Глоток темноты - Роберт Янг 2 стр.

- Конечно, - сказала она, - почему бы нет?

Он заказал еще и себе, будто паря на крыльях. После целых месяцев, сдобренных лишь имбирным пивом, вся накопившаяся энергия тут же нашла выход, едва рухнули все его ограничения, и его "второе я" алкоголика вышло на подмостки сцены. Завтра он будет ненавидеть то, что он являет сегодняшним вечером, но пока же просто влюблен в то, что являл. Вечером он был богом, покорявшим вершины и скачущим по холмам. Он проводил блондинку до ее квартиры и остался на ночь, а домой вернулся лишь на рассвете, источая запах дешевых духов. Когда на следующее утро он увидел лицо Лауры, ему захотелось убить себя, и, наверное, он сделал бы это, если бы под крыльцом у черного входа не оставалось полбутылки. Но бутылка спасла его, и он снова сорвался.

Это был самый настоящий запой. Чтобы поддерживать его, он продал автомобиль, а через несколько недель он и блондинка оказались в дешевых меблированных комнатах в Каламазу. Она оставалась рядом с ним достаточно долго, помогая пропивать последние деньги, а затем исчезла. А он так и не вернулся к Лауре. Прежде, когда он отправлялся на Улицу Дураков, это было пьянство в одиночку, после которого он еще был в состоянии предстать перед ней. Но сейчас он не мог посмотреть ей в лицо, не мог видеть ее нежную улыбку, ее ласковые глаза. Одно дело причинять ей боль; и совсем другое дело - убивать ее.

Нет, он не вернулся назад; он принял Улицу Дураков как свою судьбу и отправился в путешествие по ней на долгие годы, и годы эти не были приятными. А значит, таким образом, прошлое не было предпочтительнее настоящего.

Сверкающая вершина вздымалась ужасно высоко на фоне испещренного звездами неба. Теперь он мог смело идти к ней, что бы она ни значила; но оставалась еще одна дверь, которую следовало открыть, еще один, последний горький глоток, остававшийся в чаше. Он с мрачной решимостью шагнул назад через бездонную пропасть времени к маленькому бару на Школьной улице и прикончил стакан вина, который заказал там шесть лет назад. Затем подошел к окну и замер, глядя на улицу.

Он стоял так некоторое время, наблюдая, как дети идут из школы домой, и вскоре на глаза ему попался мальчик с глазами Лауры. Тогда горло его сжалось, и улица начала медленно расплываться перед глазами; но он продолжал смотреть, и вскоре мальчик прошел мимо окна, беззаботно болтая со своими приятелями и размахивая портфелем; миновал окно и исчез из вида. В какой-то момент он был почти готов выбежать наружу и закричать: Крис, помнишь ли ты меня?... а затем, по милости божьей, он обратил взор на свои сбитые башмаки, а рассудок дополнил картину потрепанным пиджаком и кисловатым винным запахом его дыханья, и он вновь вернулся в полумрак зала.

А на равнине он вновь закричал:

- Ну почему ты так поздно пришла за мной, госпожа Смерть? Почему ты не пришла шесть лет назад? Ведь именно тогда я умер на самом деле!

Гигант остановился у основания сверкающей горы и пристально вглядывался вверх, на белоснежные склоны. Самый облик его выражал сострадание, и когда он повернулся, сострадание все еще оставалось в его глазах. - Я не смерть, - сказал он.

- А тогда кто же ты? - спросил Крис. - И куда мы идем?

- Мы не идем никуда. От этого места ты должен проследовать один. Я не могу подняться на вершину; она для меня запретна.

- Но почему я должен взбираться на вершину?

- Ты не должен, но ты хочешь. Ты хочешь подняться на нее, потому что она - смерть. Равнина, которую ты только что пересек и на которой все еще стоишь, являет собой переход от жизни к смерти. Ты неоднократно возвращался к моментам своего прошлого, потому что настоящее, если исключить формальный смысл, для тебя более не существует. Если ты не поднимешься на нее, то будешь постоянно возвращаться к этим моментам.

- И что же я найду на вершине?

- Не знаю. Но одно я знаю определенно: что бы ты ни нашел там, это будет куда более милосердным, чем то, что ты нашел, или найдешь, на равнине.

- Кто ты?

Гигант оглядел равнину. Его плечи обвисли, будто на них опустилась величайшая тяжесть.

- Не существует слова, чтобы выразить, кто я есть, - произнес он через минуту. - Зови меня странником, если угодно; странником, осужденным вечно бродить по этой равнине; странником, периодически вынужденным возвращаться к жизни и отыскивать кого-нибудь, находящегося на грани смерти, и умирать вместе с ним, в ближайшей попутной гостинице, разделить с ним его прошлое и добавить его страдания к своим собственным. Странник, знающий множество языков и обладающий множеством знаний, собранных за многие века; странник, который, по самой природе своих владений, может двигаться, по желанию, сквозь прошлое... Ты очень хорошо знаешь меня.

Крис пристально всматривался в тонко очерченное лицо. Заглядывал в измученные от боли глаза.

- Нет, - сказал он, - я не знаю тебя.

- Но ты очень хорошо знаешь меня, - повторил гигант. - Правда, лишь по описанию и по рисункам, но ни историк не может точно описать человека, основываясь лишь на одних слухах, ни художник не может точно изобразить лицо, которого никогда не видел. Кто я такой, не должно иметь большого значения для тебя. То, что должно быть для тебя важно, это есть ли здесь путь для твоего возвращения к жизни или нет.

И тут в сознании Криса забилась надежда.

- И он есть? Он существует?

- Да, - сказал огромный человек, - есть. Но очень немногие из людей прошли его удачно. Сущность равнины - это всего лишь прошлое, и в этом заключена ее слабость. Прямо сейчас ты имеешь возможность возвращаться в любой момент твоей жизни; но пока ты, делая это, не изменишь свое прошлое, день твоей смерти будет оставаться неизменным.

- Я не понимаю, - сказал Крис.

- Каждый на протяжении своей жизни, - продолжил гигант, - достигает критического момента, в который он должен сделать выбор между двумя главными альтернативами. Зачастую он не очень-то уверен в важности своего выбора, но уверен ли он или нет, альтернатива, которую он выберет, будет определять линию, по которой пойдет его последующая жизнь. Случись так, что эта альтернатива ускорит его смерть, ему следовало бы, как только он окажется в прошлом, вернуться к этому моменту и, выбрав, всего лишь альтернативу, отсрочить ее. Но для того, чтобы так сделать, он должен знать, в какой момент возвратиться.

- Но я знаю, в какой момент, - хрипло сказал Крис. - Я...

Тут огромный человек поднял руку.

- Я знаю, что ты знаешь его, и пережив его вместе с тобой, я его тоже знаю. Но альтернатива, которую ты выбрал, лишь отсрочила твою смерть: ты умер от запоя. Дело в том, что, всякий раз, когда кто-то возвращается в прошлое, он автоматически теряет свою "память" о будущем. Ты уже дважды выбрал ту же самую альтернативу. Если ты вернешься в этот момент еще раз, не будет ли результат таким же? Не уничтожишь ли ты себя... и свою жену, и своего сына... в очередной раз?

- Но я могу попытаться, - сказал Крис. - И если проиграю, я могу попытаться снова.

- Тогда попытайся. Только не слишком надейся на это. Я знаю критический момент и в своем прошлом, и я вновь и вновь возвращался туда, не для того, чтобы отсрочить смерть, теперь это уж слишком поздно, но хотя бы для того, чтобы освободить себя от этой равнины, и ни разу не преуспел в этом ни на йоту. - В голосе гиганта появилась горечь. - Но этот мой момент и его последствия крепко осели в умах людей. Твой же случай совсем иной. Продолжи. Попытайся. Подумай о времени, о событии, о своих ощущениях, а затем открой дверь. На этот раз я не буду сопровождать тебя как уполномоченный кем-то, я отправлюсь с тобой сам по себе. У меня тоже не будет "памяти" о будущем; но если ты истолкуешь мое присутствие все тем же символическим образом, как делал это и раньше, я смогу помочь тебе. Я действительно не хочу, чтобы ты попал в преисподнюю; вполне достаточно меня и других.

Время, событие, его ощущения. Боже мой!..

Это летняя ночь, и звезды надо мной тихо лежат на темном бархатном покрывале неба. Я направляю свой автомобиль к знакомой дорожке, а мой дом возвышается в ночи как крепость, хранящая свет и тепло; моя цитадель стоит надежно под этими звездами, и в чреве ее я всегда найду безопасность... безопасность, тепло и все-все, что мне нужно... Я направил свой автомобиль к знакомой дорожке, и моя жена сидит со мной рядом в приятной летней темноте... вот я помогаю ей перенести покупки в дом. Моя жена высокая, стройная и темноволосая, у нее добрые глаза, ласковая улыбка и в ней бездна очарования... Тишина, ночь, окружающая нас, сочувствие, звезды над нами; тепло и спокойствие. Это мой дом, моя цитадель, моя душа...

Пакет с картошкой, который он нес, лопнул, и картошка рассыпалась по всему дворику.

- Вот черт! - проговорил он и, присев на корточки, начал собирать ее. Одна из картофелин выскользнула из его пальцев и упрямо покатилась со двора, и затем вдоль дорожки, а он в ярости бросился за ней, раздраженный и полный решимости не дать ей укатиться совсем. Она задела по пути одно из колес трехколесного велосипеда маленького Криса и закатилась под крыльцо черного входа. Когда он полез за ней, то его пальцы нащупали холодную изогнутую гладкую поверхность, и он внезапно вспомнил про бутылку виски, которую спрятал прошлой весной, вернувшись домой после субботней попойки... спрятал и забыл.

- Вот черт! - проговорил он и, присев на корточки, начал собирать ее. Одна из картофелин выскользнула из его пальцев и упрямо покатилась со двора, и затем вдоль дорожки, а он в ярости бросился за ней, раздраженный и полный решимости не дать ей укатиться совсем. Она задела по пути одно из колес трехколесного велосипеда маленького Криса и закатилась под крыльцо черного входа. Когда он полез за ней, то его пальцы нащупали холодную изогнутую гладкую поверхность, и он внезапно вспомнил про бутылку виски, которую спрятал прошлой весной, вернувшись домой после субботней попойки... спрятал и забыл.

Он медленно вытащил ее. Свет звезд отразился от ее поверхности, и она мягко сверкнула в темноте. Он, не сводя с нее глаз, опустился на колени и почувствовал, как по ним ползет холодная сырость земли. Что страшного, если сделать всего лишь один глоток? вопрошало не покидавшее его внутреннее напряжение. Один глоток, украдкой выпитый в темноте, и все?

Нет, ответил он. Никогда. Да, пронзительно вопило внутреннее напряжение. Только один. Чуть-чуть. Глоток. Поторопись! Если это не судьба, пакет вряд ли бы разорвался. А затем его пальцы, сами собой, свернули пробку, и он поднес бутылку к губам...

И увидел человека.

Он стоял в нескольких ярдах от него. Словно статуя. Неподвижный. Его лицо с тонким чертами было бледным. Глаза - пылающие колодцы боли. Он не произнес ни слова, но продолжал стоять там, и вскоре леденящий ветер ворвался в летнюю ночь, прогоняя прочь тепло. Слова, будто спотыкаясь на ступенях, ведущих к самым затаенным уголкам его сознания, спустились и встали у порога его памяти:

- Нет, - закричал он, - еще нет! - и вылил содержимое бутылки на землю, и забросил ее в темноту. Когда он оглянулся вновь, человек исчез.

Не переставая дрожать, он поднялся. Леденящий ветер умчался, и вокруг него была тихая и теплая летняя ночь. На нетвердых ногах он пошел по дорожке и поднялся по ступеням во двор. Там в проеме двери стояла Лаура, ее высокий стройный силуэт мягко вырисовывался в свете, падавшем из гостиной. Лаура, с нежной улыбкой и ласковыми глазами; стакан очарованья, стоящий на пустом баре опустившейся ночи.

Он осушил его до последней капли, и вино ее было сладостным. Когда она увидела рассыпанные по двору картофелины, и, смеясь, спустилась во двор, чтобы помочь ему, он чуть коснулся ее руки.

- Нет, не сейчас, - прошептал он, крепко прижал ее к себе и поцеловал, не осторожно, как целовал ее у водопада, а крепко и жадно, как муж целует свою жену, когда неожиданно начинает понимать, как нуждается в ней.

Минуту спустя она отклонила голову назад и посмотрела ему в глаза. Она улыбалась теплой и нежной улыбкой.

- Мне кажется, что картошка вполне может подождать, - сказала она.

Гигант устремился назад сквозь безмерные пространства лет и вновь продолжил свое вечное странствие под холодными молчаливыми звездами. Недавний успех ободрил его; может быть, если он попытается вновь, то сможет изменить и свое мгновенье.

Подумай о времени, подумай о событиях, подумай об ощущениях; а затем открой дверь...

Стоит весна, и я иду по узким извилистым улицам. Надо мной, в темных и загадочных равнинах ночи мягко светят звезды. Стоит весна, и теплый ветер дует с полей и несет с собой запах всего растущего. Я могу уловить и запах мацы, выпекающейся в глиняных печах... Вот и храм возвышается передо мной, и я иду внутрь и жду около монолитного стола... А вот приближается и первосвященник...

Первосвященник перевернул кожаный мешочек, который принес с собой, и высыпал его поблескивавшее содержимое на стол.

- Сочти их, - сказал он.

Он сделал, что было сказано, и пальцы его дрожали. Каждая монета издавала звенящий звук, когда он бросал ее в мешок. Дзинь... дзинь... дзинь... Когда отзвенела последняя, он завязал мешочек, и сунул его под платье.

- Тридцать? - спросил первосвященник.

- Да. Тридцать.

- Так решено?

Сотни, тысячи, миллионы раз он кивал.

- Да, - сказал он, - решено. Идем, я отведу тебя к нему, и поцелую его в щеку, чтобы ты узнал его. Сейчас он как раз в саду, за городом... Гефсиманским называется сад.