужчин… Но оставим это, мне это неинтересно. Итак, ты не защищён. Иначе и не могло быть. Что ты умеешь?
— Я ничего не умею, — вяло сказал Атос.
— Ты умеешь управлять живым?
— Умел когда-то, — сказал Атос.
— Прикажи этому дереву согнуться, — сказала женщина.
Атос посмотрел на дерево и пожал плечами.
— Хорошо, — сказала женщина терпеливо. — Тогда убей это дерево. Тоже не можешь… Вызови воду. (Она сказала что-то другое, но Атос понял её именно так.) Что же ты можешь? Что ты делал на своих Белых Скалах?
— Я изучал лес, — сказал Атос.
— Ты лжёшь, — возразила женщина. — Один человек не может изучать лес, это всё равно что считать травинки. Если ты не хочешь говорить правду, то так и скажи…
— Я действительно изучал лес, — сказал Атос. — Я изучал… — Он замялся. — Я изучал самые маленькие существа в лесу. Те, которые не видны простым глазом.
— Ты опять лжёшь, — ровным голосом сказала женщина. — Невозможно изучать то, что не видно глазом.
— Возможно, — сказал Атос. — Нужны только… — Он опять замялся. Микроскоп… линзы… приборы… Это не передать. — Если взять каплю воды, — сказал он, — то, имея нужные вещи, можно увидеть в ней тысячи тысяч мелких животных…
— Для этого не нужно никаких вещей, — сказала женщина нетерпеливо. — Вы там впали в распутство с вашими мёртвыми вещами на ваших Белых Скалах, вы потеряли умение видеть то, что видит в лесу любой нормальный человек… Постой, ты говоришь о мелких или о мельчайших? Может, ты говоришь о строителях всего?
— Может быть, — сказал Атос. — Я не понимаю тебя. Я говорю о мелких животных, которые служат причинами болезней, которые могут лечить, помогают готовить пищу и делать вещи… Я искал, как они устроены здесь, на этой земле.
— Ты так давно ушёл с этой земли, что уже забыл… — саркастически сказала женщина. — Впрочем, ладно, я поняла, чем ты занимаешься. И я поняла, что ты не имеешь над строителями никакой власти… Любой деревенский дурак может больше, чем ты. Что же мне с тобой делать? Что же мне с тобой делать, раз уж ты пришёл сюда?
— Я пойду, — сказал Атос устало. — Прощай.
— Нет, погоди, — сказала она. Атос ощутил раскалённые клещи, сжавшие сзади его локти. Он рванулся, но это было бессмысленно. Женщина размышляла вслух: — Они абсолютно ни на что не годны. Ловить их для растворения — долго и бессмысленно, к тому же они дают плохую плоть. И они почти ничего не умеют, даже эти умники с Белых Скал. Но их довольно много, обидно оставлять их втуне. А почему я должна об этом думать? Есть ночные работники, пусть они и думают… — Она махнула рукой, повернулась и неторопливо, вперевалку, ушла в тростники.
И тогда Атос почувствовал, что его поворачивают на тропинку. Локти у него онемели и, казалось, обуглились. Он рванулся изо всех сил, и тиски сжались крепче. Он не понимал, что с ним будет и куда его отведут, но он вдруг вспомнил прошлую ночь, призраки Карла и Валентина в чёрном квадрате низких дверей и отчаянные стонущие вопли боли. Тогда он изловчился и ударил мертвяка ногой, ударил назад, вслепую, изо всех сил. Нога его погрузилась в мягкое и горячее. Мертвяк хрюкнул и ослабил хватку. Атос упал лицом в траву, вскочил, повернулся — мертвяк уже снова шёл на него, широко раскинув неимоверно длинные руки. Это было страшно, и Атос закричал. Не было ничего под рукой, ни травобоя, ни бродила, ни палки, ни камня. Топкая тёплая земля разъезжалась под ногами. Потом он вспомнил и сунул руку за пазуху, и когда мертвяк навис над ним, он зажмурился, ударил его скальпелем куда-то между глаз и, навалившись всем телом, протащил лезвие сверху вниз до земли и упал.
Он лежал, прижимаясь щекой к траве, и глядел на мертвяка, а тот стоял, шатаясь, медленно распахиваясь, как чемодан, по всей длине белёсого туловища, а потом оступился и рухнул на спину, заливая всё вокруг густой белой жидкостью. Он дёрнулся несколько раз и замер. Тогда Атос встал и побрёл прочь. По тропинке.
Он смутно помнил, что хотел кого-то здесь ждать, что-то хотел узнать, что-то собирался сделать. Но теперь всё это было неважно. Важно было уйти подальше, хотя он сознавал, что никуда уйти не удастся. Ни ему, ни многим, многим, многим другим.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Он проснулся, открыл глаза и уставился в низкий, покрытый известковыми натёками потолок. По потолку опять шли муравьи. Справа налево двигались нагруженные, справа налево шли порожняком. Месяц назад было наоборот, и месяц назад была Нава. А больше ничего не изменилось. Послезавтра мы уходим, подумал он.
За столом сидел старик и смотрел на него, ковыряя в ухе. Старик окончательно отощал, глаза ввалились, зубов во рту совсем не осталось. Наверное, он скоро умрёт.
— Что же это ты, Молчун, — плаксиво сказал старик, — совсем у тебя нечего есть, как у тебя Наву отняли, так у тебя и еды в доме больше не бывает, говорил я тебе: не ходи, нельзя. Зачем ушёл? Колченога наслушался, а разве Колченог понимает, что можно, а что нельзя? И Колченог этого не понимает, и отец Колченога такой же был, и дед его такой же, и весь их Колченогов род такой был, вот они все и померли, и Колченог обязательно помрёт, никуда не денется… А может быть, у тебя, Молчун, есть какая-нибудь еда, может быть, ты её спрятал? Если спрятал, то доставай, я есть хочу, мне без еды нельзя, я всю жизнь ем, привык уже, а то Навы теперь нет, Хвоста тоже деревом убило, вот у него всегда еды было много, я у него горшка по три сразу съедал, хотя она всегда у него была недоброженная, потому его, наверное, деревом и убило…
Атос встал, поискал по дому в потайных местечках, устроенных Навой. Еды действительно не было. Тогда он вышел из дому, повернул налево и направился к площади, к дому Кулака. Старик плёлся за ним. На поле нестройно и скучно покрикивали: «Эй, сей веселей!… Вправо сей, влево сей!…» В лесу откликалось эхо. Каждое утро Атосу теперь казалось, что лес придвигается ближе. На самом деле этого не было, а если и было, то вряд ли человеческий глаз мог бы это заметить. И мертвяков в лесу не стало больше, чем прежде. Но теперь Атос точно знал, кто они такие, и теперь он их ненавидел. Когда мертвяк появлялся из леса, раздавались крики: «Молчун! Молчун!» Он шёл туда и уничтожал мертвяка скальпелем, быстро, надёжно, с жестоким наслаждением. Вся деревня сбегалась смотреть на это зрелище и неизменно ахала в один голос и закрывалась руками, когда вдоль окутанного паром тела распахивался страшный белый шрам. Ребятишки больше не дразнили Молчуна, а просто разбегались и прятались при его появлении. О скальпеле в домах по вечерам шептались.
Посреди площади в траве стоял торчком, вытянув руки к небу, Слухач, окутанный лиловым облачком, со стеклянными глазами и пеной на губах. Вокруг него топтались любопытные детишки, смотрели и слушали, раскрывши рты. Атос тоже остановился послушать. (Ребятишек как ветром сдуло.)
— В битву вступают всё новые… — металлическим голосом бредил Слухач. — Победное передвижение… обширные места покоя… новые отряды подруг… спокойствие и слияние…
Атос пошёл дальше. Сегодня с утра голова его была довольно ясной, он почувствовал, что может думать, и подумал, что вот этот бред Слухача — это, наверное, одна из древнейших традиций этой деревни и всех деревень, потому что в Новой деревне тоже был свой слухач, и старик как-то хвастался, какие слухачи были, когда он был ребёнком; можно было представить себе времена, когда многие знали, что такое Одержание, когда ОНИ были заинтересованы в том, чтобы многие знали, или воображали, что заинтересованы, а потом выяснилось, что можно прекрасно обойтись без этих многих — когда научились управлять лиловым туманом и из лиловых туч вышли первые мертвяки, и первые деревни очутились на дне первых треугольных озёр, и возникли первые отряды подруг. А традиция осталась, такая же бессмысленная, как весь этот лес, как все эти искусственные чудовища и Города, откуда идёт разрушение и где никто не знает, что оно такое, но согласны, что оно необходимо и полезно; бессмысленная, как бессмысленна всякая закономерность, наблюдаемая извне спокойными глазами естествоиспытателя… Атос обрадовался: ему показалось, что он, наконец, сумел связно сформулировать всё это… и, кажется, не просто сформулировать, но и определить своё место… Я не во вне, я здесь, я не естествоиспытатель, я сам частица, которой играет эта закономерность.
Он оглянулся на Слухача. Слухач с обычным своим обалделым видом сидел в траве и вертел головой, вспоминая, где он и что он. Наверное, уж много веков тысячи Слухачей в тысячах деревень, затерянных в лесах огромного континента, выходят по утрам на пустые теперь площади и бормочут непонятные, давным-давно утратившие всякий смысл фразы о подругах, об Одержании, о слиянии и покое; фразы, которые передаются тысячами каких-то людей из тысяч Городов, где тоже забыли, зачем это надо и кому.
Кулак неслышно подошёл к нему сзади и треснул его ладонью между лопаток.
— Встал тут и глазеет, — сказал он. — Один вот тоже глазел-глазел, переломали ему руки-ноги — больше не глазеет. Когда уходим-то, Молчун? Долго ты мне голову будешь морочить? У меня ведь старуха в другой дом ушла, и сам я третью ночь у старосты ночую, а нынче вот думаю пойти к Хвостовой вдове ночевать. Еда вся до того перепрела, что и старик уже жрать не желает, кривится, говорит: перепрело у тебя всё, не то что жрать — нюхать невозможно… Только к Чёртовым Скалам я не пойду, Молчун, а пойду я с тобою в Город, наберём мы там с тобой баб, если воры встретятся, половину отдадим, не жалко, а другую половину в деревню приведём, пусть здесь живут, нечего им там плавать зря, а то одна тоже вот плавала, дали ей хорошенько по соплям — больше не плавает и воды видеть не может… Слушай, Молчун, а может, ты наврал про Город или привиделось тебе, отняли у тебя воры Наву, тебе с горя и привиделось. Колченог вот не верит: считает, что тебе привиделось. Какой же это Город в озере — все говорили, что на холме, а не в озере. Да разве в озере можно жить, мы же там все потонем, там же вода, мало ли что там бабы, я в воду даже за бабами не полезу, я плавать не умею, да и зачем? Но я могу, в крайнем случае, на берегу стоять, пока ты их из воды тащить будешь… Ты, значит, в воду полезешь, а я на берегу останусь, и мы с тобой эдак быстро управимся…
— Дубину ты себе сломал? — спросил Атос.
— А где я тебе в лесу дубину возьму? — возразил Кулак. — Это на болото идти надо — за дубиной. А у меня времени не было, я еду стерёг, чтобы старик её не сожрал, да и зачем мне дубина, когда я драться ни с кем не собираюсь… Один вот тоже дрался…
— Ладно, — сказал Атос. — Я тебе сам сломаю дубину. Послезавтра выходим.